Флора Шрайбер - Сивилла
В раздевалке выяснилось, что она не одна: мисс Хендерсон надевала там свой плащ. Слишком поздно отступать.
Помещение это было точно таким же, как третий класс, только на противоположной стороне здания. Вообще, все классные комнаты и все раздевалки были похожи. Ничего незнакомого здесь не было.
На вешалке оставалась висеть лишь какая-то плотная куртка из клетчатой ткани. Сивилла никогда не видела ее раньше, но подошла, чтобы рассмотреть поближе. Она поискала метку с именем, чтобы выяснить, кому принадлежит куртка. Мисс Торстон всегда требовала, чтобы дети приносили в школу метки со своими именами: одна из них пришивалась к одежде, а другая приклеивалась под крючком на вешалке. Ни под крючком, ни на куртке метки не было. Мисс Хендерсон собралась выходить.
— Сивилла, — спросила она, — почему ты не надеваешь куртку? Что случилось? Ты не собираешься домой на ланч?
Вместо того чтобы ответить, Сивилла продолжала смотреть на незнакомую куртку, думая, что нет ничего удивительного в том, что мисс Хендерсон знает ее имя. В таком маленьком городке, как Уиллоу-Корнерс, все знают всех.
Мисс Хендерсон повторила:
— Ты не собираешься домой на ланч?
Тогда, чувствуя на себе взгляд мисс Хендерсон, Сивилла наконец надела куртку. Куртка сидела на ней отлично. Мисс Хендерсон вышла. Но Сивилла еще некоторое время слонялась по помещению, пока не уверилась в том, что учительница ушла достаточно далеко и не встретится с ней на лестнице.
Сивилла медленно покинула старинное школьное здание из красного кирпича. На ближайшем углу через дорогу стоял большой дом с черными ставнями. Ее дом. Прежде чем пересечь проезжую часть, она осмотрелась — не видит ли ее кто-нибудь. Удостоверившись, что никто на нее не смотрит, она перешла улицу.
Топ, поджидающий на парадном крыльце, рыкнул в знак приветствия. Сивилла быстро потрепала его по загривку и проскользнула в дом. Ей хотелось оказаться внутри, среди знакомых вещей. Не терпелось убедиться в том, что все это замешательство, происшедшее в школе, как-то затухнет дома.
Однако в небольшой прихожей ее надежды рухнули. Когда она вешала клетчатую куртку в стенной шкаф, выяснилось, что она не помнит ни одного из предметов одежды, которые там висели. В глаза лезло что-то незнакомое — красное, зеленое и желтое. Резко отвернувшись от шкафа, Сивилла стала подниматься по лестнице к верхней спальне, где жили бабушка с дедушкой во время последней болезни бабушки. Дополнительная дверь в эту комнату была заложена кирпичом и заштукатурена; странно, что они сделали это так быстро. В гостиной обнаружилось, что некоторая бабушкина мебель перекочевала сюда. Как быстро все переставили! А что это на полке? Радио! Они колебались по поводу покупки радио, так как дедушка говорил, что оно — дело рук дьявола.
Из кухни ее окликнула мать:
— Это ты, Пегги? Поздно ты сегодня.
Опять это прозвище. Мать, которой не нравилось имя Сивилла, придумала звать ее Пегги Луизиана. Когда она была послушной или веселой, то есть нравилась матери, мать называла ее Пегги Луизиана, Пегги Лу, Пегги Энн или просто Пегги. Видимо, сегодня она нравилась матери.
Сивилла с тревогой отметила, что кухня выкрашена в светло-зеленый цвет. Когда она в последний раз видела ее, кухня была белой.
— Мне нравилась белая кухня, — сказала Сивилла.
— Мы все переделали в прошлом году, — ответила мать.
«В прошлом году?» — удивилась Сивилла.
Отец в ожидании ланча сидел на застекленной террасе и читал журнал по архитектуре. Сивилла подошла, чтобы поговорить с ним. Здесь, на террасе, было ее место для игр. Возле окна она держала своих кукол. Куклы, как всегда, находились на своем месте. Но их стало больше. Откуда взялась эта большая красивая кукла со светлыми волосами, веселым лицом и белозубой улыбкой? Это была не ее кукла.
Отец оторвал взгляд от журнала.
— Сивилла, — сказал он, впервые обратив на нее внимание, — ты не слишком поздно?
— Папа, — пробормотала она, — а что это за большая кукла?
— Ты решила со мной поиграть? — ответил он. — Ее зовут Нэнси Джин. Ты выиграла ее на конкурсе и очень этому радовалась.
Сивилла ничего не ответила.
В столовой обеденный стол был накрыт на четверых, а не на троих. Кем мог быть этот четвертый? Гостей у них, судя по всему, не было. На сей раз, однако, она решила не задавать вопросов. Она была слишком потрясена этой куклой — Нэнси Джин.
Раздался стук деревянной ноги, знакомый стук, всегда предвещавший окончание ее визита к бабушке, — эти «тук-тук-тук», которые всегда пугали ее. Дедушка во все сто восемьдесят сантиметров своего роста, со своей лысой головой и козлиной бородкой. Что он здесь делает? Зачем ему сидеть за их столом? Бабушка с дедушкой, жили ли они наверху или внизу, всегда питались отдельно. Обе семьи ели сами по себе и не лезли друг к другу. Такое было правило у бабушки. Но бабушка умерла. Только что умерла, а правила уже нарушили.
Отец произнес благодарственную молитву. Мать принесла еду. Блюдо с жареной картошкой дважды обошло стол. Немножко картошки осталось. Отец Сивиллы взял блюдо и сказал своему отцу:
— Папа, вот еще немножко картошки.
— Ему предложили уже дважды, — язвительно заметила мать.
— Он тебя услышит, — сказал отец, болезненно покривившись.
— «Он тебя услышит», — передразнила его мать. — Никого он не услышит. Он совершенно глух, и ты об этом знаешь.
Действительно, дедушка ничего не услышал. Он продолжал очень громко говорить, рассказывая все ту же старую историю про Армагеддон, про последнюю битву на земле, которая произойдет перед концом света. Он говорил про альфу и омегу, про начало и конец. Он говорил про семь казней Божьих, про войну, которая грядет из Китая, и про то, как Соединенные Штаты объединятся с Россией против Китая. Он говорил про то, как католики войдут в силу и как в один ужасный день у них появится президент-католик.
— Католика-президента у нас никогда не будет, — отрезала Хэтти.
— Запомни мои слова, — сказал дедушка Сивилле. — Это время настанет. Если мы не уследим, католики станут править миром. Эти католики втянут нас в бесконечные неприятности, которые будут продолжаться до конца света!
Мать сменила предмет разговора.
— Уиллард, — сказала она, — я сегодня получила письмо от Аниты.
— И что же она пишет? — спросил отец. Повернувшись к Сивилле, он заметил: — Я никогда не забуду, каким молодцом ты была, когда взяла на себя заботы о маленькой Анитиной Элли на эти несколько недель после бабушкиных похорон, пока они жили у нас.
Недель после похорон? Заботы об Элли? О чем он говорит? Она абсолютно ничего не делала с Элли. И она ничего не знает про эти недели после похорон. Сивилла впала в замешательство. Когда же происходили эти похороны? Разве не только что?
Тогда Сивилла взглянула прямо на мать и сделала то, что посчитала смелым ходом.
— Мама, — спросила она, — в каком классе я учусь?
— «В каком классе я учусь?» — эхом откликнулась мать. — Это глупый вопрос.
Они не ответили ей, не поняли, как это для нее важно. Их это не озаботило. Но что она могла бы рассказать им, если бы они что-то почувствовали? Даже если бы она попробовала, то не знала бы, с чего начать.
Мать повернулась к ней и сказала:
— Что с тобой случилось? Ты ужасно тихая. Ты сегодня какая-то другая.
Дедушка, увидев, какой подавленной стала внучка после этих слов матери, заявил:
— Христиане должны всегда улыбаться. Грешно не улыбаться.
Отец собрался уходить:
— Я обещал миссис Крамер вернуться на склад к половине второго.
Отец Сивиллы работал в хозяйственном магазине с тех пор, как они вернулись назад с фермы, где прожили недолгое время в качестве экономической меры, потеряв деньги во время Великой депрессии. Сивилла с матерью вернулись раньше, чтобы она могла начать ходить в детский сад. Потом отец поступил работать в магазин миссис Крамер. Они опять жили в своем старом доме с бабушкой и дедушкой, пользуясь отдельными лестницами. Теперь, похоже, дедушка жил вместе с ними.
Дедушка встал, чтобы отправиться к себе наверх.
— Взбодрись, Сивилла, — сказал он. — Если ты будешь веселой и улыбающейся, жизнь перестанет пугать тебя.
Он стукнулся об угол обеденного стола.
— Такой неуклюжий, — сказала мать. — Стукается обо все. Он так часто ударяется о дверной косяк, что там уже пооблетела штукатурка.
Сивилла сидела и помалкивала.
— Не знаю, что такое сегодня с тобой случилось, — сказала ей мать. — Ты сама не своя. Буквально сама не своя.
Сивилла подошла к стенному шкафу. Продолжая искать свой красный шерстяной плащ, который так и не нашелся в школьной раздевалке, она, по-видимому, попусту теряла время.
Мать последовала за ней.
— Кстати, — сказала она, — я хотела бы, чтобы ты после школы забежала к миссис Шварцбард. Она хочет что-то передать мне.
