Юрий Трифонов - Студенты
— А ты, пожалуйста, ничего у меня больше не проси! И делай свой свитер где хочешь!
Сергей не ответил и продолжал с аппетитом есть котлеты, густо намазывая их горчицей. Когда он кончил второе, пришел Саша. Он разрумянился после катка, весь пунцово светился, и черные глаза его блестели влажно и радостно. От него сразу пахнуло свежестью, морозным простором улиц.
— А вот и я! — весело крикнул он, бросая коньки возле дверей. — Ох, мам, и накатался я! Ноги не держат! Мы с Левкой на спор бегали… Как здорово там — музыка играет, фонари, народищу жутко сколько! А есть я хочу-у!
— Сейчас же положи на место коньки! — сказала Ирина Викторовна, ставя на стол третий прибор. — Что за мерзкая привычка бросать где попало! Сколько раз тебе говоришь, говоришь — горох об стенку.
Саша удивленно посмотрел на мать, потом на брата.
— Что это вы… какие-то?
— Какие — какие-то? Не говори глупостей. Мой руки и садись живо!
Ирина Викторовна вышла на кухню.
— Сережа! — сказал Саша, подойдя к брату. — Что это у вас…
— Ничего у нас! — грубо ответил Сергей. — Мал еще. Иди мой руки, уроки делай и помалкивай.
— Подумаешь… какой сердитый! — Саша озадаченно замолчал, потом проговорил решительно: — Ну ладно! А я тебе не скажу, кого я на катке видел!
— Пожалуйста. Как-нибудь переживу.
Сергей подошел к книжному шкафу и, взяв томик Герцена, лег на диван. Некоторое время в комнате все молчали.
Потом Саша спросил суровым голосом:
— Чай пить будешь?.. С печеньями.
— Ты хочешь сказать — с бисквитами? — усмехнулся Сергей. — Нет, я не пью этого.
Он повеселел, вспомнив о Люсе и о персональной стипендии, и с наслаждением потянулся на диване.
Пообедав и став добрее, Саша все же не утерпел:
— Ладно, так и быть, скажу, кого я видел: Вадима и эту девчонку, которая приходила к тебе… Лена, что ли?
Сергей заинтересованно привстал.
— Лену? Они что… вместе были или как?
— Ну да, друг с дружкой катались! А у Лены этой свитер такой с оленями, как в кино, знаешь…
Сергей промычал что-то и снова уткнулся в книгу. Перевернув две страницы, он спросил:
— Они про меня не спрашивали? Вадим не спрашивал?
— Нет. Он только рукой мне помахал.
Не прочтя и десяти строк, Сергей бросил книгу, повернулся лицом к стене и лежал так некоторое время, рассматривая обои. Потом встал с дивана и ушел в свою комнату спать.
А Вадим в это время шел через Крымский мост. Он только что проводил Лену до метро и возвращался домой пешком.
На мосту было ветрено, как всегда. Громады стальных колонн изморозно светлели у подножий, а вершины их были невидимы. Они терялись во мраке неба, которое было не черным, а грифельным, белесым от московских огней и казалось подернутым паром.
Полночная Москва, необъятно раскинутая перед Вадимом, была теперь городом огней. Днем здесь жили люди, теперь — огни. Все вокруг было населено роями огней. На горизонте огни клубились, переливались, как фосфоресцирующая морская волна, и дальше — там тоже были огни, но их уже не было видно, и только светлой стеной в небе стояло их мощное зарево.
Парк лежал за мостом, курчавый и тихий, опустелый. Огромный каток возле набережной, еще час назад полный стремительной и бурной жизнью, был теперь безлюден. Молчали оглушительные репродукторы, без конца повторявшие песню про фонарики: «Гори, гори, гори-и-и…» Отсюда нельзя было различить той маленькой темной аллеи, куда они заехали отдохнуть.
…Скамья стояла на повороте, рядом с большой аллеей. Лед возле нее был обколот и выщерблен коньками, а посередине аллейки стоял полосатый фанерный бакен, вроде речных бакенов, обозначающих мели, с надписью: «Лед поврежден». Вадима душила жара — он размотал шарф и сдвинул на затылок шапку с мокрого лба.
— Я кружусь, ох… У меня кружится голова, я пьяная! — Лена тихо смеялась, откинувшись на спинку скамьи. — Вадим, положи руку мне под голову, а то очень жестко.
Он сел к ней поближе, вытянув руку вдоль спинки скамьи, и она положила на нее голову. От густого румянца лицо ее казалось совсем темным, лишь влажно блестели губы. Мимо по большой аллее все время проносились люди. Мальчишки подкатывали вплотную и прямо перед их скамьей со старательным скрежетом делали крутые повороты. Проехал степенным шагом дежурный милиционер на коньках. Как все милиционеры на льду, он двигался как-то чересчур прямо, с хозяйственной солидностью, растопырив руки и сурово поглядывая по сторонам. Отталкивался он одной ногой. Толстый дядя в очках, одетый как заправский спортсмен, но, очевидно, впервые в жизни ставший на лед, медленно ехал вслед за милиционером. Он то и дело сгибался в поясе, точно отвешивая кому-то короткие поклоны. Вдруг остановившись, дядя начал страшно вибрировать всем телом и то, что называется — «бить копытом», потом взмахнул руками и молча шлепнулся навзничь.
Лена захохотала, глядя на него, и выпрямилась как раз в то мгновение, когда Вадим решил обнять ее.
— Ты помнишь наш спор? Насчет счастья? — вдруг спросила Лена. — Ты ведь так ничего и не сказал…
Ему не хотелось сейчас говорить об этом и вообще не хотелось говорить. Ему хотелось обнять ее. Никакие слова не годились для этого и были только помехой. Лена придвинулась к нему и, раздумчиво склонив голову, сказала:
— Счастье? Это… знаешь что? — И, помолчав, она напевным, выразительным шепотом прочитала:
Есть минуты, когда не тревожит
Роковая нас жизни гроза.
Кто-то на плечи руки положит,
Кто-то ясно заглянет в глаза…
И мгновенье житейское…
Лена полузакрыла глаза и чуть слышно, одним дуновением закончила:
…канет,
Словно в темную пропасть без дна.
И над пропастью медленно встанет
Семицветной дугой тишина.
— Да, да, это счастье… — пробормотал Вадим, обнимая ее, целуя ее закрытые глаза, щеки, ее холодные, обжигающие губы. Опять к ним подъехали мальчишки и демонстративно закрутились возле самой скамейки.
— Здесь не отдохнешь. Пойдем вон в ту беседку, там тихо, — сказала Лена, вставая, и запела вполголоса: — «Гори, гори, гори-и-и…» Она такая таинственная!
Вадим поднялся бодро и сказал:
— Пойдем. Только там сидеть не на чем.
— А мы эту скамейку возьмем! Давай?
— Подожди, — он отстранил Лену и потряс скамью. — Я ее и один донесу.
Взяв скамью двумя руками, Вадим разом поднял ее над головой. На него посыпалась сухая снежная пыль. Ставя коньки враскос, медленными шажками он пошел к беседке.
