Леонид Габышев - Из зоны в зону
Петров в Ленинграде. Хочется попасть в пятый номер гостиницы «Англетер», ныне «Ленинградская»[7], где был убит Есенин.
Народу в гостинице тьма-тьмущая — Октябрьские праздники. Большинство ученики. Решил устроиться в номер, но мест нет. Поговорил со швейцаром, посулил денег, но тот отказал. Тогда протолкался к администратору и на всякий случай в пачку сигарет под блестящую обертку сунул десятку. Спросив, не найдется ли места, достал сигареты. Администратор заметила десятку, но в номере отказала. И сколько ни упрашивал, заменив червонец на четвертную, номера не дали, и он с незнакомым мужчиной поднялся на второй этаж. Но пятый номер закрыт.
В цветочном магазине на Невском купил пять букетов гвоздик и, сделав из них три, прошмыгнул на второй этаж.
Пятый номер рядом с кабинетом директора. На табличке фамилия: Есинкин. «Чуть не Есенин», — подумал и зашел в кабинет. Объяснив, что хочет в пятом номере поставить на стол букет цветов в память о Есенине, один букет положил на стол. Директор поблагодарил.
— Обратитесь к дежурной.
Объяснил дежурной и вручил букет цветов. Она рассыпалась в любезностях.
— Если за этим заходили к директору, то и не стоило. Надо было сразу подойти ко мне.
Красные гвоздики в ноябре растопили душу работников гостиницы, и вот Колю в пятый номер заводят две женщины — дежурная и горничная.
— Сейчас здесь живут румыны, по фамилии Кармены, — сказала дежурная.
— Они знают, что в этом номере задавился Есенин?
— Знают, наверное.
Поставил гвоздики в вазу, а горничная налила воды.
— Вот придут Кармены и удивятся, что у них цветы.
Коля оглядывал номер. Правый угол пронзали трубы то ли отопления, то ли водопровода, и он засмотрелся на них. Есенина повесили на трубах.
— Как-то здесь жили поляки, и когда узнали, что в этом номере повесился Есенин, накупили свечей, зажгли их, и всю ночь читали стихи, — тихо сказала дежурная.
Поблагодарил женщин и записал фамилии старейших работников гостиницы. Хотелось разыскать тех, кто в ночь смерти Есенина дежурил в «Англетере».
В справочном дали всего один адрес, и он зашел в старинный дом. Дверь открыла дряхлая, лет восьмидесяти, старуха, и он объяснил, зачем пришел.
Скупой, очень скупой рассказ выслушал Коля и спросил:
— Вы не слыхали, Есенин задавился, или его вначале убили, а потом подвесили?
— Слыхала, но кто теперь точно скажет?
— Жив кто-нибудь из тех, кто в ночь смерти дежурил в гостинице?
— Не знаю. Теперь не знаю.
— Горничная, дежурная, швейцар — они тогда молодыми были?
— Горничную и дежурную не помню, а швейцар пожилой был. Говорили, что он поклонникам Есенина по кусочкам раздавал веревку, на которой повесился поэт.
Поблагодарив старушку, поехал в гостиницу «Октябрьская». Мест не было, и люди толпились возле администратора. Занял очередь. Одни, отчаявшись, уходили, другие снимали комнаты у предприимчивых ленинградцев. Адреса за плату раздавал швейцар, ссыпая мелочь в широкий карман роскошного пиджака.
Но вот, как в сказке, нашлись свободные номера. Дошла и до Коли очередь. Администратор стала заполнять карту гостя, но прочитав в паспорте графу, на основании чего он выдан, сказала:
— Мы не можем вас поселить в гостиницу.
— Как мне быть?
— Езжайте к начальнику паспортного стола. Если разрешит — устроим.
Ругая ненавистную запись «Положение о паспортах», поехал в отделение милиции.
— Товарищ капитан, я приехал посмотреть Ленинград, но меня не прописывают в гостинице «Октябрьская». Необходимо ваше разрешение, — Петров протянул паспорт с картой гостя.
— По какой статье сидел?
Не ожидал такого вопроса, но нашелся:
— По двести двенадцатой[8].
Капитан весело, но с недоверием посверлил Колю глазами.
— Что надо в нашем городе?
— Приехал посмотреть Ленинград — колыбель Октябрьской революции.
Капитан усмехнулся.
— Нечего делать в нашем городе.
— Но я хочу посмотреть Ленинград.
— В гостинице остановиться не разрешу. Мой совет — уезжай быстрее.
Ночь продремал на Московском вокзале. Только засыпал — будила милиция. На вокзале страны Советов спать не положено.
Но все же немного отдохнул и целый день знакомился с городом.
На вторую ночь улыбнулось счастье: уснул на раскладушке в холле одной из гостиниц, а утром поехал в Петергоф. Вечером крепко заснул, вытянув ноги, в мягком сидячем вагоне поезда Ленинград — Москва.
В Москве увидел рекламу: в Колонном зале проводится авторский вечер Евгения Евтушенко. На мгновенье задумался: «А вдруг попаду?» Но взял билет на самолет и, решив: «Посмотрю по телевизору», — поехал в аэропорт.
Дома написал зарисовку в многотиражную газету о поездке в город на Неве.
Проглядывая программы передач телевидения, ждал, когда же покажут авторский вечер Евгения Евтушенко? Наконец вечер включили в программу, и Коля пошел к соседям. Своего телевизора не было. Но вечер поэта отчего-то заменили передачей «50 лет Мосфильму».
15
Перед выходными домоуправ сказал Коле:
— Собирай документы на квартиру.
Не прошло и двух недель, и Петровы въехали в однокомнатную. Взяв у матери двести пятьдесят рублей, вложил в конверт и передал домоуправу.
Квартиру оформили на мать, и он мог рассчитываться с работы, но не стал: Максим Петрович обещал поставить техником.
В прессе шла травля Александра Солженицына. На Западе он опубликовал роман «Архипелаг ГУЛАГ», и в стране проходили собрания: коммунисты, да и не только коммунисты, осуждали писателя за его произведение.
Утром в Красном уголке собрались работяги, не было лишь домоуправа и главного инженера: их вызвали в исполком на ковер.
Лысый упитанный лектор поднялся на трибуну.
— Я прочитаю лекцию об Александре Солженицыне. — Несколько выждав, продолжал: — Все присутствующие не раз слышали, что Александр Солженицын опубликовал на Западе свой, не имеющий литературного достоинства, роман «Архипелаг ГУЛАГ». И название-то непонятное, туманное. О чем он пишет? Солженицын опросил около трехсот бывших заключенных, и все это записал. Ну, дело понятное, спроси любого заключенного, считает ли он себя виновным, и большинство ответят, что не считают. А если кто и признает свою вину, то добавит, что срок дали завышенный. Конечно, просчеты у правосудия бывают, и он насобирал именно таких данных. А роман ничего общего с литературным произведением не имеет, так себе, бред сына кулака. Его отца раскулачили, вот и выместил злобу, написав грязный пасквиль на советскую действительность.
