Джон Ирвинг - Мир глазами Гарпа
На ослепительно зеленой после дождя лужайке стоял в махровом халате и шлепанцах — и с Бонкерсом на поводке! — отец Куши и орал, глядя на окна изолятора. Немного погодя в окне своей спальни появилась Дженни.
— Вы заболели? — спросила она Стюарта.
— Где моя дочь? — гаркнул Стюарт.
— Вы пьяны? — холодно спросила Дженни.
— Немедленно впустите меня! — завизжал Стюарт.
— Доктор в отъезде, — спокойно пояснила Дженни Филдз. — А я лично сомневаюсь, что вас вообще надо от чего-то лечить.
— Су-у-ука! — проблеял Стюарт. — Твой ублюдок совратил мою дочь! Я знаю, они там, в вашем траханом изоляторе!
Да, теперь это действительно траханый изолятор, подумал Гарп, тая от прикосновений и запаха Куши, которая тряслась от ужаса рядом с ним. В открытое окно влетал прохладный утренний ветерок, холодил кожу, заставляя и Гарпа поеживаться и вздрагивать; оба молчали.
— Вы только поглядите на мою собаку! — продолжал орать Стюарт. — Вся в крови! Она аж под гамак спряталась! Да у меня все крыльцо кровью залито! Что ваш проклятый ублюдок сделал с моим Бонкерсом?!
Гарп почувствовал, что Куши передернулась, услышав голос его матери. То, что затем сказала Дженни Филдз, заставило Куши Перси вспомнить собственные свои слова, произнесенные тринадцать лет назад. А сказала Дженни всего лишь: «Гарп укусил Бонки». Потом свет в ее комнате погас, и во мраке, упавшем на изолятор и пристройку, было слышно только злобное пыхтение Жирного Стью и стук капель дождя, омывающего Стиринг-скул, смывающего все дочиста.
5. В городе, где умер Марк Аврелий
Когда Дженни с восемнадцатилетним Гарпом уехали в Европу, он был гораздо лучше большинства своих сверстников подготовлен к затворнической жизни, какую обычно ведут писатели. Он отлично чувствовал себя в том мире, который создал собственным воображением; в конце концов, его и воспитала женщина, полагавшая затворничество (если не одиночное заключение) наиболее естественной формой существования. Прошло немало лет, прежде чем Гарп заметил, что у него совсем нет друзей; однако Дженни Филдз это отнюдь не казалось странным. Ведь ее первым и единственным другом был Эрни Холм с его слегка отчужденной и подчеркнуто вежливой манерой держаться.
Дженни и Гарп далеко не сразу нашли себе жилье по вкусу, сперва переезжали из пансиона в пансион, колеся по всей Вене. Этот способ определить, в какой части города им больше всего нравится жить, подсказал мистер Тинч: пусть поживут понемногу во всех районах Вены, а потом решат, где лучше. Возможно, жизнь в пансионе и показалась приятной мистеру Тинчу в 1913 году, но теперь на дворе был 1961 год, и Дженни с Гарпом быстро устали таскать свои пишущие машинки по всему городу. Однако именно опыт жизни в различных венских пансионах и позволил Гарпу написать первый и, возможно, лучший его рассказ — «Пансион „Грильпарцер“». Гарп понятия не имел, что такое пансион, пока не приехал в Вену, но ему быстро стало ясно, что пансион способен предложить несколько меньше, чем гостиница, и вообще он всегда меньше, чем гостиница, и никогда не бывает достаточно элегантным; и далеко не всегда в пансионах предлагается завтрак. В иных пансионах ты как бы заключал некую сделку с самим собой, в других — почти сразу понимал, что совершил ошибку. Некоторые пансионы, выбранные Гарпом и Дженни, были вполне приятными — чистыми, комфортабельными, с дружелюбным персоналом, но зачастую слишком ветхими.
Дженни и Гарп почти сразу решили, где хотели бы жить: на Рингштрассе либо поблизости от нее. Эта широкая улица кольцом охватывает Старый город, сердце столицы; здесь можно было найти практически все необходимое буквально в двух шагах, так что Дженни, совсем не знавшая немецкого, вполне могла обойтись и без Гарпа, ведь, если можно так выразиться, это была наиболее космополитичная часть Вены, и здешнее население отличалось достаточно высокой образованностью.
Гарпа весьма забавляло, что теперь ему приходилось отвечать за свою мать и практически быть хозяином в доме: три года занятий немецким языком в Стиринг-скул сделали свое дело.
— Возьми шницель, мама, — советовал Дженни Гарп.
— А, по-моему, Kalbsnieren звучит интереснее, — неуверенно говорила Дженни.
— Это телячьи почки, — переводил ей Гарп. — Ты что, любишь телячьи почки?
— Не знаю, — признавалась Дженни. — Наверное, нет. Когда они наконец сняли квартиру, Гарп взял на себя закупку провизии и стряпню. Дженни восемнадцать лет питалась исключительно в столовой Стиринг-скул и готовить так и не научилась, а теперь не могла даже и в поваренную книгу заглянуть, не зная немецкого. Именно в Вене Гарп обнаружил, что ему очень нравится готовить. Но больше всего ему в Европе, по его собственным словам, понравился ватерклозет. В пансионах это, правда, была всего лишь крошечная комнатка, где, кроме унитаза, ничего не имелось, но это-то и показалось Гарпу чрезвычайно осмысленным. Он писал Хелен Холм: «Самая разумная система — когда люди испражняются в одном месте, а чистят зубы в другом». Ватерклозет даже стал впоследствии одним из «героев» рассказа Гарпа «Пансион „Грильпарцер“». Но в данный момент ни этого рассказа, ни чего-либо другого он еще не написал.
Для восемнадцатилетнего юноши Гарп был на удивление дисциплинирован и усидчив, однако вокруг оказалось слишком много интересного и незнакомого; кроме того, на него вдруг обрушилась неожиданная ответственность за мать, так что он, при постоянной занятости работой, за несколько месяцев не написал ничего, кроме нескольких пространных писем к Хелен. Разум его был слишком взбудоражен исследованиями новой территории обитания, и он просто не в силах был работать методически, как ни старался.
Ему хотелось написать историю одной семьи, но пока он знал про своих будущих героев только то, что они ведут довольно интересную жизнь и очень близки друг другу, как и полагается в настоящей дружной семье. Однако даже для начала этого было явно недостаточно.
В квартире, где поселились Дженни и Гарп, были кремовые стены и высокие потолки, а располагалась она на втором этаже старинного дома по Швиндгассе, небольшой улочке в четвертом районе Вены. Совсем недалеко находились Принц-Ойгенштрассе, Шварценбергплац, а также Верхний и Нижний Бельведеры. Гарп часто посещал различные музеи и художественные галереи, но Дженни с ним ходить отказывалась; исключение она делала только для Верхнего Бельведера, хотя Гарп предупредил ее, что там она сможет увидеть только полотна XIX–XX веков, но Дженни заявила, что с нее и этого вполне достаточно. Гарп не раз предлагал ей прогуляться по саду до Нижнего Бельведера и посмотреть коллекцию барокко, но Дженни только головой качала; в Стиринг-скул она прослушала несколько курсов по истории искусства и считала себя вполне образованной.
— А Брейгели, мама! — заманивал ее Гарп. — Тебе и нужно-то всего доехать на трамвае до Мариахильфер-штрассе. Музей истории искусств находится прямо напротив трамвайной остановки.
— До Бельведера я могу и пешком дойти, — возражала Дженни. — Зачем мне куда-то тащиться на трамвае?
Пешком она могла дойти и до Карлскирхе, и до Аргентиниерштрассе, где в весьма интересных с архитектурной точки зрения зданиях располагались посольства. А, например, болгарское посольство было прямо напротив их дома на Швиндгассе. Дженни упрямо твердила, что ей нравятся окрестности их дома, так что лучше она не будет от него отдаляться. Примерно в квартале от них находилась небольшая кофейня, и Дженни заходила туда, чтобы почитать английские газеты. Но ни в кафе, ни в ресторан она в одиночку не ходила; обедать ее водил Гарп (если он не готовил что-нибудь сам). Если же никакой еды дома не было, а Гарп куда-нибудь уходил, Дженни просто сидела голодная. Впрочем, она относилась к этому очень спокойно, полностью поглощенная идеей написать книгу, и, надо сказать, что в их «венский период» эта идея занимала Дженни гораздо больше, чем ее сына, который собирался стать писателем.
— На данном этапе у меня нет ни малейшего желания чувствовать себя здесь туристкой, — говорила она Гарпу. — Но ты, разумеется, не должен оглядываться на меня. Ты сюда приехал именно для того, чтобы повсюду ходить и впитывать культуру.
«В-в-впитывайте, в-в-впитывайте культуру!» — говорил им мистер Тинч. И Дженни казалось, что Гарп именно это и должен делать; сама же она, как ей казалось, уже впитала достаточно, чтобы иметь право высказать и собственное мнение. Дженни Филдз был сорок один год. Ей казалось, что наиболее интересная часть ее жизни уже прожита и теперь пришла пора поведать о ней другим.
Гарп дал матери листочек бумаги и велел повсюду носить его с собой на случай, если она заблудится в незнакомом городе. На листочке был написан их адрес: Швиндгассе 15-2, Вена IV. С превеликим трудом Гарп заставил мать выучить, как произносится их адрес.
