Ирвин Шоу - Полное собрание рассказов. 1957-1973
Наконец Мунни разобрал, что кричит плывущий по-французски: «Аu secours! Je noye, je noye!».[2]
Мунни эти крики раздражали: мелодрама какая-то, да и орет он слишком громко, явно перестарался, тем более таким мощным голосом в этой тихой, мирной солнечной бухте. Вдоль стены он подошел к Марте с Бертом.
— Кажется, у него неплохо получается, — заметил Берт. — Уверенный, сильный взмах… Когда выйдет на берег, придется ему объяснить, почему так нагло поступил — бросил на произвол судьбы свою подругу.
Все трое не отрывали от плывущего глаз; вдруг он ушел под воду; казалось, он там находится долго — Мунни почувствовал сухость во рту, напряженно вглядываясь в ту точку, где исчезла голова. Вдруг он снова вынырнул: теперь хорошо видны плечи, руки, разительно белые на фоне голубой воды. Оказывается, он под водой стащил с себя рубашку — через несколько мгновений она всплыла на поверхность и, слегка раздувшись, поплыла от него в другую сторону. Он снова закричал — ясно, что, заметив их у стены, зовет на помощь. Вот — снова поплыл, энергично, размашисто.
Мунни пристально разглядывал пляж, пристань с принайтовленными к бетонным блокам на зиму «Куликами». Нигде поблизости ни свободной лодки, ни даже куска каната. Он напряг слух: где же этот рабочий, который стучал молотком? Они же слышали его, когда расположились на пикник возле стены, а сейчас все стихло. Мунни вспомнил, что стук молотка прекратился, еще когда они сидели за трапезой. Там дальше, на той стороне бухты, никакого движения перед домами у воды не наблюдается: нигде не видно ни купающихся, ни рыбаков, даже детишки не играют. Лишь безмолвный мир камня, песка и воды окружает их троих, стоящих у стены, а эта несчастная женщина все еще судорожно цепляется и цепляется за днище перевернутой лодки и что-то визгливо, яростно орет плывущему, а тот барахтается в воде, еле-еле, с большим трудом отплывая от нее все дальше.
«Почему это несчастье не произошло в августе?» — думал Мунни с раздражением; смотрел вниз, на воду, волны размеренно ударялись о подножие стены. Там теперь неглубоко, самое большее четыре-пять футов, так как прилива еще нет; повсюду из воды торчат громадные обломки разбитых скал и бетонных блоков. Прыгнешь вниз — придется лететь, по крайней мере, футов пятнадцать — и, несомненно, угодишь прямо на скалы.
Мунни смущенно глядел на Марту и Берта. Марта смотрит на терпящих бедствие, на лбу у нее выступили морщины; рассеянно кусает большой палец руки, словно школьница, которая не может решить задачку. Берт проявляет ко всему событию лишь поверхностный интерес — наблюдает выступление третьеразрядного акробата в цирке.
— Какой все же идиот, — процедил сквозь зубы Берт. — Не можешь справиться с лодкой, так хоть держись поближе к берегу!
— Эти французы… — вступила Марта. — Думают, что умеют все на свете. — Она все еще кусала палец.
Плывущий снова закричал — опять зовет их на помощь.
— Что же нам делать? — не выдержал Мунни.
— Отчитать как следует этого тупого негодяя! — разозлился Берт. — Пусть только вылезет на берег! Хорош матрос, ничего не скажешь!
Мунни не отрывал глаз от плывущего — тот передвигался все медленнее и после каждого взмаха все глубже погружался в воду.
— Не выплывет, — решил он.
— Что ж, — отозвался Берт, — очень скверно.
Марта промолчала. Мунни, почувствовав опять ту же сухость во рту, сглотнул. «Потом, — пришло ему в голову, — будет невыносимо тяжело вспоминать о сегодняшнем дне. Стоим здесь и наблюдаем, как тонет человек». Перед глазами его проплыла другая картина — все ясно, отчетливо, до малейшей детали, ничто не избежало его внимания. Стоят они втроем перед полицейским, а тот сидит за столом, в фуражке, и строчит подтекающей авторучкой, записывая все в небольшой черный блокнот.
«Итак, вы заявляете о тонущем человеке». — «Да, именно». — «Итак, вы видели этого месье на определенном расстоянии от берега, он вам махал, а потом исчез под водой?» — «Да, все верно». — «Когда вы видели в последний раз женщину, она все еще цеплялась за лодку, которую уносило в открытое море?» — «Да… мы пришли сюда, чтобы сообщить о несчастном случае». — «Конечно. — Опять что-то нацарапал в блокноте; протянул к ним руку. — Ваши паспорта прошу. — Быстро полистал паспорта, бросил на стол, направив на них холодный, равнодушный взгляд, с улыбкой на губах. — Ага, американцы, все трое… что с вас возьмешь?»
Плывущий вынырнул — и через секунду опять ушел под воду.
Мунни снова попытался сглотнуть, но у него так ничего и не вышло.
— Сейчас я его спасу! — решительно проговорил он, но не сдвинулся с места, словно достаточно произнести такие слова, как утопающий чудесным образом окажется здесь, на берегу, живой и здоровый, лодка примет свое прежнее положение, а истошные крики о помощи прекратятся.
— Отсюда до него, по крайней мере, двести пятьдесят ярдов, — хладнокровно предостерег Берт. — Потом двести пятьдесят ярдов назад, причем с этим придурком французом на шее.
Мунни внимательно выслушал.
— Да, ты прав. Приблизительно столько и есть.
— Но ты еще никогда в жизни не плавал на такую громадную дистанцию — пятьсот футов! — Берт старался казаться дружелюбным и трезвомыслящим.
Мунни медленно пошел вдоль стены, назад к тому месту, где узенькая лестница вела к небольшому пляжу под ними.
Плывущий все орал, уже охрипшим и каким-то зловещим голосом.
Мунни старался не бежать, чтобы не выдохнуться еще до того, как бросится в воду.
— Мунни! — услыхал он за спиной окрик Берта. — Не будь идиотом!
Спускаясь по лесенке, скользкой от растущего на ней мха, Мунни отметил про себя, что Марта молчит. Спустившись на пляж, он мелкой рысцой направился по краю берега к тому месту, что ближе к плывущему. Остановился, тяжело дыша, и стал энергично махать ему руками, поощряя в его усилиях. Теперь, внизу, стоя на кромке берега, он пришел к выводу, что до утопающего куда больше двухсот пятидесяти ярдов. Сбросил ботинки, снял рубашку; от холодного ветра вся кожа моментально покрылась пупырышками. Снял брюки, бросил их на песок; оставшись в одних плавках, заколебался: плавки старые, разорваны на мошонке, он сам, как умел, зашил их кое-как. Вдруг мысленно представил себе такую неприглядную картину: его труп выносят на берег волны, и все зеваки видят, в каком плачевном состоянии его плавки… Стал их расстегивать — замерзшие руки с трудом нашаривали маленькие пуговки. Входя в воду, подумал, что она ведь еще никогда не видела его голым. Интересно, что она скажет?..
Сразу поранил пальцы на ноге об острый край скалы, и слезы от ужасной боли выступили на глазах. Шел и шел, покуда вода не коснулась груди, и потом, бросившись рывком вперед, поплыл. Вода холодная — кожа мгновенно задубела. Старался плыть помедленнее, чтобы сохранить в себе достаточно сил к тому моменту, как доплывет до утопающего. Когда вскидывал голову посмотреть, сколько ярдов остается впереди, казалось, что он вовсе не плывет, а стоит на одном месте, причем трудно плыть точно по прямой. Его то и дело сносило влево, в направлении к стене, и приходилось за этим следить.
Оглянувшись назад, на то место, где у стены стояли Берт и Марта, он их там не увидел и почувствовал вдруг, что его охватывает паника. Что же они выкинули, подумал он с негодованием, ушли, бросили его одного? Перевернувшись на спину, потерял несколько драгоценных секунд, но все же их увидел: спустились вниз, стоят на пляже, наблюдая за ним. Конечно, им-то там хорошо.
Снова лег на грудь и, ритмично размахивая руками, поплыл к французу. Когда поднимал над водой голову, слышал, как тот орет, и видел, что, кажется, вообще к нему не приблизился. Решил тогда больше вперед не смотреть, но это его обескуражило.
Начали уставать руки. Не может быть, ведь еще не проплыл и пятидесяти ярдов… Но все равно мышцы рук от плеча до локтя сократились, давили на кости, и он чувствовал глубоко затаившуюся боль от переутомления в спине. Правую руку то и дело сводило противной короткой судорогой, и приходилось энергично трясти ею в воде, что замедляло движения. Ну а что делать — он не знал. Судорога напоминала, что он накануне плотно поел, выпил немало вина, съел винограду, сыру. Плыл медленно, зеленоватая вода расплывалась перед глазами, возле ушей чувствовались ее всплески. Неожиданно вспомнил мать, летний отпуск в конце лета, в детстве, на берегу озера в Нью-Гэмпишире; предостережение: «Нельзя плавать сразу после еды. Нужно подождать, по крайней мере, два часа»; как сидел на небольшом деревянном стульчике под пестрым зонтиком, наблюдая за игрой детишек на узком, покрытом галькой пляже.
Теперь заболели шея и основание головы, а мысли соскользнули в подсознательное, стали несвязными, обрывочными, неуловимыми. По сути дела, ему никогда не нравилось плавать. Он просто входил в воду — чтобы немного остыть после солнечных ванн, порезвиться в воде; всегда считал такой вид спорта, как плавание, скучным занятием. Одно и то же движение — левой-правой, левой-правой — так никуда особо не уплывешь. К тому же невозможно уберечь уши от воды — непременно проникает, и порой становишься глухим на несколько часов: вода не выходит, сколько ни старайся, до самого сна приходилось подолгу лежать на одном боку.
