Юрий Герман - Дело, которому ты служишь
— Знаете, — сказал он, — об Испании каждый очевидец может написать еще, может быть, покрасочнее и поколоритнее, чем товарищ Кольцов. Главное — быть там вместе с народом…
— А бои с быками — это тоже, кажется, в Испании? — своим привычно утомленным голосом спросила Валентина Андреевна.
— Обязательно! — подтвердил Макавеенко. — Это у них национальное, вроде как у нас были карусели или там на кулачки дрались. В Мадриде это дело самое уважаемое…
Родион Мефодиевич поставил чашечку с недопитым кофе на поднос и вышел. Варвары, конечно, не было дома. Евгений в кухне хлебал борщ.
— Ну как? — спросил Родион Мефодиевич.
— Газету верстали, — вяло сказал Евгений. — Измучились! Шрифтов нет, материал неинтересный, поверхностный, за всех приходится писать самому, хоть плачь. Я ведь, пап, редактор многотиражки институтской.
— А ты на всех не пиши! — посоветовал Степанов. — Это жульничество получается, если за других писать.
— Идеалист ты, папахен! — вздохнул Евгений.
Родион Мефодиевич походил по комнатам, покурил, потом, болезненно морщась, нечаянно услышал, как Алевтина разговаривала в передней с Додиком.
— Вопрос надо решать кардинально, — говорила она, — и в категорической форме! Я не намерена больше терпеть приезды этого человека, чуждого мне и морально, и вообще. Господи, как ты не понимаешь — мне душно в этой обстановке…
— Хорошо, хорошо, я готов, — торопливо обещал Даниил Яковлевич, — но не сегодня же…
— Я скажу сегодня! — пообещала Алевтина.
Входная дверь хлопнула. Женщина, которую Степанов считал своей женой, вошла в столовую. Крепко сжимая кулаки, неподвижный и бледный, Родион Мефодиевич потребовал:
— Скажи сегодня!
— Ты подслушивал! — взвизгнула Алевтина. — Очень красиво — этот человек к тому же еще и подслушивает!
— Ты должна сказать сама, — повторил он. — Я знаю все это давно, нужно быть дураком, чтобы не видеть, но ты должна сказать свое последнее слово. Говори!
— Что?
— Ты желаешь разойтись?
— Я хочу человеческой жизни! — крикнула она. — Ты должен мне дать жизнь, а что я имею? Для чего я столько лет переживала? Другие всё имеют: машины персональные, дачи, в Гагры ездят по три раза в год…
Начиналась старая история — слезы. Сейчас она потребует валерьянки, потом Евгений будет считать ей пульс. Нет, он больше так не мог.
— Давай разойдемся мирно, — заговорил он спокойным, хоть и слегка хриплым голосом. — Ты уедешь к Додику…
— Очень красиво, — сказала она. — Я в одну комнату, а ты здесь барином. Не выйдет, товарищ Степанов!
— Значит, дело в комнате?
— И во всем остальном. Я не желаю оставаться нищенкой. Что наживали, то все пополам!
Степанов кивнул, говорить больше он не мог. А Валентина Андреевна через десять минут уже деятельно и бодро звонила из передней по телефонам, что-то рассказывала своим подругам, понемножечку каждой рыдала, а кому-то посетовала:
— Ах, деточка моя, ты же знаешь: из хама не сделаешь пана.
Надо было кончать все немедленно. Дождавшись Варвару, он собрал всех в столовой, выпил большой стакан холодной воды, сказал, отрывая слова:
— Мы с Алей решили разойтись. Вы люди взрослые, всё понимаете сами. Но один вопрос должны решать вы. Кто желает остаться со мной, кто отбудет… с мамой.
Варвара молчала, крепко вцепившись в рукав его кителя. Красные пятна горели на ее щеках. Евгений, в сетке на голове, в полосатой пижаме, прогуливался возле буфета.
— Женя! — молитвенно воскликнула Валентина Андреевна. — Женя, как ты можешь еще думать?
Евгений погасил окурок, усмехнулся и произнес щурясь:
— Ты странный человек, мама! Неужели ты предполагаешь, что я буду менять Родиона Мефодиевича на этого… прости меня… солидного, красивого, элегантного, но все-таки проходимца…
Степанов смотрел на Евгения, не отрывая взгляда. Что означали эти слова? Что он думал в эти минуты?
— Не вдаваясь в лишние подробности, — произнес Женя, — я желал бы остаться сыном человека, которому я обязан всем. Да и тебе, мамуленька, будет куда проще: свободна, молода, жизнь начинается сначала. Так?
Он обнял ее за плечи, поцеловал и ушел.
Утром на своем автомобиле приехал чем-то крайне раздраженный Додик, сухо поздоровался с Родионом Мефодиевичем и прошел в комнату Валентины Андреевны. Потом постучал к Степанову.
— Нам надо поговорить как мужчина с мужчиной, — произнес он, усаживаясь и прижимая пальцем табак в трубке. — Нужно уточнить квартирные вопросы, все, что касается имущества, и прочее и прочее. Валентина Андреевна нервничает, вы уезжаете…
— Да, я уезжаю, — перебил Додика Степанов. — Уточнять вы можете все с Евгением, он парень с головой. Вот так.
И отвернулся к окну.
Было слышно, как они ушли — Алевтина и ее Додик, как хлопнула парадная дверь и отъехал от дома автомобиль. Тихонько вошла Варвара, спросила:
— Пап, хочешь чаю?
— Нет, — уныло ответил он.
— А кофе хочешь я тебе сварю?
— И кофе не хочу.
— Может быть, тогда ты выпьешь водки?
Степанов усмехнулся:
— Это ты решила меня утешить? Не надо, дочка. Мужик я двужильный…
— Может быть, ты хочешь, чтобы мы с Женей переехали к тебе в Кронштадт?
Родион Мефодиевич подумал, потом сказал:
— Видишь ли, девочка моя золотая, говорю тебе доверительно: переезжать вам покуда нет смысла, потому что я сам не знаю, где буду завтра.
— Это как?
— А вот так. Могут услать в длительную командировку. Афанасий Петрович уже две недели как уехал.
Варвара прижалась к плечу отца, сказала шепотом:
— Я понимаю, я понимаю, пап. Но Володя ведь ничего не знает…
— А мы погодя к нему отправимся, он и узнает.
Пока Варвары и Родиона Мефодиевича не было дома, Евгений весело и свирепо торговался с Додиком по поводу вещей, книг, мебели, размена квартиры. Додик в конце концов пожаловался:
— Послушайте, что вы делаете из меня дурака? Я же не мальчик.
— И я не мальчик! — сказал Евгений. — Я делю все имущество на четыре части: три четверти наши, остальное ваше. Пойдите к любому юристу — другого выхода нет. И вообще даже смешно, Даниил Яковлевич: вы влюбились, вас любят, а тут какая-то ерунда с барахлом. Неприлично, если хотите знать. Темочка для фельетона…
— А рояль? — невесело осведомился Додик.
— Не рояль, а пианино. И зачем вам оно? Мама же не играет…
— Вы какой-то кремень, — рассердился Даниил Яковлевич.
Степанов уехал вечерним поездом.
Мы, красные солдаты…
