Марк Леви - Семь дней творения
– О чем ты думаешь? – взволнованно спросила она, снова берясь за иголку.
– В день падения Берлинской стены люди по обеим ее сторонам обнаружили, что похожи друг на друга. С обеих сторон стояли дома, ездили машины, по вечерам на всех улицах загорались фонари. Они бывали счастливы и несчастливы по разным причинам, но дети Запада и Востока поняли, что с другой стороны все не так, как им раньше втолковывали.
– Почему ты это говоришь?
– Потому что слышу виолончель Ростроповича.
– Что она играет? – спросила она, заканчивая третий шов.
– Я впервые ее слушаю! К тому же ты делаешь мне больно…
София нагнулась к Лукасу, чтобы перекусить зубами нитку. Потом, прижавшись лбом к его плечу, застыла. Их объединяла тишина. Лукас погладил здоровой рукой волосы Софии. От его ласки она затрепетала.
– Два дня – это так мало!
– Мало, – шепотом согласился он.
– Нас разлучат. Это неизбежно.
Впервые оба, София и Лукас, устрашились вечности.
– Может быть, попробовать договориться, чтобы тебя отпустили со мной? – робко молвила София.
– Переговоры с Президентом невозможны, особенно когда его провели. И вообще, я очень боюсь, что доступ в твой мир для меня невозможен.
– Но раньше существовали места перехода между Востоком и Западом… – начала она, приближая кончик иголки к краю раны.
Лукас поморщился и вскрикнул.
– Вот неженка! Я до тебя почти не дотронулась! Дай закончить начатое.
Дверь резко распахнулась. Вошла Матильда, опиравшаяся за неимением костыля на швабру.
– Я не виновата, что у тебя здесь бумажные стены! – заявила она, прыгая к ним. Сев на кровать, она приказала Софии: – Давай сюда иголку! А ты, – обратилась она к Лукасу, – сядь поближе. Тебе ужасно повезло, я левша!
И она умело завершила наложение швов. Всего их потребовалось шесть – три спереди и три на спине.
– Два года за прилавком в злачном месте – отличный способ набить руку в ремесле сестры милосердия, особенно когда ты влюблена во владельца. Кстати, прежде чем пойти спать, я должна кое-что сказать вам обоим. После этого я очень постараюсь внушить себе, что я сплю, и пусть завтра утром я буду хохотать до упаду, вспоминая сон, который мне сейчас снится.
Опираясь на свой импровизированный костыль, Матильда запрыгала к двери. Прежде чем выйти, она оглянулась на подругу и ее друга.
– Не важно, ошибаетесь вы на свой счет или нет. Ао встречи с тобой, София, я думала, что настоящее счастье на этой земле встречается только в глупых книжках, этим они как будто и отличались. Но однажды ты мне сказала, что даже у самого худшего из нас где-то спрятаны крылышки и надо помочь ему их раскрыть, а не осуждать его. Воспользуйся своим шансом! Если бы мне попался такой, как он, то будь уверена, старушка, я бы его не выпустила. А ты, раненый верзила, заруби себе на носу: если выдерешь у нее хоть одно перышко, я расковыряю твою рану вязальной иглой! И не надо таких гримас, слышите? Что бы на вашу долю ни выпало, я категорически запрещаю вам опускать руки. Если вы откажетесь от борьбы, то мир пошатнется – по крайней мере, мой!
Дверь за ней захлопнулась. Лукас и София не проронили ни слова. Они услышали ее шаги по паркету гостиной. Уже со своей кровати Матильда крикнула:
– Помнишь, я тебе говорила, что ты изображаешь из себя недотрогу, прямо ангелочка какого-то? Как видишь, я не так уж ошибалась!
Она решительно выключила настольную лампу. Во все темные окна дома просачивался сквозь занавески лунный свет. Матильда накрыла голову подушкой. У себя в комнате София прильнула у Лукасу.
Через приоткрытое окно ванной комнаты было слышно, как колокола собора Божьей Милости раскатисто бьют двенадцать раз.
И была ночь, и было утро…
ДЕНЬ ПЯТЫЙ
Рассвет пятого дня застал обоих спящими. В открытое окно вместе с утренней свежестью проникали осенние ароматы. София прижималась к Лукасу. Стон Матильды нарушил ее тревожный сон. Она потянулась – и тут же замерла, вспомнив, что лежит не одна. Она медленно отодвинула одеяло и оделась в то, в чем была накануне. В гостиную она прокралась на цыпочках.
– Тебе плохо?
– Просто неудачная поза, приступ боли. Прости, я не хотела тебя будить.
– Ничего страшного, я и не спала толком. Я напою тебя чаем.
София шагнула в кухонный отсек. Матильда проводила ее хмурым взглядом.
– Ты заработала горячий шоколад! – сказала ей София, открывая холодильник.
Матильда отодвинула занавеску. Улица была еще пустой, только из одной двери выходил с собакой на поводке человек.
– С радостью завела бы Лабрадора, но при одной мысли о том, что его придется каждое утро выгуливать, меня охватывает такая тоска, что впору садиться на внутривенный «Прозак», – сказала Матильда, отворачиваясь от окна.
– Мы ответственны за того, кого приручили. Это не я придумала, – сказала София.
– Молодец, что уточнила! Какие у вас планы?
– Мы с ним знакомы всего два дня. Напоминаю, его зовут Лукас. Никаких планов.
– Нет, так нельзя, когда люди вдвоем, у них обязательно должны быть планы.
– Откуда ты это взяла?
– Знаю, и все. Существуют представления о счастье, на которые нельзя покушаться. Это как детские картинки: раскрашивай, но ничего не меняй! Один плюс один равняется двум, двое – это пара, а пара – это совместные проекты. Так и никак иначе!
София засмеялась. В кастрюльке поднялось молоко, она налила его в чашку, насыпала и медленно размешала растворимый шоколадный порошок.
– Держи! Лучше пей и не болтай глупости. – Она сунула подруге в руки горячую чашку. – Где ты разглядела пару?
– Вот несносная! Три года я только и слышу от тебя: «любовь», «любовь»! Что толку от твоих сказок, если ты сама в первый же день съемок отказываешься от роли сказочной принцессы?
– Какая романтичная метафора!
– Представь себе! Лучше иди и займись метафорами с ним. Предупреждаю, если ты ничего не сделаешь, я бесстыдно уведу его у тебя, вот только нога заживет!
– Это мы еще посмотрим. Положение не такое простое, как кажется.
– Ты видала когда-нибудь простые любовные истории? София, мне надоело видеть твое одиночество! Ты сама мне говорила: «Мы сами – творцы своего блаженства!» Так вот, старушка, в твоем блаженстве метр восемьдесят пять роста и где-то семьдесят восемь килограммов мышц. Очень тебя прошу, не шарахайся от счастья, это оно самое, его параметры!
– Плутовка и бесстыдница!
– Элементарный прагматизм! Думаю, «блаженство» сейчас очнется, вот и ступай к нему. Дай мне хотя бы немного побыть одной! Проваливай из гостиной, живо!
София удалилась в свою спальню, качая головой. Сидя на краю кровати, она дождалась пробуждения Лукаса. Он потягивался и зевал, как кот после сладкого сна. Стоило ему приоткрыть глаза, как он расплылся в улыбке.
– Ты давно здесь сидишь?
– Как твоя рука?
– Почти ничего не чувствую, – ответил он. Попытка покрутить плечом закончилась гримасой боли.
– Выйди из образа мачо и ответь опять: как твоя рука?
– Зверская боль!
– Тогда лежи. Я хотела чего-нибудь тебе приготовить, но я ведь не знаю, что представляет собой твой завтрак.
– Пару десятков блинов и столько же круассанов.
– Кофе или чай? – спросила она, вставая. Взгляд Лукаса посуровел. Он поймал ее руку и притянул ее к себе.
– С тобой уже так бывало: тебе кажется, что тебе суждено одиночество, что комната, где ты сидишь взаперти, стремительно уменьшается, что твоя одежда обветшала всего за одну ночь, что во всех зеркалах отражается одно твое горе, единственный зритель которого – ты сама, тебе худо, ты уверена, что тебя никто не любит и что сама ты никого не любишь, что вся эта пустота – ничтожество твоего собственного существования?
София провела пальцами по губам Лукаса.
– Не думай так!
– Тогда не оставляй меня.
– Я хотела сварить тебе кофе, вот и все. – Она наклонилась к нему. – Не знаю, существует ли выход, но мы его обязательно найдем.
– Нельзя позволить плечу онеметь. Иди в душ, я займусь завтраком сам.
Она охотно приняла предложение и убежала. Лукас взглянул на свою рубашку, висевшую на спинке кровати: один рукав был в почерневшей крови. Он оторвал его. Потом подошел к окну, распахнул его, оглядел море крыш. Над заливом, словно в ответ на колокола собора Божьей Милости, разнесся гудок туманного горна большого сухогруза. Он скомкал испачканный кровью рукав, зашвырнул его подальше и закрыл окно. Подойдя к двери ванной, он припал к ней ухом. Журчание воды подбодрило его, он глубоко вздохнул и вышел из комнаты.
– Я займусь кофе, варить на вашу долю? – спросил он Матильду.
Она показала ему чашку с горячим шоколадом.
– Я отказалась от всех возбуждающих средств, но от блинов не откажусь. С меня хватит десяти процентов вашей утренней дозы.
– Не больше пяти, и то при условии, если вы мне скажете, где спрятан кофейник.
