Мама тебя любит, а ты её бесишь! (сборник) - Метлицкая Мария

– Ты, что ли, Лепешев? – с ходу спросила она. Спросила довольно сухо, даже язвительно. Но для него её голос прозвучал как «Утро» Эдварда Грига, как тёплый чистейший дождь, заливающий его бледные щёки нежным девичьим румянцем. Он ничего не ответил, только смотрел на неё во все глаза в страхе, что сейчас это видение исчезнет.

– Алё, гараж, с тобой всё нормально? – прищурилось видение. – Может, тебе и правда поплохело? Там мать твоя внизу с ума сходит, ты бы это, сходил, успокоил её.

Катя была девочкой с рабочей окраины, которую, не иначе как из озорства, некие высшие силы наделили изумительным колоратурным сопрано, а люди, как ни бились, так и не смогли воспитать. Она презирала любые условности, относя к ним и элементарную вежливость, не говоря уже о хороших манерах. Ваня влюбился без памяти. Матери он, естественно, ничего не говорил, но это была тщетная предосторожность: она всё равно тотчас же почуяла неладное. Вернувшись с первого же концерта, который их курс давал под Новый год, Анна Михайловна заявила, что, конечно же, никто из выступавших Ване в подмётки не годится, но, в общем-то, жить можно. Правда, она никак в толк не возьмёт, зачем Теймураз Леванович принял в свой класс эту рыжую пигалицу.

– Она же петь вообще не может! – возмущалась мать. – Безликая, безоттеночная, про каденции я вообще молчу! Она на них просто не способна. И сама плоская, как доска, и поёт плоско. Ваня, ты меня слышишь?

Её слова, полные яда и дурных предчувствий, шумели где-то вдали, не долетая до Вани даже одинокими брызгами. Он блаженно улыбался, вспоминая рыжие завитки на Катиной шее. Когда они вдвоём стояли в кулисах, он наклонился будто бы для того, чтобы снять нитку, зацепившуюся за её платье, а на деле, чтобы поцеловать воздух возле этих завитков. Катя сделала вид, что ничего не заметила, но, выходя на сцену, обернулась и посмотрела на него долгим тягучим взглядом.

Естественно, ни о какой близости между ними не могло быть и речи. Мать сторожила его, как львица сторожит своих новорождённых львят. Никаких компаний! Никаких вечеринок! Никаких гостей! На все гастроли она ездила вместе с ним. Помощь пришла, откуда не ждали. В конце пятого курса весь вокальный класс Теймураза Саперави пригласили в Красноярск на фестиваль оперного пения. Анна Михайловна бросилась собирать чемоданы, но батоно Теймураз проявил неожиданную твёрдость и не терпящим возражений тоном заявил: либо Анна Михайловна остаётся в Москве, либо никто никуда вообще не едет. Мать повозмущалась, но в итоге дала «добро», взяв с батоно слово, что он с Вани глаз не спустит.

– Вай-вай, дорогая мая, не переживай, – хитро улыбнулся Теймураз Леванович. – Как коршун буду следить, сохраню так, что ещё лучше станет…

Окна Ваниного номера выходили на набережную Енисея. Когда под утро Катя уснула, он долго ещё сидел на подоконнике, слушал утробный гул реки и мечтал о том, какая замечательная новая жизнь теперь начнётся. Он всё расскажет маме. Она любит его, а значит, узнав получше, полюбит и Катю. Не сможет не полюбить. Понимая, что замерзает, спрыгнул с подоконника, нырнул под одеяло и, прижавшись грудью к Катиной горячей спине, впервые в жизни заснул абсолютно счастливым.

С тех пор прошло пять лет. Позиционная война между Катей и Анной Михайловной то разгоралась, то затягивалась пеплом, чтобы потом, в какой-нибудь, как правило, самый неподходящий момент вспыхнуть вновь.

– Что ты нашёл в ней, она же хабалка! Рвань подзаборная! – ярилась мать. – Бездарность! Пиявка! Ей только твои деньги нужны! Ты думаешь, она тебя любит? Дурак! Она на твоём имени себе имя сделать хочет, потому что сама гроша ломаного не стоит.

– Иван! Ты не мужик, ты – тряпка! – кричала Катя. – Тебе сколько лет, а ты всё за мамкину юбку держишься! Она своей жизни не построила, а теперь и твою ломает! И мою заодно! А ты и рад! Ничтожество! Ненавижу тебя!

Она кричала, что уйдёт, но никуда не уходила. Они встречались от случая к случаю, прячась, как подростки, придумав собственную систему тайных кодов и шифров. Каждый раз, уходя от материнской слежки, он испытывал липкое чувство вины. Всемирно известный контратенор Иван Лепешев метался между двумя любимыми женщинами как между двух огней. Надо было срочно что-то придумать, ведь есть же выход, не может не быть. Да только где его искать-то!

Катю он нашёл в буфете. Она пила кофе и просматривала почту. Он поцеловал её в щёку и тяжело опустился на соседний стул.

– Ну что? – Катя отложила телефон и выжидающе приподняла правую бровь. – Поговорил?

– Поговорил.

– А она?

– А что она? Не понравилась ей твоя идея.

Катя фыркнула и вновь придвинула к себе телефон. Выдать Анну Михайловну замуж действительно было её идеей.

– И как я раньше не догадалась?! – воскликнула она пару дней назад, да так и застыла на одной ноге, не успев надеть чулок. – Всё же просто до смешного! Она ведь ещё не старая женщина, а живёт без мужика вот уже сколько лет, оттого и бесится! Ваня, ей просто надо мужика найти!

Ваня поморщился. Резануло слово «мужик». С мамой оно совсем не вязалось. А ещё он терпеть не мог, когда обе женщины демонстративно употребляли по отношению друг к другу уничижительное «она». Но сама мысль была дельная. Катя умная. Почти такая же умная, как мама. Во всяком случае, её план стоит того, чтобы о нём подумать.

– Катя, ты не помнишь, во сколько у меня репетиция?

Она покачала головой, не поднимая глаз от экрана телефона.

– У мамочки спроси, она точно знает.

– Видишь ли, я не знаю, где она. Утром проснулся – дома пусто. Телефон не отвечает. Чёрт-те что, никогда с ней такого раньше не бывало.

Катя резко опустила телефон на стол. Встала. Обошла столик. Наклонилась. И начала жадно целовать его в губы.

Мама не вернулась ни на второй, ни на третий день. Телефон её по-прежнему был выключен. У Вани всё сыпалось из рук. Он не находил себе места от беспокойства. Кроме того, неожиданно выяснилось, что он совершенно не может жить один. Он не представлял, где лежат его вещи, как включается стиральная машина и что делать с сырой индейкой, печально разлагающейся в холодильнике. И самое главное – без мамы он не знал, где и когда ему выступать, куда ехать, кто и во сколько его ждёт. Катя не спешила ему на помощь.

– Я тебе не нянька, – улыбалась она. – У меня своих дел выше крыши. Мне нужен любовник, а не деточка неразумная.

С этими словами она начинала, мурлыкая, нежно покусывать его шею, но отчего-то Ваню это уже совершенно не радовало. Долгожданная свобода обернулась кошмаром. Его жизнь погружалась в хаос, как «Титаник» на дно Атлантики.

В какой-то момент он не выдержал и поехал за советом к батоно Теймуразу. Старик напоил его коньяком, выслушал внимательно и, почмокав толстыми губами, покачал головой:

– Сынок, чем я могу тебе помочь? Разве что одолжить на время свою домработницу. А с женщинами своими сам разбирайся, ты же джигит.

Через неделю мама наконец-то ответила. Голос у неё был спокойный, умиротворённый. Никогда прежде он не слышал её такой.

– А, Ванюша, это ты? – протянула она. – Неужели соскучился по старушке матери?

– Мама! Как ты могла вот так вот уехать, ничего мне не сказав? Где ты? – он кричал, не помня себя. Это была уже даже не ля-бемоль третьей октавы.

Мама хрипло засмеялась:

– Что значит «где»? Замуж выхожу. Ты же сам мне посоветовал!

– Мама, мне не до шуток, я тут с ума схожу, что ты вытворяешь?

– О! Малыш сердится! – И снова этот хриплый чужой смех. Лучше бы она топала ногами или обдала его ледяным презрением, как Кармен в четвёртом акте. – Разве не ты говорил, что я молодая красивая женщина и сделала для тебя всё, что могла. А дальше ты сам? Вот и живи сам. Ну или не сам, а с Катериной, как там её по батюшке? Надеюсь, она хоть яичницу-то жарить умеет?

И тут он заплакал. Слёзы, горячие и горькие, полились так, что не унять. Отчаянье и бессмысленность последних дней выходили из него водой и солью.