Виктор Свен - Моль
Старик сильно изменился, Худой, обветшалый — он походил на свою тень.
«А всё-таки жив», — подумал Суходолов, испытывая мягкое, почти нежное чувство жалости к обиженному судьбой человеку.
Потом, когда Воскресенский оторвался от выгребной ямы, Суходолов остановил его и спросил:
— Не узнаете знакомого?
Старик поднял большие, равнодушные глаза и тихо ответил:
— У меня, братец, знакомых нет. Давно нет. В одиночку доживаю.
— А кормишься где? — спросил Суходолов и пожалел о своем вопросе.
Действительно, голова старика была похожа на череп, на который с трудом натянули тонкую кожу. Когда старик говорил, вместе с губами двигалось всё его лицо, похожее на маску. За шевелящейся маской наблюдал Суходолов и, видимо, понял бы слова Воскресенского, если бы в этот момент не появилась Мешкова. По ее решительным движениям и кое-как накинутому на плечи платку можно было догадаться, что мчалась она сюда с намерением устроить хороший скандал.
Увидев Суходолова, она смутилась, вспомнив, что тот однажды был в милиции и что перед ним почтительно стоял начальник отделения.
«Тот самый Суходолов», — с тревогой подумала она, хотя в точности не знала, кто он. Но что Суходолов «личность ответственная» — в этом она не сомневалась, и потому принялась разыгрывать привычную роль «пролетарки Мешковой».
— Да что вы, товарищ Суходолов, с ним толкуете! Он же бывший, присосался к нашей коммунальной квартире и никаким чёртом его не выселишь… Кубатуру занимает! А чем живет — не поймешь! Отбросами, что ли, питается. Таких бы ликвидировать, как классово вредных, а его подержали-подержали в концентрационном лагере и по блату выпустили. А зачем нам такие!
Она еще долго говорила, искоса и со злобой посматривая на Воскресенского. Потом льстиво обратилась к Суходолову:
— Вы бы, товарищ Суходолов, помогли нам. Освободили бы нас от классового интеллигента и буржуазного прихвостня.
— Заткнись, стерва! — Суходолов шагнул к Мешковой. — Забудь про старика! Не то…
Мешкова застыла на месте. Когда же Суходолов прохрипел «ну!», она опрометью кинулась в свою коммунальную квартиру, из окон которой за всем происходившим у выгребной ямы с большим вниманием наблюдали любопытные глаза.
Попав в свою закутку (бывшая гостиная фанерой была разделена на три отдельные жилплощади), Мешкова тут же вызвала компаньонку по спекуляции.
— Что стряслось? — заволновалась Толстая Варвара.
Мешкова излагала события, не стесняясь всё искажать и преувеличивать. Когда дошло до громадного пистолета, который, якобы, Суходолов собирался пустить в ход, Мешкова подвела свою наперсницу к форточке.
— Видишь? Видишь? — шептала Мешкова на ухо Толстой Варваре. — Гляди!
Тискаясь у форточки, им удалось заметить, что Суходолов взял старика под руку и вместе с ним направился к подворотне. Наблюдения на этом закончились, и потому они не знали, конечно, что Суходолов вывел Воскресенского на площадь и через десять-пятнадцать минут уже сидел с ним в небольшой пивнушке. На столе, у которого они расположились, скоро появился чай и хлеб с колбасой.
— Ешьте, пожалуйста, — сказал Суходолов.
Старик сначала погрел руки на горячем стакане. Потом поднял глаза на Суходолова и совсем обыкновенно признался:
— Я забыл о тепле. Живу, понимаете, в холоде.
— В холоде? — спросил Суходолов.
— В холоде, — подтвердил старик. — Это очень тяжело.
Суходолов вздрогнул. От испуга или удивления, он и сам не знал, и стараясь преодолеть дрожь, пробовал разобраться, почему старик говорит о «холоде», а не о «голоде». И вдруг пришла мысль, что холод страшнее голода. И не тот холод нетопленной комнаты, а другой какой-то, особенный холод, злой холод, жестокий и черствый холод.
Суходолов посмотрел на старика, осторожно пережевывающего маленькие кусочки колбасы и хлеба. Заметив, что стакан уже пуст, Суходолов наполнил его чаем и сказал:
— Пейте! Пейте, профессор.
— Что? Такого слова я уже давно не слышал. Профессор. Даже странно, — зашептал старик и отломил кусочек хлеба.
— Почему? — Суходолов сделал попытку говорить весело. — Да это же совсем просто. Мы, ведь, с вами, вроде бы где-то и когда-то познакомились.
Старик перестал жевать, и, словно извиняясь за чужую ошибку, начал оправдываться:
— Нет, тут какое-то недоразумение. Я вас совершенно не знаю. Вы, полагаю, принимаете меня за кого-то другого, обманувшись сходством, какими-то внешними признаками. Нет! — воскликнул Воскресенский, отодвинув от себя чай и положив на тарелку кусок хлеба. — Нет! Вы ошиблись. Понимаете: знакомых у меня уже давно нет. И я вам скажу правду: меня хотели казнить… ну, как они говорят: расстрелять! Но раздумали, в концентрационный лагерь отослали. И опять, должно быть, раздумали. Вот и всё. Так что я лучше уйду. Извините.
Старик еще дальше отодвинул от себя тарелку с хлебом, и Суходолову стало ясно, что этот, случайно встреченный им, бывший профессор действительно его не узнает.
— Пейте чай. Я это по-честному. Безо всякого..
— Спасибо, — уже натянув на голову солдатскую папаху, сказал старик. — Спасибо. Я пойду…
«Да куда вы пойдете!» — хотелось крикнуть Суходолову. Но он сдержался, и после тяжелого раздумья, произнес:
— Что ж. Идите. Может быть даже лучше, что не признали вы меня знакомым и не вспомнили, где мы познакомились. Только… хотелось бы мне что-то такое… вы, вот, сами говорили, что в холоде живете, так мне бы и хотелось сказать что-то теплое, человечье. Да только слов подходящих у меня нет. Не имеется у меня таких слов. И всё. Жалость к вам есть. Настоящая жалость, ну, как к отцу, что ли… Отец у меня тоже старик… А я сам… ждет меня конец бешеной собаки. К бешеному концу дело у меня идет, — говорил Суходолов и казалось ему, что слова падают, как свинец. — Так что всё правильно. Правильно и то, что не знаком я вам, потому что я дерьмо и падаль..
Старик слушал, и в то же самое время копошился пальцами под подбородком, пытаясь застегнуть рваное пальто на единственную верхнюю пуговицу.
Потому ли, что с пуговицей удалось справиться, или потому, что Суходолов замолчал, старик строго сказал:
— Так не бывает. В каждом и обязательно есть что-то человеческое.
По шевелящимся губам Суходолова можно было догадаться, что он повторяет стариковские слова. Слова были немудрящие, но Суходолову почудилось, что после них в нем самом вздрогнул остаток этого самого человеческого. «Человеческое», надо думать, и заставило Суходолова посмотреть в глаза старика и напомнить:
— О человеке в человеке вы говорите потому… потому самому, что вы — профессор богословия.
— Вы даже это знаете? — без удивления спросил Воскресенский и протянул руку. — Прощайте.
Суходолов, пожимая стариковскую руку, представил себе те далекие дни. «Это я, Суходолов, сохранил его для жизни», — мелькнула радостная мысль. Радость не исчезла и после того, как он подумал, что, конечно, старик липший на этой земле и доживает свои последние дни… «До чего было бы хорошо, — сам себе сказал Суходолов, — если б его можно было похоронить в правильной могиле, в могиле и под крестом»… «А почему бы так и не похоронить, — это тоже сам себе сказал Суходолов, и добавил: — Похороню»..
Когда старика уже не было в пивной, к столику Суходолова подсел Ступица. Как будто прицеливаясь, он разглядывал задумавшегося Суходолова, и когда тот опустил голову на грудь, спросил:
— Ты, товарищ Суходолов, даже не примечаешь, что я возле тебя кручусь уже с полчаса?
Суходолов скосил глаза и далеко не вдруг сообразил, что рваный пиджак и рыжеватые космы на голове подсевшего — это камуфляж, маскировка, под которой прячется второсортный агент Ступица, работающий «втемную» не по особо важным, но весьма нужным для чека заданиям.
Еще раз окинув Ступицу взглядом, Суходолов презрительно бросил:
— Чего тебя примечать! Вот тут только что был человек. Ушел. Мне хотелось с ним посидеть. Не для разговору, а так, понимаешь, как… с человеком. А человек — ушел.
— А я — не человек, что ли? — обиделся Ступица.
— Ты? — Суходолов внимательно и словно бы впервые рассмотрев Ступицу, равнодушно сказал: — Ты? Падаль.
Ступица хотел было всё это повернуть в шутку, но заметив, как наливается кровью лицо Суходолова, пересел за другой столик.
Подробно изложенный эпизод со встречей Суходолова с Воскресенским, потом — с пролетаркой Мешковой и второстепенным агентом Ступицей Автору кажется не случайным, наоборот — имеющим большое значение для развития дальнейших событий. Хотя бы потому, например, что в те самые дни, когда Суходолов наткнулся на профессора Воскресенского, Решков был приглашен на обед к Председателю. За обедом, и, в особенности, после обеда, в кабинете, толковали о разных делах и весьма откровенно.
