Верт Уильямс - Ада Даллас
– Стив, – сказала она, – я в самом деле чувствую себя перед тобой в долгу.
Я смотрел то на серую ленту шоссе, то на зеленый залив, то вверх на голубое небо, где самолеты превратились в черные точки над горизонтом. Мне нечего было сказать: все, что приходило на ум, прозвучало бы ужасно банально.
* * *Мы часто встречались в последующие недели, всякий раз по ее инициативе, и оба согласились на новый статус: отношения сохраняются чисто платоническими.
Однажды мы сидели во дворике ресторана "Две сестры". Солнечный луч, отражаясь от стены, приятно грел мне щеку. У Ады, расположившейся напротив, одна сторона лица была освещена солнцем, другая – в тени.
– Ничего страшного, если нас увидят вместе, – сказала она. – Твое общество легко объяснимо, ты же репортер. – И она улыбнулась.
Но я видел, что она не думает ни об объяснениях, ни обо мне, а хочет только услышать мое мнение по поводу замышляемого ею грандиозного, но рискованного предприятия – бала, который должен был, считала она, послужить ее дебютом в новоорлеанском свете. От меня – я вдруг стал доверенным лицом, плечом, на которое можно опереться, и чем еще, черт побери? – ожидалось, что я буду поддерживать ее в этой затее.
В тот день она почти ни о чем другом не говорила, ее озабоченность была очевидной, несмотря на сдержанность в манерах и тщательно подкрашенное лицо. Я еще никогда не видел ее такой откровенной в своей неуверенности. И это она, которая совершила не просто невозможное, а нечто фантастическое, была так озабочена своим приемом и положением в свете, словно жена какого-нибудь бакалейщика.
Прием этот должен был состояться через неделю.
Во фраке я чувствовал себя крайне неуютно. Надев его за два часа до выхода из дома, я припомнил, что, проносив его в течение пяти лет хотя бы раз в неделю, потом более десяти лет совсем не надевал. И он оказался мне скорее свободен, нежели тесен, ибо за последние годы я не поправился, а похудел.
С бокалом шампанского в руках, оглушенный оркестром, я стоял возле дверей танцевального зала клуба "Орлеан", в приемлемой близости от Ады, которая вместе с Томми встречала гостей, и мог незаметно для окружающих наблюдать за ней. ("Не уходи далеко, – шепнула она, – мне нужна поддержка".) Один раз, когда поток гостей замедлился, ее взгляд встретился с моим, и на лице мелькнула быстрая улыбка, в которой юмор и ирония смешивались с росшей в ней с каждой минутой тревогой.
Даже легкий слой румян не мог скрыть ее бледности, но улыбка не сходила с лица. На ней было бледно-голубое, свободного покроя платье, не очень декольтированное. (Неделей раньше она рассказала мне, что хотела сделать совсем закрытое платье, но портниха воспротивилась: "В конце концов, мадам, ведь это бал".)
Я слышал, как Томми Даллас сказал:
– Ты чудесно выглядишь, дорогуша. Чудесно!
На это она изобразила на своем лице некое подобие улыбки.
С тщательно рассчитанным гостеприимством она протягивала руку прибывающим гостям.
– Добрый вечер, губернатор! Миссис Даллас! Вы выглядите превосходно! Впрочем, как всегда.
Это появилась миссис Алва П. Будэн. Ее муж, Алва П. Будэн, был членом палаты представителей от крайне захудалого округа, расположенного по другую сторону Канал-стрит. Но в свете они приняты не были. Член палаты, круглолицый коротышка в темных очках под пучками похожих на солому волос, был почему-то не в белом, а в черном галстуке. А миссис Будэн, крупная блондинка, похожая на шар в своем розовом шелке, явно считала, что имеет успех. Она вся сияла, пока Ада расточала им комплименты, а потом в сопровождении мужа, выставив вперед грудь, торжественно проследовала в зал с таким видом, будто ей только что прикололи медаль за доблесть.
Я следил, как розовый шар, подпрыгивая, катался среди танцующих. Затем, между девятью и десятью часами, я, не веря своим глазам, с тихим ужасом наблюдал за прибытием в сопровождении жен или просто приятельниц Луиса Лемора, имеющего большую власть у "Старых кадровиков" и заработавшего свои деньги на публичных домах Джеймса Дж. Конкэннона, который прошел путь от скупщика краденых авточастей до лучшего в городе специалиста по заключению подрядов на строительство административных зданий, Чарлза Лемонда, во время запрета торговца спиртным, а теперь президента пивоваренной фирмы, Эрни Мориса, владельца ночного клуба и фактического хозяина Французского квартала, Чарлза Брандта, самого популярного в городе адвоката по делам мелких преступников, Джимми Лорейна, владельца новоорлеанского спортивного зала и многих голосов избирателей, Карло Чеджиано, хозяина известного ресторана и, по слухам, одного из заправил мафии, и многих других.
Зачем она это сделала? Зачем пригласила их? Это же настоящее самоубийство. Нет, это не она. Их позвал Сильвестр Марин. Но зачем? Для чего? Что она ему сделала?
Размышляя над этой загадкой, я следил за прибытием после десяти вечера представителей новоорлеанского высшего света: главного врача больницы святой Анны Стерлинга Смита с супругой, четы Блэр де Нэгри, Уэбстера Рейли с женой, юриста акционерного общества Бенджамина Льюина с супругой, четы Герман фон Паулюс, миссис Дороти Грант, полковника Ричарда Бартлета и его гостей – генерала Готфрида фон Ольтенбурга, которого он в 1945 году взял в плен и благополучно провел через денацификацию, и баронессы фон Ольтенбург, президента новоорлеанского банка Уильяма ди Фрассо с супругой и многих других.
Ада вся сияла, когда они появлялись, а я понимал, что это произошло слишком поздно. Для чего Сильвестр погубил ее? Мне было физически больно, словно я видел, как ребенку дали отравленную конфету и тот ее с удовольствием ест. Для чего?
Ада уже кончила принимать и теперь добросовестно обходила зал. Таким образом она очутилась возле меня. Я хотел было спросить: "Бога ради, что случилось?", но воздержался. Что толку от этого сейчас? И только сказал:
– Уж больно разношерстные у тебя гости.
– Я знаю. – На лице Ады мелькнуло беспокойство. – Сильвестр сказал, что нужно пригласить всех, иначе мы наживем врагов. Как ты думаешь, это здорово помешает?
– Нет, – солгал я.
– С виду все как будто неплохо? – прошептала она.
– Превосходно.
– Я так рада.
Я взглянул на ее лицо, сияющее, доверчивое, благодарное, и подумал: что же такое случилось с ней, если все ее упрямство и жестокость исчезли? Хотя, конечно, я знал. Это был все тот же новоорлеанский комплекс. Тот, кто жил в этом городе долго и кому этот город был дорог, встречаясь с глазу на глаз с высшим светом Нового Орлеана, не мог устоять, тотчас же впадал в шок и не отвечал за свои поступки. Я был свидетелем тому, как два перебравшиеся с Севера миллионера разорились, стараясь быть принятыми в свете. Видел, как другие – с совершенно безупречными верительными грамотами – с разбитым сердцем уезжали из этого города, в то время как третьи совершали фантастические поступки, стараясь проникнуть в это общество. Ада не была одинока. Она разочаровала меня, но ее желание казалось вполне естественным, и пусть на веки вечные будет проклят Сильвестр Марин за то, что он ей причинил.
Сам он прибыл после одиннадцати. В темно-синем фраке, который казался более элегантным, нежели у любого из гостей, он подошел к Аде. Я как раз стоял с ней.
– Как идут дела? – спросил он, как можно холоднее ответив на мой поклон.
– По-моему, ничего, – улыбнулась Ада.
Совершенно неожиданно на нас надвинулась Хильда фон Паулюс.
– Сильвестр! Как хорошо, что вы здесь! А я уж совсем отказалась от мысли увидеть вас.
Он улыбнулся, мне показалось, с иронией.
– Как поживаете, Хильда?
– Заходите, поболтаем, – сказала она и уплыла.
– Я вижу, у вас именитые гости, – обратился Сильвестр к Аде.
– Они пришли, – сияя, подтвердила она. – Я так вам благодарна.
– Чепуха, – так же насмешливо улыбнулся он.
Совершенно верно. Интересно, почему он все-таки решил нанести ей удар?
Я, не извинившись, оставил их и отошел к буфету. Через несколько минут я увидел, как Сильвестр кланялся, представляясь генералу и баронессе фон Ольтенбург. У них, наверное, много общего, подумал я.
Танцующие заняли весь зал, и в одном углу Будэн с супругой чуть не столкнулись с четой де Нэгри. Но возле буфета, где я стоял, между двумя группами пролегла нейтральная полоса. Слева шептались и громко смеялись Карло Чеджиано, Эрни Морис, Джимми Лорейн и Дж. Дж. Конкэннон. А справа, сбившись в кружок, улыбались, обмениваясь заговорщическими взглядами и беседуя чуть ли не шепотом, доктор и миссис Стерлинг Смит, супруги Уэбстер Рейли, миссис Дороти Грант и еще три пары. Дважды взлетал, обрываясь, женский смех, после чего наступала тревожная пауза.
Я заметил, как, над чем-то рассмеявшись, они разом прекратили свой смех, когда миссис Стерлинг Смит увидела проходившую мимо под руку с Томми Далласом Аду и послала ей широкую улыбку, которая явно была предостережением для остальных.
