Булат Окуджава - Упраздненный театр
В этот момент входит Вартан и застывает в изумлении. "Кукушка", по‑купечески выдергивает из бумажника хрустящую рублевку и пытается протиснуть ее в щелку копилки. "Нет, нет! ‑ кричит Ванванч, отводя сову. Не надо бумажку! Надо копеечку, копеечку!.." ‑ "Что ты делаешь, Вартан? сердится тетя Сильвия. ‑ Зачем ему нужна твоя бумажка?" ‑ "Ему золото нужно", ‑ говорит Люлю. Вартан недоуменно вскидывает брови. "Ах, золото?.." ‑ и выгребает из кармана пригоршню монет и тянет руку к сове, но Ванванч отводит сову. "Нет, ‑ говорит он серьезно, ‑ нужна только одна монета, чтобы была твоя монетка, понимаешь?.." ‑ "А знаешь, сколько можно мороженого купить на эти деньги? ‑ спрашивает Вартан. ‑ Бери, бери..." Ванванч выбирает копеечку, и она проскальзывает в отверстие и долго обиженно звенит там, устраиваясь среди прочих...
7
Еще неведома моему герою удручающая истина, что все ‑ однажды: и дождь, и слово, и пейзаж, и за повседневным мельканием не слышна музыка утрат. И когда тетя Сильвия, оторвавшись от книги, спрашивает неведомо кого, не Ванванча, не Люлюшку, а пустое безответное пространство: "Что вы будете делать, когда я умру?", Люлюшка корчит уморительную рожу, а Ванванч говорит, обнадеживая: "Не умрешь".
И вот они едут в поезде по Грузии, читают, смотрят в окно, считают лампочки в туннелях, обгладывают куриные косточки, лакомятся припасенной дыней. Затем ранним утром следующего дня погружаются в белесое облако, пронизанное золотыми стрелами восхода, и чистые домики Батума окружают их.
Дядя Саша, папин брат, встречает их и сопровождает до морского порта. Он похож на папу, но старее и, конечно, не такой главный: он простой бухгалтер, хотя до Ванванча долетают смутные толки о его былом офицерстве. Однако Ванванч пока не улавливает сути. Это года через три он ахнет, узнав, что дядя Саша был белым офицером, года через три, а пока перед ним доброе, улыбающееся, немного усталое дядино лицо, и дядя поминутно утирает лоб скомканным платком, потому что с утра разливается душный, тягучий, обременительный июньский зной.
Они едут на извозчике, пока не оказываются перед черным бортом громадного парохода с непонятным названием "Франц Меринг". То есть Ванванчу кажется громадной эта отжившая свое, старомодная паровая посудина, курсирующая меж Батумом и Крымом, коптящая тропическое небо и время от времени оглашающая окрестности хриплым старческим ревом. Дядя Саша хватает чемоданы. Руки напрягаются. Лоб в поту. Но на лице улыбка, и он что‑то еще выкрикивает на ходу, что‑то, видимо, смешное, потому что Сильвия смеется и Люлю тоже. Она в корсете, и пото‑му подбородок ее надменно задран, тонкие стройные ножки аккуратно ступают по деревянному причалу. Почему они смеются, Ванванч не понимает ‑ он вдыхает запахи моря и дегтя и очень волнуется, еще не веря, что взойдет на эту громадину. "Быстрее! Быстрее!" задыхается дядя Саша, и они начинают взбираться по трапу. "Очень похоже, как карабкались на борт тогда, ‑ кричит он, задыхаясь, ‑ тогда, ‑ говорит он, ‑ вот с этого самого причала, представляешь?" ‑ говорит он. "А почему же ты сам не уехал? ‑ строго спрашивает Сильвия. ‑ Почему?.." ‑ "Ах, Сильвия, ‑ говорит дядя Саша и внезапно останавливается и ставит чемоданы, ‑ ах, Сильвия..." ‑ и вдруг начинает смеяться, задыхается и смеется. "Ах, Сильвия!.." ‑ "Скорей, скорей!" ‑ кричит Ванванч. "Скорей!" ‑ кричит Люлю, и Саша вновь подхватывает чемоданы. Шея его напрягается, ступеньки под ногами раскачиваются и скрипят.
Ночью Ванванч просыпается в тесной полутемной каюте и слышит, как где‑то в глубине парохода глухо рокочет машина и доносится плеск волн. Душно. Незнакомые запахи и звуки окружают его.
Утром, позавтракав домашней снедью, они идут за Сильвией на палубу, "на свежий воздух". Дядя Саша уже забыт где‑то там, на батумском причале. "Сегодня мы приедем в Ялту", ‑ говорит Сильвия. "А кто же понесет наши чемоданы?" ‑ лениво и без интереса спрашивает Люлюшка, хоть ей все известно наперед. "Придет Баграм Петрович. Он будет нас встречать, ‑ говорит Сильвия, ‑ ты разве не знаешь?" У Люлюшки бледное лицо. "Такой жуткий воздух, что невозможно дышать", ‑ говорит она. "Господи, на кого ты похожа! ‑ огорчается Сильвия. ‑ Не торопись, я кому сказала!" ‑ "Ну что я сделала? Что?!" ‑ сердится Люлю. ‑ Видишь, как я иду осторожно?.." Ванванч привык к этой войне. Он знает, что тетя Сильвия любит Люлюшку. В минуты благорасположения и мира она говорит о своей любви, и при этом ее большие пронзительные глаза переполняются слезами. "Почему ты все время на меня орешь?" ‑ спрашивает Люлю в минуты любви. "Это от отчаяния, ‑ объясняет мать, ‑ сердце болит, понимаешь?" ‑ говорит она и гладит, гладит дочь по головке. И нужно, наверное, прожить целую жизнь, чтобы осмыслить по‑настоящему цену этого прикосновения.
И вот они, наконец, выбираются на палубу, и Ванванч видит всюду ‑ у стен и на деревянном полу ‑ множество людей. Что они делают? Некоторые, прямо на полу расстелив газеты и тряпки, завтракают. Ванванч видит нарезанный хлеб, и это его восхищает. И ломтики сыра, и зелень, и колечки огурцов. Они едят, но их сосредоточенность и помятость никак не вяжутся с синим бескрайним морем и синим счастливым небом, и веселым праздничным солнцем. И он думает, как это замечательно ‑ есть прямо тут, сидя на полу, под ногами шагающих пассажиров! Какие‑то дети бегают, перепрыгивают через лежащих. Кто‑то спит прямо на голом полу, подложив под голову мешок. И тетя Сильвия с досадой смотрит в море, и Люлюшка замерла, надменно голову задрав, и Ванванч в своей соломенной шляпке млеет, восхищенный представшей картиной.
"А почему они все на палубе?" ‑ спрашивает он. "Они любят завтракать на свежем воздухе", ‑ объясняет тетя Сильвия и кусает губы. "Они просто бедные, ‑ говорит Люлю, ‑ видишь, какие они помятые и грустные?" ‑ "Не говори ерунду!" ‑ сердится тетя Сильвия, и Ванванч понимает, что начинается привычная война, а кроме того, он знает, что бедные жили раньше, при царе. "Я тоже люблю кушать на свежем воздухе", ‑ говорит он, и ему хочется вооон тот ломтик свежего огурчика, с хрустом исчезающий во рту бородатого старика. "Конечно, ‑ говорит тетя Сильвия, ‑ вот в Евпатории мы будем есть на свежем воздухе". Ванванч видит, как у Люлюшки при этом насмешливо складываются губы, но убежденные интонации тети Сильвии ему приятны: в них есть надежность и покой.
Людей на полу так много, что невозможно передвигаться. Сильвия говорит нервно: "Ну ладно, хватит, идемте..."
В каюте каждый предоставлен самому себе. Тетя Сильвия читает "Манон Леско", Люлюшка вышивает на платке синюю розу, Ванванч смотрит в иллюминатор. "А разве у нас есть бедные?" ‑ спрашивает он у Люлюшки. "А ты что, с луны свалился?" ‑ говорит она и посматривает на мать. Ванванч садится рисовать.
