Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2010)
Мэри смастерила для влюбленных настоящую перину. Легли и провалились. Брюху это напомнило детство, хотя свои детские воспоминания он не слишком любил. Оттуда вспоминалось нехорошее: крики, замки, запреты, стыд. Прочь все это.
Темнота была настоящая, они будто оказались без глаз. Тигр шепнул рыси на ушко:
— Ты разделась? Давай сюда.
И она прижалась рыжей грудкой к его полосатому телу. Полоски шли вдоль, от головы к хвосту. Беловато-кремовые и коричневато-глиняные.
С подтеками, словно рисовали гуашью по мокрому ватману. Нет глаз, а тактильность на что? Тигр кожей почувствовал близость женщины и длинным языком вылизал ее всю, свое сокровище. Интимное оказалось соленым, влажным. Судорога прошла по телу зверя. Сглотнул. Язык онемел.
Грудки были меньше, чем могло поместиться в когтистых ладонях.
И тревожить их приходилось осторожно, чтобы не уколоть электрическим током когтей. Рысь взяла в свою лапу его знамя. Даже в темноте было ясно, что оно нестерпимо алого цвета.
— Давай ко мне, — прошептала рыжая царица леса. Держа в кулачке, примерилась и толчком вложила в себя. — Воооот…
А в пещере тигра уже ждали. Приняли в тесные объятия, пропустили через мягкие вращающиеся двери, обыскали с жарким пристрастием, заштриховали пропуска. Охрана расступилась, сложа нежное оружие. Рысь оскалилась, показала зубки. Пощекотала резцами шею тигра. Тигр зарычал (или запел). В телесном низу происходило что-то новое. Подтянулись полки жадных янки с винчестерами, отряды голых индейцев с луками и стрелами, тевтонцы с кровавыми мечами, русские драгуны времен Очакова и покоренья Крыма. И полетели ядра, стрелы, завизжали пули. Наполеон в треуголке начал отдавать приказы голосом артиста Копеляна. В темноте тут и там стали возникать круглые цветные шары, красные слева, справа — салатно-зеленые. И радуга! Каждый охотник знает, где сидит фазан…
Рысь выгнула спину. Тигр вжался в перину до самого пола. Его знамя попало в тотальное окружение. Он попытался вырваться из бархатной осады, но только глубже увяз. По руку, по плечи, по шею. С головкой. И тогда знамя выпало из рук. И тогда десять стрел на десяти ветрах. И тогда искры из глаз взорвали радугу. И тогда вспыхнула радостная луна. Рысь упала рядом с тигром. Они смотрели вверх и читали по луне и по звездам. Иероглифы Волопаса и финно-угорская письменность Козерога. Волшебство длилось и длилось. А когда звезды стали меркнуть, Алюня промурлыкала игриво:
— Ой, течет. Чур, это ты спишь на мокром… на своем…
И, поменявшись местами, они заснули. В углу красным неоном вдруг засверкала раскаленная проволока обогревателя. Он слегка жужжал — в нем вели войны сошедшие с ума электроны.
В девять утра, когда небесный кит еще спал, накрывшись ватным одеялом облаков, генерал Итальянцев нервно стучал по красной клавише переговорного устройства, а та, как это всегда бывало в минуты его раздражения, размягчалась и западала.
— Люся! — орал шеф горьковского КГБ. — Сухарева ко мне! Слышишь? Сухарева! Пришел он или нет?
Секретарша-цапля оторвалась от вида из окна и нажала на клавишу:
— Товарищ генерал, идет.
Сухарев возник плавно, будто лист упал осенний. После бессонной ночи кожа поблекла. Когда брился — порезался.
— Садись. Провентилировал я вопрос там. — Генерал показал пальцем на потолок. — Общее мнение: уходишь пока в отпуск.
Пескарь ожидал худшего. Чешуя оставалось при нем, табельное — тоже.
— Но дочь, извини, пойдет на закланье.
Хрен с ней, чешуей, крючок впился в губу, да так, что прокусил сердце.
— Позволь… Позвольте, — пескарь стал путаться, — я же просил тебя, Олег, как человека… Ладно, пусть мне по башке, но Алюня должна выйти чистой…
— Этого никак нельзя. Общее мнение. — Генерал опять поднял палец и указал наверх. — Будто ты не знаешь, какое время на улице. — Генерал подошел к окну и слегка отодвинул жалюзи. Было темновато. — Смотри. Народ идет согбенный, запуганный. В сереньком идет, заметь, чтобы не выделяться. Но тут кто-то решил, что он особенный. Ты вспомни, как ты меня уговаривал ее на работу взять. Не было у меня в секретариате ставок свободных. Сам знаешь, придумали для нее. Переводчица! Не работа — малина! Знай читай макулатуру западную. Таймсы-хуяймсы. — И более свойским тоном: — Смирись, пойдет на закланье. Где она, кстати? На работу не пришла.
— Не пришла? — удивился пескарь.
— Я уж думал, ты ей больничный устроил.
— Она не ночевала дома.
— Хуже для нее. Объявляем в розыск. Скажем, так. Не придет до обеда — будем разыскивать. И этот… как его… хронотоп… Его нашли?
— Ищем.
— Уж не вместе ли они, голубчики?
— Не знаю.
— Ты — полковник ведомства или мямля сраная? Что, блллль, за “не знаю”, ищи! — Генерал рявкнул.
Пескарь вышел, поджав заржавевший хвост. Кит сбросил утреннее одеяло, плюнул пескарю вслед.
Саид стоял, облокотившись на косяк двери в запущенной хрущевке, перед ним сидели двое, одетые плохо. На майке одного из них некогда был нарисован олимпийский Мишка. Пот и время наполовину съели медвежонка. Одна бретелька была оборвана. У второго были вонючие штаны.
— Я плачу, земляки. Плачу хорошим лавэ. Паренек у меня работал, зовут Пауль. Говно вонючего состава мне этот гондонище подложил. Я его уволил. Уволил-то уволил, а трагическая обидность осталась. Он у меня деньги взял и вернул не полностью. В общем, это не важно. Раздраконил он меня. Вам как раз дельце набздюмару. Убивать не надо — проучите, отторцехульте. И еще дам вам один адресок, там одяжки собираются, они вроде того музыкальная группа, хроножопы, как-то так… Тот же крестовый ракурс, надо их хорошенько оттырить…
Те двое сидели молча, внимали.
— Помнишь, Вяленый, как мы Темку-пидармона отторцехулили в шестьдесят девятом… — ударился в воспоминания Саид. — В его лохматый сейф пузырь от шампусика вогнали.
Вяленый, тот, что с Мишкой на майке, повернулся к столу, на котором вперемешку располагались бутылки и снедь. Разлил на три рюмки. Сказал:
— Волыну бы нам…
— Волыну бы ему! — Саид подмигнул другому хмырю. — Всем бы нам по стволу, были бы мы короли! — Добавил: — Не надо стволов! Я же говорю, сделайте как Темку. Возьмите за пищик.
— Замандячим на голубом блюдечке, — после опрокинутой рюмки влез Второй хмырь. Штаны у него ужасно воняли.
— Вот деньги. — Саид положил на стол тонкую пачку. Чтобы не упала, пришлось отодвинуть снедь.
В Мэрин дом органы нагрянули, когда хозяйка была на работе
В Мэрин дом органы нагрянули, когда хозяйка была на работе, в котельной, а Бух сидел в политехе на лабах. Позвонив три раза, пошли за понятыми. Поймали на Славянке двух грязных заморышей. Выбили дверь сапогами. Пробежали по комнатам. Спустились в подвал.
Сержант подошел к Спуздякову:
— Никого, товарищ старший лейтенант.
Лишняя звезда взошла на погонах Срыздякова.
— Вижу. Будем искать улики. — И принялся перелистывать пласты, наклонно стоящие у проигрывателя Буха. — Так… Вот альбом Фрэнка Заппы, одиозного певца… Диск, изданный в капстране.
Вынул пластинку.
— Гемовский. Из ФРГ, значит. Уже компромат! На книжной полке поройтесь. Не забывайте главное — ищем коробку с магнитной пленкой фирмы “Orwo”.
Вяленого и Второго хмыря в качестве понятых заставили расписаться в бумагах. На прощание выписали им повестки, согласно которым они должны будут явиться к участковому с паспортами — для того чтобы с них данные переписали.
На том понятых и отпустили. Они вышли из Мэриного дома. На перекрестке Славянки и Студеной остановились.
— Это кто были, энкавэдэшники? — спросил Второй хмырь.
— Вроде того. Суки-бобики.
— А хата-то беднее нашего. Видать, эти притырки не одному Саиду дорогу обхезали.
Старший лейтенант Смиртяков сидел в своем кабинете и изучал досье на Мэри Колечко. Физмат, хипповство, автостоп, участие в системе “Общество цветов”, выезд в Москву на концерт “Машины времени”, связь с Сахаровым, потерянный ключ от секретного отдела — все это попахивало диссидентством. И даже не латентным, а вполне себе открытым.
