Галина Северина - Легенда об учителе
— И вовсе не с первой минуты. И вообще все это неправда! Что во мне? Вот Соня Ланская! Или Люся Кошкина! Одни глаза чего стоят! — почти со слезами говорила я, твердо уверенная в этот момент, что с его стороны тут какой-то обман, разобраться в котором я была не в силах.
— Милая моя, маленькая! Хоть и восемнадцать лет, а все еще маленькая. Сколько ложных понятий в твоей голове! Послушай, что я тебе скажу!
Он снова взял мою руку, и, подчиняясь серьезно-властному выражению его лица и взгляда, я не отняла ее. Таким я привыкла видеть его в школе. Волевого, спокойного и покоряющего.
— Я не из тех, кого пленяют глазки, губки, носик, — начал он, — но твои глаза как раз прекрасны. Не длиной ресниц, разумеется, и не бирюзовым цветом, а прямотой и искренностью выражения, преданностью чему-то высокому. Я впервые это заметил, когда ты в восьмом классе отказалась заниматься с Игорем Бариновым. Такой твердый взгляд! И я подумал: «Эта девочка не подведет. На нее можно положиться!» И страшно хотел, чтобы ты не отступила, выдержала…
— «Я царь — я раб — я червь — я бог!» — напомнила я, начиная понемногу успокаиваться.
— Да, это первое, что мне пришло на ум. Я уверен, что каждый человек, если захочет, может выйти победителем из любых трудностей. В него надо поверить. Я очень поверил тогда в тебя и был счастлив, что все хорошо получилось. Конечно, я ни о чем другом и не думал. Ты была для меня ученицей. Меня же глубоко интересовала и продолжает интересовать психология моих подопечных. Я стал за тобой наблюдать. Бегаешь с пионерским галстуком, увлечена какими-то собраниями… Истинное дитя революционных преобразований. У меня было другое детство: с игрой на рояле, с иностранными языками, классической литературой, древней историей… Я подумал, что тебе все это чуждо. Несовместимо. И вдруг услышал изумительное чтение онегинских строф!
— «Адриатические волны, о Брента!» — прошептала я, зачарованная его рассказом о себе, как сказкой.
— Вот-вот! «И обретут уста мои язык Петрарки и любви!» — подхватил он. — Для меня это было чудесным открытием: лирика Пушкина отлично уживалась в тебе с пионерскими и комсомольскими идеями. И стало обидно, что на моих уроках ты не такая. Сумела же увлечь Валентина Максимовна!
— Но ведь Архимед не Пушкин! — засмеялась я, радуясь, что он так хорошо помнит тот урок.
— Согласен! Но и Пушкин поверял алгебру гармонией! С тех пор я стал насыщать свои уроки музыкой и все время следил, понимаешь ли ты это. А тут еще Сазанов. Умнейший парень, только путаник. Раньше времени увлекся идеалистической философией, а фундамент знаний слаб. Вдруг вижу, он от хорошеньких глазок на тебя, ершистую, переключился, записочки посылает. Путаник-то путаник, думаю, а в человеке сумел разобраться! И вообще я все время наблюдал за всеми вами! Кто вы? Как растете? О чем думаете? Впервые в школе восьмой класс, и впервые передо мной юношеский возраст. Я привыкал к нему, изучал. В старой педагогике ничего найти не мог. Новой еще не создано. Сам добирался…
— А мы думали — гипноз! — воскликнула я.
— Что я гипнотизирую? Слышал и об этом. Чего только не выдумают! Но я понимаю: в юности хочется во всем видеть необыкновенное…
— Ну, это смотря в ком. В Вере Петровне мы ничего необыкновенного не видим! — возразила я.
Он пропустил это мимо ушей.
— Так вот, летом я поехал в Бородино. Николай Иванович пригласил на открытие лагеря. Меня соблазнило историческое место. Толстой. Наполеон… Когда-то я жил этим. О том, что встречу там тебя, мне не приходило в голову. Я стоял тогда около монастырского храма и думал о странном, органичном соединении прошлого и настоящего. Кутузов, Багратион, орлы на памятниках, монастырь генеральши Тучковой. И вдруг я увидел тебя. Ты бежала по своим важным делам, в белой кофточке, с голыми загорелыми ногами. «Вот она!» — подумал я и услышал твой голос со странным вопросом…
— «Это вы, князь Андрей?» — перебила я его рассказ, вновь переживая впечатления того дня.
— Именно этим! Сначала я не понял, а потом с наслаждением вошел в игру и назвал тебя графиней. Я вспомнил, что по странному совпадению тебя тоже зовут Наташей, как и толстовскую. Но, кроме имени, ничего общего у вас не было. Разве только взгляд.
— Да, но я так ждала начала занятий, чтобы увидеть вас, а вы весь прошлый год улыбались Люсе и Соне. На меня же ни разу не взглянули! — снова обиделась я и попыталась вытащить руку из его сильных пальцев.
Он сжал еще крепче.
— И все-таки я видел тебя и те горы записок, которые обрушил на тебя Сазанов. Мне казалось, что между вами что-то серьезное. Об этом говорили многие учителя. Спорили. Валентина Максимовна считала, что девочки и мальчики в семнадцать лет имеют право на любовь. Вера Петровна утверждала, что в стенах школы не должно быть никакой любви. Запретить срочно! А что было делать мне, классному руководителю, да еще завучу? Признаться, не очень представлял. Но вмешиваться, во всяком случае, не собирался.
— Но у нас с ним ничего не было! — возмутилась я.
— И у меня ничего не было! — отпарировал он. — Я улыбался этим хорошеньким девочкам, как улыбаются распускающимся цветам. И они улыбались мне, потому что им очень хотелось, чтобы кто-то заметил их расцвет. Только и всего!
Я вырос в семье, где к чувствам относились серьезно. К тому же я все время учился: сначала в консерватории, которую не закончил. Потом в университете. Увлекался педагогикой и психологией. Читал, размышлял. Любовь к женщине я представлял отнюдь не в кокетливых улыбках. Она полна для меня глубокого смысла. Я ждал своего часа. И он наступил, как всегда бывает, неожиданно.
Помнишь, год назад ты прибежала ко мне с известием о смерти твоего Поэта? Я понимал, что тебе надо было найти тогда опору в твоем смятении. Но я до сих пор не знаю, почему ты выбрала меня, а не Валентину Максимовну, литератора, поклонницу этого Поэта…
— Потому что любила вас, любила! — с легкой досадой сказала я, хотя в тот момент мне самой это еще не было известно.
— Не знаю! — повторил он. — Но я-то как раз полюбил тебя именно в тот день. Вернее, тогда мне стало все ясно. Началось же, как я теперь понимаю, еще в Бородине, где ты мне явилась юной графиней…
— А потом? — с замиранием сердца спросила я, вновь покоренная его словами.
— А потом я заметил очередное послание Сазанова и решил, что с этим юным курчавым Ромео я не могу соперничать. Нечего и лезть. Десять лет разницы, хоть твой любимый Поэт и говорит, что это пустяки, а по-моему — не шутка! И все же против воли задумывался: а понимает ли этот мальчик, с кем его судьба свела? Оценит ли? Удивляло, что ты ему не отвечаешь и словно избегаешь. Видел, что он старается вызвать твою ревность, ухаживая за другими. «Э, — думаю, — не на всех это действует!» А потом смутил тот случай около учительской. Довел все-таки!
— Не он, не он! Из-за вас это случилось. Сказали, будто уходите от нас в университет!
— И не думал! Новая легенда! Мое призвание — школа. Никогда не уйду. Я поступил в аспирантуру, но это только для углубления знаний… Неужели из-за меня? Если б я знал!
Он замолчал, поднес мою руку к лицу и прижался к ней щекой. Сердце мое стучало беспрерывно и больно.
— А сегодня на меня что-то нашло, — тихо продолжал он, отпустив мою руку. — И как хорошо! Я увидел тебя и Сазанова, разговаривающих у дверей зала. Мне показалось, что он слишком победно на тебя смотрит. И я подумал: почему, собственно, я так равнодушно упускаю свое счастье? Пусть эта умная, милая девочка все узнает и решит сама. Так или иначе, но через два с половиной месяца мы расстанемся навсегда!.. И я пошел к вам, смутно представляя, как буду действовать и что говорить. Впервые такой туман нашел на меня. Остальное ты знаешь… Теперь веришь, что все это очень серьезно?
— Верю? Но и я ведь серьезно!
— Тогда зачем хочешь пустить наши отношения по шаблонной дорожке: свидания у памятника Пушкину, поцелуи украдкой? Ты мне очень дорога, но и ради тебя я не стану дежурить под часами. Этот разговор нам необходим. Следующий состоится через два с половиной месяца, после экзаменов. Тогда мы станем равными и ты будешь говорить мне «ты». А пока все должно идти по-старому. Можешь даже принимать записки от Сазанова…
— Вот этого не будет! Я запретила ему!
— Ну, это твое дело. А теперь пора домой. Уже поздно!
На секунду он приблизился ко мне, посмотрел в глаза. Мне показалось, что он сейчас поцелует меня, и я зажмурилась от страха. Но он отступил. Перехватил свой портфель в другую руку, быстро зашагал к вокзалу.
«Вот дурочка! — думала я, догоняя его. — Если он не хочет ходить на свидания к памятнику Пушкину, то целоваться на Ленинградском шоссе тем более не будет!»
Когда мы расстались на вокзальной площади, часы показывали половину двенадцатого. Через двадцать минут уходил последний дачный поезд. Так поздно я еще никогда не возвращалась.
