Георгий Байдуков - Рассказы разных лет
Я снизился, чуть не врезавшись в бушевавшие волны «разбойничьего» моря. Высота нижней кромки облачности колеблется от 50 до 25–30 метров. Передаю штурвал командиру — великолепному мастеру бреющего полета. Чкалов проходит точно над городом Охой на Сахалине. Как намечено на карте перелета, мы с Беляковым предлагаем войти в устье Амура и далее к Николаевску-на-Амуре, откуда возьмем курс к Хабаровску, где произведем посадку.
Чкалов согласен — он только кивнул мне головой, не отрывая глаз от волн кипевшего Татарского пролира. АНТ-25 часто вздрагивает от ударов брызг и пены- моря. Так низко летим. С Шантарских островов тянется пелена тумана, и видимость впереди не превышает метров 500. Ко всему прочему, минут через 30 наступит полная темнота. Беляков старается уточнить курс, чтобы попасть в середину широкого устья, но на бреющем полете трудно измерить угол сноса по кипящему от шторма морскому* проливу. Дождь, туман, темень. Ах, какой великолепный мастер сидит За штурвалом гигантского АНТ-25!
Сейчас недопустима даже одна малейшая ошибка — самолет немедленно зацепится о вздымающуюся волну крылом или вонзится в нее носом и мы уйдем на дно морское. Чкалов это знает. Уже 56-й час полета. Как определяет Валерий расстояние до воды, как удерживает самолет в горизонтальном положении в этой круговерти природной стихии, не постигаю. И вдруг впереди что-то огромное, черное…
У Чкалова мгновенная реакция — вверх и разворот назад к Сахалину. Мы снова в облачности. Видимо, чуть не врезались в гору мыса Мечникова… Самолет уже на высоте 2500 метров, но просветов нет, зато обледенение устрашающее… И ко всему вдобавок перестала работать мощная радиовещательная станция Хабаровска. Не слышно сигналов радиомаяка Николаевска-на-Амуре.
Я еще раз пробрался в хвост АНТ-25 и увидел, что несущие стяжки стабилизатора от сильнейшего обледенения так вибрируют, так раскачиваются, что в любой момент могут лопнуть, после чего хвостовое оперение разломается, как копеечный пряник, и мы грохнемся в Охотское море.
Меня вдруг бросает в жар от мысли: «Что же мы будем делать внизу, в темноте, когда радиостанции Хаба-.ровска и Николаевска-на-Амуре молчат, словно воды в рот набрали?»
Не помню, как я решился высунуть чуть-чуть антенну бортовой радиостанции, боясь, чтобы грузик ее не зацепил за гривы волн, и стал телеграфировать штабу перелета и циркулярно «всем, всем» о том, что нас настигла беда, что в облачности лететь невозможно из-за ужасного обледенения, а внизу скоро стемнеет.
Отстучал и жду ответа. И вот слышу, передают: «Немедленно произвести посадку. Орджоникидзе».
Показываю телеграмму штурману. Беляков отвечает:
— Правильно сделал, что передал о тяжелой обстановке. Сейчас буду искать карты других масштабов, чтобы сообразить, где же мы можем приткнуться…
Пробираюсь к Чкалову и вижу, как трясется в его могучих руках штурвал.
— Вниз, командир! На хвост жутко смотреть — того и гляди отвалится… Приказано садиться!
— Да я понимаю… Еле удерживаю штурвал… Пойдем вниз… Еще попробуем протиснуться в устье Амура. Давайте поточнее курс!
Чкалов начал круто снижаться, а мы с Беляковым вычисляем курс на вторичный вход в Амур. И снова АНТ-25 над бурунами взбесившегося Татарского пролива.
Я сижу за спиной Чкалова и удивляюсь его спокойствию.
— Не пройдем дальше, — говорю командиру. Чкалов осторожно разворачивается к Татарскому проливу. Беляков подходит с картой и громко говорит: «Нужно попробовать сесть на острова залива Счастья».
Ну до чего мы были стойкие в то время ребята!
С усмешкой спрашиваем Александра Васильевича:
— Да ты, Саша, смеешься над нами! Залив Счастья?! Где ты его отковырял? — Штурман покаьь1вает мне карту. Вижу небольшие острова и действительно недалеко от устья Амура, в Татарском проливе, залив Счастья.
Чкалов в кромешной тьме развернулся в сторону Сахалина.
Я кричу ему:
— Садись на первый подходящий по размерам островок.
Командир согласно качает головой и спрашивает:
— Черт его найдет, это Счастье! Где оно? Отвечаю:
— Будем высматривать вместе, — и просовываю голову в промежуток между правой стеклянной створкой пилотской кабины и головой Чкалова, касаясь его усталого, потного, щетинистого и рябоватого лица. Мелькнул слева скалистый остров Кэос. В вечерней тьме и тумане мелькает остров Лангр. Увидели большой поселок и завод. Берег показался скалистым, не видно ровного места. Затем пролетаем испещренный озерцами остров Удд. Чкалов кричит: «Егор! Шасси на выпуск! Смотри вправо, я влево…» Вот так мы оказались на острове Удд, носящем имя Чкалова.
Только Чкалов был способен совершить такое чудо — сесть там, где неминуема должна быть катастрофа, так как поверхность острова схватила колеса АНТ-25 в такие тиски, что, оторвав одно колесо из двух на левой стойке шасси, дал прокатиться самолету по земле всего лишь 20–25 метров, тогда как на хорошем аэродроме АНТ-25 без тормозов, которые мы сняли перед полетом, имел посадочный пробег не менее 1200 метров.
Расположившись в домике Фетиньи Андреевны Смирновой, после небольшого пиршества устроились спать на идеально выскобленном полу. Командир шутил:
— Фетиньюшка-то вроде ждала нас, грешных…
. — Будет нам за эту вынужденную посадку, — буркнул я со злостью.
— Ничего, Егорушка, не горюй — все равно «земля-то нашенская», что Удд, что Хабаровск, что Чита.
Беляков растянулся на полу и серьезно сказал:
— Утро вечера мудренее. Я буду спать, а вы поспорьте, если еще остались силенки.
Чкалов засмеялся.
— Ты, Саша, зря на нас обижаешься. Мы итоги подводим. А за что ругать нас? Несмотря на все препятствия, мы задание правительства перевыполнили. Ни много ни мало, а рекорд дальности французских летчиков Кодоси и Росси мы хотя неофициально, но побили, пролетев более 9300 километров. А это, ребята, скажу вам, это уже весомая штука — все, кого касается, поймут, на что способна наша авиационная промышленность и наши летчики.
Перебиваю друга:
— А я утешаюсь только тем, что доказали — АНТ-25 может пронзить Арктику. Вот если бы не эта посадка, то наверняка бы нам разрешили теперь полет через полюс в Америку…
Валерий Павлович засмеялся, ложась рядом с Беляковым:
..— Да ты не сомневайся, Ягор. Теперь разрешат, как пить дать!..
Беляков, уже засыпая, тихонько заметил:
— Вы, чудаки, чушь несете! Подумайте над фактом, что мы лежим в этой теплой избушке на острове Удд именно и только из-за обледенения в облаках, которые в Арктике встречали с высотой верхней кромки гораздо выше возможностей АНТ-25. Кто хорошо разберется, может усомниться…
Чкалов, обняв уже засыпающего штурмана, улыбался:
— Да, может быть, вы, ученые, оказались слабака-ми, неправильно трактуя, что в Арктике верхний слой облачности не превышает 3–5 километров. Но нам, друзья, не следует торопиться начисто опровергнуть эту теорию.
Мне показалось, что Валерий Павлович хитрит.
— Почему не опровергать? Всегда практика проверяет любые научные предположения.
Чкалов повернулся на правый бок и ответил мне тихо:
— Чапай уже уснул, а ты, Ягор, не вздумай трепаться о высоте облачности в Арктике. Все напортишь какой-либо статейкой или рассказом. Вы, писаки, часто делаете поспешные, необдуманные выводы.
Чувствуя запах коньяка и папиросного дыма, я наблюдаю за уставшим волевым лицом друга и успокаиваю:
— Да ты с ума сошел, Валерьян! Мне же понятно, что самая сложная борьба с обледенением происходила тогда, когда мы были ближе к континенту, где атмосферные условия, видимо, совсем иные…
Командир похлопал меня по плечу:
— Ты прав! Смотри-ка: в Ледовитом океане мы как-то выбирались к солнцу, а вот окаянный охотский циклон приложил нас… — Чкалов замолчал. Беляков уже сладко спал. — Слышь, Ягор, как похрапывает наш путеводитель? — И шепчет мне на ухо, добавляя: — А я думаю, Егорушка, не обидят и не обругают нас. Не забуду, когда Сталин объявил в Центральном Доме Красной Армии о том, что будет совершен дальний перелет, и, определяя цену его, сказал, что он будет стоить действий двух полевых армий. А мы Же перевыполнили задание… Жаль, что на троих Сталин дал только две полевые армии. Но думаю, что нас поругают, а то и накажут за самонадеянность и непослушание, за то, что не согласились на строительство аэродрома в Петропавловске-Камчатском и посадку там… Хвастунишки оказались… — Валерий обнял меня и сердечно, с уверенностью зашептал: — Не бойся ты ничего, даже рядом находящихся на Южном Сахалине самураев… Спи, Егорушка, спокойно, а я пораздумываю…
— Ах, Валерьян, Валерьян! Ничего-то ты не боишься. Два раза из армии выгоняли, в тюрьму сажали, а ты свое… — отвечал я другу со злом и обидой за несправедливо тяжелую судьбу товарища.
Валерий опять повернулся ко мне и сказал:
