Ирина Волчок - Домработница царя Давида
— Аня, а вы сами его видели? — неожиданно спросил Евгений Михайлович.
— Кого? — Аня сбоку подозрительно присмотрелась к выражению его лица. Да нет, кажется, не улыбается. — Евгений Михайлович, как же я могу видеть чужую галлюцинацию? Это же Алинин личный глюк, он не может являться по вызову к кому попало!
— Анечка, вы невозможно смешная, — грустно сказал Евгений Михайлович. — Может быть, согласитесь звать меня без отчества? Женей, например. Или хотя бы Евгением. И давайте на «ты», а?
Ну вот, мы так не договаривались… Аня помолчала, повздыхала, тщательно обдумывая ответ, вспомнила цитату из недавно читанного ею местного классика и с сожалением сказала:
— Не смогу. Меня душит уважение.
Местный классик писал так о своём отношении к нынешнему губернатору. Губернатор дал местному классику литературную премию имени себя. И никто не смеялся.
А Евгений Михайлович засмеялся. Ну, не всё потеряно, не такой уж он странный, как ей казалось. Правда, смеялся он опять как-то неумело, и опять закашлялся — так, что даже машина в сторону вильнула.
— Тихо, тихо, — заволновалась Аня. — Остановитесь на минутку, я вас по спине похлопаю.
Машина съехала на обочину, остановилась, и Евгений Михайлович послушно повернулся к Ане спиной. Она крепко похлопала ладонью ему между лопаток, озабоченно приговаривая:
— Ну, что это такое, в самом деле? Всё время кашляете! Вам обязательно надо показаться врачу!
Евгений Михайлович перестал кашлять, повернулся к Ане лицом и покладисто ответил:
— Ладно, я обязательно покажусь. А какому врачу мне следует показаться, как вы думаете?
Голос-то у него был покладистый, а взгляд опять стал подозрительный. Совершенно психиатрический взгляд.
— Лучше — сразу всем, — решительно посоветовала Аня. — То есть не сразу, а по очереди… Знаете, оказывается, столько всяких врачей бывает! А, да, вы же знаете. А я только недавно узнала. Справку для бассейна нужно было брать, так меня по всем врачам прогнали! Для каждой болезни — свой врач, можете себе представить? А, да, вы можете… Уже и не помню, как они все называются. Штук пятнадцать, наверное. Или даже больше. Из такого количества уж как-нибудь можно выбрать нужного. Логично?
— Логично, — рассеянно согласился Евгений Михайлович. — Я как-нибудь потом выберу нужного… Анечка, раз уж вы не хотите со мной поужинать, может быть, прямо сейчас заедем куда-нибудь, перекусим на скорую руку? Я страшно голодный. Это времени не займёт, все кафешки всё равно по пути.
— Всё равно уже некогда, — с сожалением сказала Аня. На самом деле — без всякого сожаления, но показывать это было бы невежливо. — И так ничего не успеваю. Спасибо, что вы меня до города довезли, а то ещё бы не известно, сколько времени потеряла… Евгений Михайлович, да вы ведь можете у любой кафешки меня высадить. Сами зайдёте, поедите нормально, а я дальше на автобусе.
— Ну, уж не до такой степени я оголодал, — ворчливо возразил он. — Я вас всё-таки до места доставлю. Да, а до какого места вас доставлять-то? До дома? Или на работу, в типографию?
И всё-то он знает, подумать только… Аня точно помнила, что не рассказывала ему ничего о своей работе в типографии. Значит — специально у кого-то узнавал. Наверное, у Алины. Это называется использованием служебного положения в личных целях. Или личные цели тут ни при чём? Может быть, лечащему врачу положено знать, из кого состоит ближайшее окружение больного? Вдруг — из таких же больных?.. Наверное, в таком случае нужно применять какие-нибудь другие методы лечения?
Эта мысль привела Аню к воспоминанию о беспризорных гениях Алины, и она спросила:
— А если вокруг больного всё время ошиваются тоже… ну, не очень здоровые, — это не опасно?
— Вы это о чём? — удивился Евгений Михайлович. — Анечка, вы совершенно здоровы. Так здоровы, что для нашего времени это даже странно. Да что я говорю, вы и сами это прекрасно знаете.
— Знаю, — согласилась Аня. — У меня даже справки сохранились, от всех пятнадцати врачей. Или даже больше. И все написали: «практически здорова». Так что я для Алины не опасна. Я насчёт гениев сомневаюсь… То есть не то чтобы сомневаюсь… Может быть, они нормальные. Но очень уж шумные. А некоторые — ещё и пьющие. Даже мне с ними очень тяжело. А как на Алину это действует? Они иногда месяцами у неё живут. Я понимаю, некоторым просто больше негде жить. Алина говорит, что они ей не мешают. Но ведь на самом деле это не слишком полезно?
— Ничего там особенного, — небрежно сказал Евгений Михайлович. — Видел я их. Графоманы и неудачники. Всё в пределах нормы.
— Как это — в пределах нормы? — удивилась Аня. — Живут все месяцами, считают себя друзьями, а когда Алина в больницу попадает, так ведь ни один даже навестить не придёт! И это вы считаете нормой?
— Считаю, — подтвердил Евгений Михайлович. — И не я один так считаю. Если всех нормальных халявщиков считать больными, так у нас никаких койко-мест не хватит. Эгоизм, равнодушие, неблагодарность — это не диагноз. А вот ваше гипертрофированное чувство ответственности, Аня, давно вызывает во мне профессиональный интерес. Шутка!
Его шутка Ане не понравилась.
— Вы правильно сделали, что предупредили. У меня нет чувства юмора, я шуток не понимаю, поэтому могла бы прийти к вам лечиться от чувства ответственности. — Она заметила, что машина сворачивает в знакомый переулок, и торопливо сказала: — Вот здесь можете остановиться? Вот здесь, прямо на углу. Я даже не заметила, как вы меня до самого дома довезли! Спасибо большое, теперь я много сделать успею.
— На углу нельзя, — виноватым голосом ответил Евгений Михайлович. — Но я сразу после поворота тормозну, ничего?
Машина свернула направо и через несколько метров остановилась — почти напротив кованого ажура ворот. Ну, вот, мы так не договаривались… Аня даже немножко расстроилась. Ей почему-то не хотелось, чтобы Евгений Михайлович знал её нынешний адрес. Ну, что ж теперь поделаешь.
— Спасибо, — ещё раз сказала она и полезла из машины. — Счастливого пути. Я вам в отделение позвоню, наверное, в понедельник, это ничего? Узнаю, когда Алину забирать.
— Аня, вы что, в этом доме живёте? — с непонятной интонацией вдруг спросил Евгений Михайлович.
Аня оглянулась — он пригнулся, цепляясь за полуоткрытую правую дверцу машины, напряжённо вытягивал шею и с явным недоверием смотрел то на дом, то на неё. Вот и зачем бы ему знать, в каком доме она живёт?
— Я здесь работаю, — осторожно сказала она. В конце концов, это ведь было правдой. Почти. — Вернее — надеюсь, что буду работать… То есть подрабатывать. Меня приняли домработницей к пожилому инвалиду. Но его ещё не привезли, так что я пока не знаю, останусь работать или нет. Вдруг я ему не понравлюсь?
