Владимир Войнович - Малиновый пеликан
Сигарету, однако, загасил. Сжал двумя пальцами кончик, поплевал на него и окурок бережно положил под плащ в боковой карман. Помолчал, потом поинтересовался у меня:
— А вы тоже на Курский?
— Да нет, — говорю, — не на Курский.
— На Казанский?
— Не на Казанский.
Он перечислил все вокзалы, на каждый вопрос я отвечал отрицательно. Он принялся перебирать аэропорты: Домодедово, Шереметьево, Внуково…
— Да нет же, — говорю, — нет. В «Склиф» торопимся.
— В «Склиф», в больницу? — спросил он недоуменно и перешел на «ты». — Так ты чего, «трехсотый», что ли?
Тут Варвара опять вмешалась, сказав, что я не «трехсотый», а первый и единственный в своем роде. Но я-то знаю, что «трехсотый» — это значит раненый, и согласился, что можно считать и так, потому что моего клеща можно сравнить с неизвлеченной пулей. Он не понял и переспросил, какая пуля. Я объяснил, что на самом деле не пуля, а клещ.
Он подумал и сказал, что тоже попал в клещи под Славянском и еле выбрался.
Я спросил, а где это Славянск?
Он сказал: в ДНР. Я спросил, что такое ДНР? Он сказал: народная республика. Я переспросил: Датская? Он говорит: нет, Донецкая. Я спросил, а где это? Он всплеснул руками и перешел обратно на «вы»:
— Вы что, папаша, с неба свалились? Война уже полгода идет, а вы о ней ничего не слышали? А где же вы были?
Я, будучи человеком правдивым, вежливым и обстоятельным, объяснил, что был в лесу, собирал грибы, рассказал даже, какие именно собрал и сколько, а потом пришел домой, почувствовал зуд, вызвали «Скорую», вот едем, меня укачало, и я немного вздремнул, то, что мы Гренландией, то есть Крымом вроде как овладели, это я помню, но все эти ДНР-ЛНР пропустил, что простительно ввиду моего возраста и наличия в теле клеща.
Он выслушал это все с неподдельным интересом и изумлением и говорит:
— Я-то думал, вот оно что, а оно вот что. И это вы, значит, из-за этого клеща едете на «Скорой помощи» в больницу, да еще с мигалкой, с сиреной, людей среди ночи будите?
— А куда ж деваться? — говорю. — Если он во мне сидит.
— Да мало ли что в вас сидит. Во мне вот две пули сидят.
— Сравнили тоже! Пули, небось, не шевелятся, а этот меня грызет, и еще не факт, что он не энцефалитный и я от него не умру мучительной смертью.
— Ну и умрете, тоже беда небольшая. Наши ребята во цвете лет гибнут за Новороссию, за Русский мир, гибнут под минометным обстрелом, под бомбами, под пулями. В больницах для «трехсотых» мест не хватает, морги забиты «двухсотыми», а вы здесь приготовились к позорной смерти от какого-то клеща. Слушайте, если вам все равно от него помирать, то пока еще инкубационный период не кончился, поедем со мной сражаться с укропами. Я вам дам это ружье, может, хотя бы один танк подобьете, а если стрелять не умеете, обвяжем вас противотанковыми гранатами, и умрете как герой, а не как жалкая жертва какого-то насекомого.
Варвара вмешалась:
— Ему на войну нельзя, у него диабет.
— Вот, — сказал Иван Иванович, — заодно и от диабета избавится. Ну, так что, едем?
— Нет, не едем.
— Боитесь, сахар повысится?
— Боюсь, жизнь сократится.
— Боитесь? И считаете себя мужчиной?
— А что, вам предъявить доказательство?
Он повернулся к Варваре, сощурился:
— А что? У него еще есть, что предъявить?
— Пошляк! — сказала Варвара.
— Настоящий мужчина, — решила сказать свое слово Зинуля, — это воин. — И мне: — Вы со мной согласны?
— Не согласен, — сказал я. — Настоящий мужчина — это прежде всего человек, который так же, как женщина, имеет право на жизнь, свободу и стремление к счастью.
— Ой, как вы здорово говорите! — воскликнула Зинуля.
— Это не я сказал.
— А кто?
— Томас Джефферсон.
— А кто это?
— Был такой один, американец.
— А-а, американец, — разочарованно протянула Зинуля. — Так это ж американцы, они мало ли чего наговорят. А я считаю, что настоящий мужчина рождается воином.
— Чушь, — возразил я. — Не воином, а человеком. Мыслящим и чувствующим существом. Которое так же, как женщина, имеет право бояться смерти, боли и унижения. И наоборот: пора бы уже вырастить мужчин, которые боятся убивать, делать кому-то больно и унижать кого-то. Мужчина имеет право быть пацифистом, ненавидеть войну, не хвататься за оружие, беречь себя и избегать убийства других людей во имя каких бы то ни было целей, кроме самых крайних случаев, когда надо и приходится даже ценой своей жизни защищать свою семью от бандитов, от внешних врагов и от своего государства, которое бывает хуже внешних врагов. Но какой-нибудь авантюрист, кочевник по горячим точкам или просто послушный исполнитель, готовый убивать, а хоть быть убитым по приказу, за кусок какой-нибудь территории, за высокую идею, за то, чтобы заставить кого-то жить по-нашему, за деньги, ордена или ради удовольствия, какого бы пола он ни был, он для меня вообще не совсем человек.
Вот это все, может быть, немного другими словами я изложил Зинуле и нашему воинственному попутчику.
Он выслушал меня внимательно, с некоторым изумлением и, почесав за ухом, поинтересовался, дорожу ли я своей честью. Я ответил: а как же, конечно, в какой-то степени да.
— Только в какой-то степени? А если кто-то, допустим, вас или вашу жену оскорбил, вы готовы дать в морду?
Мне много раз задавали этот вопрос, но я от ответа на него уклонялся, а сейчас, подумав, сказал:
— Не знаю.
— Петя! — возразила с упреком Варвара. — Зачем ты на себя наговариваешь? Я всегда знала, что если кто-нибудь меня или тебя обидит, ты никогда не смолчишь.
— Не смолчу. Но дать ли буквально в морду, подумаю. Если оскорбивший сильнее меня, дать ему в морду глупо, он в ответ обидит еще больше, а если слабее, подло, бесчестно и бессовестно. Я честью дорожу, но совесть ставлю выше.
— Интересно! — оценил мои рассуждения Иван Иванович. — А я всегда думал, что честь и совесть близко стоят друг к другу. Без чести совести не бывает.
Я легко согласился:
— Совесть без чести да, но честь без совести встречается, и мы в жизни видим много тому примеров.
Иван Иванович попросил меня привести хоть один, я привел. Медсестра промывала пациенту желудок, тот толкнул ее ногой. Она решила, что он это сделал намеренно, оскорбилась и позвала на помощь врача. Врач, молодой, здоровый, сильный и скорый на расправу, решил отстоять честь женщины и дал пациенту в морду. Да так дал, что одним ударом убил. Если бы чувство совести было в нем больше развито, он бы ни в каком случае не смог поднять руку на человека, даже очень плохого, но при этом больного и немощного.
