Нина Катерли - Курзал
Но Александр Николаевич не двигался.
…Безусловно, в том, что произошло между ним и Лизой и тянется до сих пор, есть, как ни парадоксально, и Машина вина. Может, оно и подло вот так рассуждать: раз в жизни поехал в отпуск без жены, тут же ей изменил и на нее же сваливает! Но он ведь не хотел ехать! А главное, Маша, умница, убежденная, что знает человеческую душу вдоль и поперек, могла, должна была предвидеть, что так получится. Могла! Губин нормальный, здоровый, по нынешним меркам еще не старый мужчина… А впрочем, какая это измена! Сто раз говорил себе… Если бы он перестал любить Машу, не рвался домой — другое дело, а он дни считает. Маше от этой истории нет и никогда не будет никакого ущерба, а вот ему…
Однажды Утехин, главный технолог и зам Александра Николаевича, образцово-показательный обыватель, эталон, высказывания которого они с Машей особенно ценили за их концентрированность, поделился со своим шефом:
— Вот вы, Александр Николаевич, тык ска-ать, образцовый муж, жене, стал-быть, не изменяете, это невооруженно видно и ясно, как говорится, суду без слов. А я вот — гуляю! Да! И не стыжусь. Но Таньку свою никогда не брошу, потому что семья есть семья. И зарплату, между прочим, отдаю до копейки. А шуры-муры и трали-вали к семье никакого отношения не имеют, а потому и вреда не приносят. Даже, если хотите, на пользу. Нет, серьезно! Больше чем уверен! У нас с Татьяной скандалов меньше, чем… хотя бы и у… всех, кто такой вот шибко моральный. Этот моральный с жены, если что не так — ну, по дому там, с хозяйством, — три шкуры спустит, занудит вусмерть. А если у самого рыльце в пуху, тут из-за того, кому, к примеру, помойное ведро выносить, спорить ни за что не станешь. Почему? Да потому что наблудил, вот и стараешься. Это точно. Железный факт жизни. И… в постели, если на то пошло… так ска-ать, изыскиваешь резервы. Чтоб ей чего лишнего в голову не лезло. Вот так вот!
Тогда Александр Николаевич, помнится, только хмыкнул. Смешно и противно. Всегда был убежден: мужик, бегающий на сторону, — грязная непорядочная скотина. Взял на себя определенные обязательства, изволь выполнять. Не можешь — уйди. А второй аспект тот, что бабники вообще люди ненадежные, потому что слабые, постоянно в рабстве у собственных желаний и по уши во вранье. А тогда и друга предать ничего не стоит, и сподличать. Поскольку — сопля!
Так думал Губин всегда. Ну, а теперь?..
…А как он, двадцатилетний эгоистичный идиот, осуждал собственного отца, когда отец вдруг женился полгода спустя после смерти матери! «Ты маму не любил, раз смог променять!» И понурый ответ: «Нет, Саша, до сих пор люблю и забыть не могу. Никогда, наверное, не смогу. И от тоски этой ужасной, от пустоты избавиться не могу… У тебя своя жизнь, а я… Страшно одному…»
Бабушка, мамина мать, и та заступилась: «Ты его просто не понимаешь, не способен понять по молодости. Так пожалел бы хоть!» Жалеть?! Еще чего! Родителей надо уважать, а не жалеть. Он что, дряхлый старик? Каждый обязан сам, без посторонней помощи одолевать собственные несчастья!
Так считал Губин тридцать с лишним лет назад, так думал всю жизнь. Каждому на роду написано перенести энное количество бед, от которых никуда не деться. Все теряют близких, хоронят родителей, мучаются с детьми, всем так или иначе треплют нервы на работе, все стареют, все болеют и в конце концов обречены умереть сами. Сами — никто за них этого не сделает! Довольно тяжкий груз, и природа так рассчитала, что на все на это у среднего человека должно хватить сил. На эту собственную его ношу. Запас прочности ограничен, так почему, спрашивается, кто-то все время норовит спихнуть ее, эту ношу, на другого? А я, представь, не желаю. Свои неприятности держу при себе, и чужих мне не требуется…
…Нет, конечно, если Губин перед кем сейчас и виноват, так именно перед собой.
О том, что будет, когда поездка кончится, Александр Николаевич с Лизой не говорил. Вроде бы ясно было (обоим)… он — в Ленинград, она — к себе в Москву или куда там, тут была какая-то странность: объявив однажды, что приехала из Москвы, Лиза в дальнейшем обнаруживала полное незнание города. Бог с ней, обитает где-нибудь в Серпухове, тоже как бы столица, прихвастнула, а признаться не хочет. Ладно. В гости к Лизе он не собирался, да она и не звала… Но вот вчера вечером, не отрывая глаз от вязания, вдруг сказала, что зимой, наверное, приедет в Ленинград. По делу. И замолчала. Губин тоже промолчал. А уже поздно ночью, когда она сидела в своем прозрачном одеянии, расчесывая волосы, как бы между прочим попросила: «Если вдруг соберешься в командировку в Москву, пришли телеграмму. Просто: Москва, главпочтамт, до востребования. Только заранее, за… несколько дней. Я сразу соберусь… Только заранее. Я приду».
— Куда?
— Ну… туда. Где мы встретимся. Вы… ты в телеграмме укажи — где. И время. Вот и встретимся.
«Ага. А потом поедем в номера, в «Славянский базар». Будем там видеться раз в три месяца. И так всю жизнь до гробовой доски. Как две перелетные птицы».
Губин ничего не сказал, решив перенести разговор на завтра, суховато пожелал Лизе спокойной ночи и отвернулся к стене, — и что это она не гасит ночник, хватит уж демонстрировать свои прелести!..
— Наш теплоход отходит в рейс. Прошу туристов и личный состав занять свои места, провожающих — сойти на берег. — Голос радиста был торжественным и немного грустным. На берег с теплохода никто, разумеется, не сошел — какие здесь, к лешему, провожающие?
Александр Николаевич поднялся на свою третью палубу и встал у борта неподалеку от окна в свою каюту. Окно было закрыто, занавески задернуты.
На второй палубе, слегка фальшивя, заиграл аккордеон и женские голоса дружно запели: «Мы желаем счастья вам, счастья в этом мире большом…» Жестяной тембр культурницы Аллы Сергеевны прорезал общий хор. Теплоход, медленно разворачиваясь, отодвигался от пристани. Возле приземистого одноэтажного здания речного вокзала ворошились бабки, собирали свои мешки и ведра с нераспроданным товаром: солеными огурцами, вяленой рыбой, смородиной. Темноволосый пацан, только что топтавшийся возле старухи с удочкой, уже был тут, исподлобья глядел на теплоход, стоя у самой кромки воды.
— «Мы желаем счастья вам!..»— в последний раз выкрикнул хор и смолк. Тотчас же из репродуктора вырвалась и поплыла над рекой знакомая печальная мелодия, — именно ее радист запускал всякий раз, как теплоход отваливал от очередной пристани.
Стоять на палубе было приятно — дул ветерок, да и вообще жара, по-видимому, начинала сдавать. Город, удаляясь, распластывался, раскрывался, перед глазами Губина возник новый микрорайон — привычно унылые пятиэтажки, из тех, что уродуют сейчас каждый населенный пункт. Конечно, жить в них удобнее, чем в деревенских домах, а все же насколько уютнее и естественней выглядит хотя бы вон та улица, что тянется и тянется вдоль берега канала. Все-таки у каждого дома какое-нибудь дерево, палисадник с мальвами или «золотыми шарами».
Улица внезапно кончилась. И сразу пошли заболоченные луга, иссеченные канавами. Потерявшее за день силу солнце бельмом висело над ними, почти неразличимое на низком белесом небе.
В Ярославле дозвониться жене так и не удалось, Губин послал домой телеграмму, что беспокоится и просит срочно телеграфировать, как дела, в Кострому или Горький, где теплоход будет завтра и послезавтра. О себе он нарочно ничего не сообщил, пусть поволнуются… Все-таки ничего страшного случиться дома не могло — когда случается, находят.
Не заходя в магазины — подарки подождут, — Александр Николаевич отправился прямо на теплоход. Переоделся и лег отдохнуть на «Машин» диван, то есть на тот, где она спала бы, если бы… Для себя он, войдя в каюту в первый раз, сразу, как обычно, выбрал место справа от двери, чтобы на правом боку и лицом от стены. Неизбалованной Маше всегда было безразлично, куда головой, куда лицом, лишь бы не душно, а тут кондиционер как раз дул в ноги ее дивана.
Стоило Александру Николаевичу задремать, как из репродуктора — чтоб он сгорел синим огнем! — послышался хрипловатый голос Аллы Сергеевны. Наряду с привычной игриво-бодрой интонацией в нем звучала еще и торжественная сладость. Алла Сергеевна сообщила, что сейчас туристов-оптимистов пригласят на обед, после которого будет «хы, заслуженный отдых», а вот потом, ровно в семнадцать ноль-ноль в помещении кинозала на верхней палубе состоится «Вечер-сюрприз» для всех желающих, но в обязательном порядке должны присутствовать следующие туристы… дальше шел перечень незнакомых имен-отчеств и номеров кают. Губин привстал, чтобы вырубить звук, но вдруг услышал: «Александр Николаевич, каюта триста пятнадцать», — и замер от неожиданности. Так, стоя на диване на коленях, он и слушал весь список до конца. Всего там было человек двадцать. По какому принципу Алла Сергеевна выбрала себе в жертву именно этих лиц, Губин сообразить, естественно, не мог, так как никого из них не знал. Повторив, что явка приглашенных строго обязательна и форма одежды, хы, парадная, культурница отключилась, а из репродуктора патокой потекла история про миллион алых роз.
