Димфна Кьюсак - Солнце – это еще не все
– Я никогда не знаю, как принято поступать в вашей стране в определенных случаях. Некоторые австралийцы протягивают руку для рукопожатия, другие нет. Извините меня.
– Моя дочь Элизабет.
Лиз улыбнулась ему со своего табурета перед телевизором и протянула руку.
– Более известная как Лиз.
– Берите стул и присоединяйтесь к семейному кружку, – пригласила Элис.
Лиз улыбнулась про себя, заметив оживление тетки и волнение в ее голосе. Забавно, как реагирует на мужчин это поколение – словно все они больше натуральной величины. Но, во всяком случае, это приятнее, чем ее истерики и обиды.
– Садитесь же, мистер фон Рендт, – сказала Элис нежным голосом.
– Благодарю вас.
Посетитель поклонился и сел в кресло, на которое она указала.
– Вы очень добры. Надеюсь, я не помешал вам смотреть телевизор?
– Вовсе нет, – ответил Мартин и нажал на выключатель. – Это телевизор моей сестры. Мы выключаем его после передачи последних известий. Отвратительное изобретение.
Он опустился в свое любимое кресло и начал набивать трубку.
– Вы, на мой взгляд, совершенно правы, – согласился фон Рендт. – Хотя и от телевизоров, вероятно, есть польза, но я тоже готов оплакивать их изобретение, так как они губят искусство беседы.
– Совершенно справедливо, – решительно сказал Мартин.
Элис проглотила свое обычное возражение: «Может быть, кто-нибудь объяснит мне, какие беседы он погубил в этом доме?» – и сказала вместо этого:
– Вы пьете кофе черный или со сливками?
– Черный, если позволите, и, если я могу быть таким сластеной, три куска сахару.
Лиз передала ему чашку, и ей бросились в глаза его пухлые холеные руки с наманикюренными ногтями: он, несомненно, ухаживал за ними более тщательно, чем она или Элис – за своими. Она отнесла чашку отцу и устроилась в уголке дивана, поджав под себя ноги.
– Не слишком крепко? – осведомилась Элис все тем же сладким голосом.
– Превосходный кофе. Разрешите сделать вам комплимент, мисс Белфорд. Такого кофе я не пил с тех пор, как покинул родину.
– Благодарю вас! – Элис покраснела, а Лиз почувствовала угрызение совести: они с отцом постоянно забывали произносить вслух слова, от которых тетя Элис расцветала.
Гость пил кофе и оглядывал комнату.
– Пожалуйста, не сочтите за дерзость, если я скажу, какое для меня огромное удовольствие ощутить подлинный домашний уют.
Элис плеснула кофе мимо чашки, которую протянул ей Мартин.
– Красивая комната, верно? Хотя должна признаться, что у нас с братом вышел спор из-за ее отделки.
– Могу ли я спросить, кто одержал победу, чтобы принести победителю мои поздравления?
– Мы согласились на компромисс.
– Тогда я поздравляю вас обоих. Вы сохранили лучшее от старого и добавили лучшее от нового – превосходное сочетание.
Мартин стиснул зубами мундштук трубки.
– Моя сестра, на мой взгляд, слишком увлекается современным.
– Увлекается – пожалуй. Но в меру.
Взгляд фон Рендта задержался на Элис, и краска разлилась по ее лицу и шее.
– Таковы женщины. В этом их великое очарование. Мы, мужчины, возможно, слишком консервативны.
– Не торопитесь с выводами, вы еще не видели моего кабинета, – вмешалась Лиз. – Он такой современный, что чуть не убил не только папу, но и тетю Элис.
– Больше всего он похож на операционную, – брезгливо сказал Мартин.
Фон Рендт содрогнулся, закрыл глаза и покачал головой.
– Я знаю, что вы имеете в виду. Нет, мисс Элизабет, даже чтобы доставить вам удовольствие, я не могу сказать, что подобный стиль мне нравится. Вы не сочтете меня невежливым, если я скажу, что в таком прекрасном старинном доме это почти святотатство?
– Ну, я рад, что вы на моей стороне, – Мартин немного оттаял. – Моя сестра превратила бы его в последний крик американской архитектуры, если бы я ей позволил.
– Ах, Мартин, ты же знаешь, что это вовсе не так! – Элис сказала это с горячностью, которая никак не оправдывалась темой беседы.
– Я никогда не поверю, что дама с таким тонким вкусом, как ваша сестра, способна на что-либо подобное. Но даже с риском вызвать ее неудовольствие я все-таки скажу, что лучше всего оставить дом таким, какой он есть. Каждый раз, когда я гляжу на него, во мне пробуждается тоска по моему навеки утраченному дому.
– Средневикторианский стиль с примесью псевдоготики? – спросила Лиз. – Неужели и в Европе есть такие ублюдки?
– Конечно. И даже еще более красивые. Вы же, наверное, видели изображения наших церквей и замков?
– Церкви и замки – это другое дело, – возразила Лиз. – Но я считаю, что дом должен быть функционален.
Мартин испустил стон.
– Ну посмотрите, как он нелеп: все эти башенки и крутая крыша, рассчитанная на сильные снегопады! На чердаках невозможно выпрямиться во весь рост, а летом они так накаляются, что, даже когда я была маленькой, я не могла там играть. По-моему, все эти сказочные башенки и жилые чердаки для прислуги неуместны в нашем веке, а в Австралии они и всегда были неуместны.
– В этом случае мы с мистером Белфордом – союзники против вас обеих, хотя я убежден, что мисс Белфорд в своих изменениях не зашла бы так далеко.
Мартин бросил на Лиз торжествующий взгляд.
– Ну разумеется! – негодующе сказала Элис. – Я хотела только заменить эти крошечные окошки хорошими большими окнами.
– Может быть, это получилось бы неплохо, – уступил фон Рендт. – Но с моей эгоистической точки зрения давнего изгнанника, которому дорого напоминание о родном доме, я предпочитаю его именно таким, каков он сейчас.
– А где вы жили с тех пор, как его покинули? – спросила Лиз.
– В Америке, но я почувствовал, что мне было бы трудно провести всю оставшуюся мне жизнь в Штатах. Люди там далеко не так приветливы и гостеприимны, как здесь, в Австралии.
– Гм-м… – Мартин занялся своей трубкой. – А давно вы здесь?
– Ровно столько, сколько требуется для того, чтобы стать истинным новоавстралийцем.
Мартин взглянул на часы, и Элис поспешно спросила:
– Не выпьете ли еще чашечку, мистер фон Рендт?
– С большим удовольствием, если это вас не затруднит. Великолепный кофе.
Он встал и подал ей чашку, поклонившись с грацией, неожиданной для человека такого плотного сложения. Элис улыбнулась ему.
Лиз подумала удивленно: «В этом новом платье она выглядит просто хорошенькой».
– Вы привезли с собой вашу семью? – спросила Элис.
Фон Рендт покачал головой и долго смотрел в свою чашку. Его бородатое лицо выражало глубокую печаль. После подчеркнутой паузы он ответил:
– Нет.
Мартин с тревогой понял, что деловое знакомство начинает переходить в личное. Его раздражение возросло, когда фон Рендт добавил:
– Я не стал бы касаться этой горькой темы, но раз вы отнеслись ко мне не как к чужому, я скажу вам, что у меня нет семьи.
В душе Элис сочувствие боролось с облегчением.
– Простите, если я скажу только, что я потерял свою семью вместе с нашим фамильным поместьем. Прошло больше двадцати лет с тех пор, как русские отобрали его у нас. Я полагаю, вы извините меня, если я больше ничего не скажу.
Лиз охватила та жалость, которую в ней всегда вызывали люди, которых ураган войны разметал по всем континентам. Даже если они, как сейчас этот человек, откровенно напрашивались на сочувствие, она извиняла их. Как ужасно оказаться в положении, когда приходится напрашиваться на сочувствие!
И, поддавшись порыву, Лиз предложила ему сигарету, хотя он еще не докурил предыдущую.
– Ах, пожалуйста, разрешите мне…
Он достал серебряный портсигар и, открыв, предложил Мартину.
– Может быть, вы захотите попробовать одну из этих западногерманских сигарет? Некоторые утверждают, что мы изготовляем лучшие в мире сигареты.
– Спасибо, но я предпочитаю трубку. Это единственное время дня, когда у меня есть возможность спокойно ее курить.
– Вы мудры, мистер Белфорд. Если я пробуду в вашей стране достаточно долго, я отучусь от скверной привычки к сигаретам и тоже перейду на трубку. Но, может быть, мисс Белфорд не откажется? И мисс Элизабет?
Когда он щелкнул зажигалкой и нагнулся к Элис, Лиз вдруг поразило различие между ее отцом и бородатым иностранцем, галантно склонившимся над ее теткой. О лице фон Рендта можно было судить только но глазам и губам. Она решила, что борода идет мужчинам. Лицо отца по сравнению с этим лицом выглядело каким-то голым. Может быть, именно потому он выработал это сдержанное выражение?
Фон Рендт повернулся к Мартину.
– А теперь я должен еще раз попросить у вас извинения за свое вторжение, но после того, как на нашем банкете я поблагодарил вас от имени нашего клуба, вы так любезно сказали мне, что в случае каких-либо юридических затруднений вы будете рады мне помочь, и я не мог устоять перед искушением. Если бы вы знали, как мы, иммигранты, ценим, что человек с вашей репутацией и положением тратит на нас свое драгоценное время!
