Джон Ирвинг - Четвертая рука
— Я не возражаю! — выкрикнула Дорис так громко, словно обращалась к кому-то на противоположном берегу пруда или озера.
— И я тоже! — откликнулся Патрик. — Мне кажется, доктор, зеленый свет для вас уже включен.
Высшая степень сексуального удовлетворения, обозначившаяся на лице Уоллингфорда, что-то напомнила доктору Заяцу. Где же он видел подобное выражение лица? Ах да, в Бомбее, где он демонстрировал некоторые приемы детской хирургии перед аудиторией, состоявшей из лучших индийских педиатров и хирургов. Одну из операций Заяц помнил особенно отчетливо: оперировали трехлетнюю девочку, ручонка которой превратилась в месиво, угодив в какую-то сельскохозяйственную машину.
Заяц сидел у постели маленькой пациентки вместе с индийским анестезиологом, когда девочка начала приходить в себя после наркоза. Малыши переносят это крайне тяжело, им холодно и страшно, они не понимают, где находятся; да к тому же после наркоза у многих часто бывают рвота и понос.
Доктор Заяц хорошо помнил, что ему все хотелось под каким-нибудь предлогом уйти, чтобы не смотреть на страдания несчастного ребенка. Конечно, он зайдет проверить руку, но позже, когда малышке станет лучше.
— Погодите… это вы должны увидеть! — сказал ему анестезиолог. — Вы только взгляните на этого ребенка!
На невинном личике трехлетней девочки было написано глубочайшее сексуальное удовлетворение — такое, казалось, могла бы испытывать только взрослая и опытная женщина! Доктор Заяц был шокирован. (Печальная истина, увы, заключалась в том, что ни одна женщина в его объятьях не выглядела удовлетворенной.)
— Боже мой, — пробормотал доктор Заяц и спросил у индийского анестезиолога: — Что вы ей такое дали?
— Обычный наркоз. Я всего лишь добавил в него капельку одного чудодейственного средства, — пожал плечами индиец.
— Какого средства? Как оно называется?
— А вот на этот вопрос я отвечать не обязан, — отрезал анестезиолог. — В вашей стране это средство так или иначе недоступно. Впрочем, и здесь его, по-видимому, скоро запретят. Во всяком случае, Министерство здравоохранения твердо на это нацелено.
— Что ж, очень надеюсь, что вашему министерству это удастся! — сердито бросил доктор Заяц и, круто повернувшись, вышел из палаты.
Однако он не мог не отметить, что девочка ни сразу после операции, ни потом совсем не страдала от боли; а когда ему удалось наконец осмотреть ее руку, то и там все обстояло на удивление благополучно. И сама малышка вела себя совершенно спокойно.
— Болит? — спросил у нее доктор Заяц. Сиделка перевела его вопрос на местный язык и вскоре сообщила:
— Она говорит, что у нее все хорошо и ничего не болит. — Девочка продолжала что-то рассказывать, и доктор Заяц снова спросил:
— О чем это она?
Сиделка вдруг страшно смутилась и пробормотала:
— Лучше бы все-таки они перестали пользоваться этим болеутоляющим!
Но малышка продолжала что-то лепетать, и Заяц, помолчав, опять поинтересовался у сиделки, о чем рассказывает девочка.
— Да просто свой сон! — уклончиво ответила сиделка. — Говорит, что видела свое будущее. Говорит, что будет очень счастливой и родит себе много-много детишек. Хотя, по-моему, их у нее получится слишком много!
А девочка, слушая их разговор, улыбалась доктору, посматривая на него вызывающим и вовсе не детским взглядом.
И вот теперь Патрик Уоллингфорд, сидя у него в кабинете, в бостонской клинике, смотрит на него с такой же ухмылкой!
«Какое безумное совпадение!» — подумал доктор Заяц, наблюдая за выражением лица своего пациента.
«Жертва тигра» — так про себя называл он ту девочку из Бомбея, потому что малышка рассказывала врачам и сестрам, что когда ее ручка попала в машину, та зарычала на нее, как тигр.
Безумное то было совпадение или нет, но что-то в облике Уоллингфорда заставило доктора Заяца на время умолкнуть и задуматься. Похоже, эта «жертва льва» — как давно уже называл он Патрика, — нуждается не только в новой руке.
Откуда доктор Заяц мог знать, что на всем белом свете не было человека, в котором Патрик Уоллингфорд нуждался так, как в Дорис Клаузен!
Глава 7
Болевой синдром
Как объявил доктор Заяц на своей первой пресс-конференции — сразу после пятнадцатичасовой операции, — состояние пациента можно назвать «тяжелым, но стабильным». Патрику Уоллингфорду после общего наркоза все время хотелось спать, и он постоянно задремывал. Естественно, сказал Заяц, пациента накачали «различными иммунодепрессантами», однако он не пожелал уточнить, какими именно и как долго их будут применять. (Не упомянул он также и о стероидах.)
Знаменитый хирург, к которому в эти минуты было приковано внимание всей страны, заметно нервничал и отвечал на вопросы кратко и раздраженно. Как выразился один из его коллег, — а именно рогоносец Менгеринк, редкостный кретин! — «глаза у Заяца блестели, как у пресловутого „сумасшедшего профессора“!»
Ранним утром перед той исторической операцией доктор Заяц, как всегда, бегал по окутанному предрассветными сумерками и покрытому раскисшим снегом берегу реки Чарльз. И вдруг застыл как вкопанный: из призрачного тумана вынырнула и промелькнула мимо него девушка, которая обогнала его так легко, будто он вовсе и не бежал, а стоял на месте. Упругие ягодицы бегуньи, туго обтянутые спортивными брючками, решительно удалялись от Заяца, напрягаясь и расслабляясь, точно пальцы, когда их сжимают в кулак. Ах, какая у нее была попка!
Прекрасной бегуньей оказалась… Ирма! Вот так получилось, что всего за несколько часов до ответственнейшей операции по присоединению кисти Отто Клаузена к левой культе страждущего Патрика Уоллингфорда доктор Заяц ощутил болезненный укол в сердце. Дыхание замерло у него в груди, а желудок свела такая боль, словно его ударили под дых кулаком или, скажем, бампером грузовика, развозящего пиво… Заяц согнулся пополам, обхватив себя руками, и тут к нему бодрым спринтерским шагом подбежала Ирма.
Доктор просто дар речи потерял от боли, благодарности, стыда, обожания, страстного желания — тут и слов-то не подобрать. А Ирма, заботливо поддерживая и обнимая доктора, повела его назад на Браттл-стрит, точно сбежавшего из дома ребенка.
— Вы совершенно обезвожены, — выговаривала она ему, — вашему организму необходимо пополнить запас жидкости. — Ирма прочитала бесчисленное множество книг о дегидрации организма и о тех «барьерах», которые любители бега, по мнению ученых, «регулярно разрушают», тогда как должны научиться «осторожно их преодолевать».
У Ирмы, что называется, «от зубов отскакивали» словечки, принятые в экстремальном спорте, а также эпитеты, связанные со все более ужесточающимися тестами на выживание и жизнестойкость (ей, например, очень нравилось слово «упертый»). Не меньше увлекалась она и теорией «есть, чтобы бегать» — сбалансированная диета, женьшеневые клизмы, бананы и зеленый чай перед пробежкой, а после нее — клюквенный коктейль.
— Сейчас домой придем, я вам омлетик из яичных белков сделаю, — ласково говорила Ирма доктору, у которого подкашивались ноги; он плелся с нею рядом, точно захромавшая скаковая лошадь. Впрочем, ничего особенно нового это к его облику не добавляло — один из его коллег как-то сказал, что доктор похож на тощего бродячего пса.
Короче, в звездный день своей профессиональной карьеры доктор Заяц до беспамятства влюбился в свою «ассистентку», внезапно превратившуюся в его личного тренера. Но сказать о своих чувствах не мог — он вообще слова не мог вымолвить. Хватая ртом воздух и надеясь как-то утишить боль в солнечном сплетении, он вдруг заметил, что Ирма крепко держит его за руку. Ногти у нее на пальцах были подстрижены очень коротко, короче, чем у многих мужчин, зато привычки грызть ногти она явно не имела. Вообще женские руки значили для доктора Заяца очень много. Если перечислить по возрастающей, чем пленила его Ирма, то перечень будет выглядеть так: живот, попка и, самое главное, руки.
— И все-таки вам удалось заставить Руди есть больше сырых овощей, — проговорил, задыхаясь, знаменитый хирург.
— А все арахисовое масло! — удовлетворенно заметила Ирма, которая с легкостью тащила за собой доктора, чувствуя, что могла бы и на руках его до дому донести — она точно на крыльях летела. Господи, он похвалил ее! Наконец-то он ее заметил! А у Заяца точно пелена упала с глаз.
— В этот уик-энд Руди будет у меня, — сказал он. — Может, и вы тоже останетесь? Мне бы очень хотелось, чтобы вы с ним познакомились.
Эти слова показались Ирме не менее убедительным доказательством расположения доктора, чем, скажем, страстное объятие — но об этом она пока могла только мечтать. Она даже пошатнулась, но не от того, что почти несла на себе доктора: предвкушение триумфа вызвало у нее минутную слабость.
