Анатолий Тосс - Женщина с мужчиной и снова с женщиной
— Значит, вы считаете, что у меня ничего не получится? — упрямо сжала зубы Жека. — Думаете, что никудышная я? Никчемная? Хорошо, увидите, посмотрите, я вам докажу!
— Евгения, — позвал я ее, — не горячись. Ты видела клиента? Я имею в виду Маню. Клиент тяжелый, специфический, для такого особая сталь нужна, дамасской закваски. Если уж ты решилась, да так, что невтерпеж тебе, потренируйся на ком-нибудь, кто попроще. Вот Алла Леонардовна из соседней комнаты, она уже с голой спиной, к тому же начитанная, про Иосифа Бродского вспоминала. Хочешь, я с ней договорюсь? Она мне сейчас ни в чем отказать не сможет.
— Зачем ты со мной свысока, как с ребенком? — обиделась Жека. — Зачем умаляешь меня какой-то Аллой Леонардовной? Зачем сомневаешься?
Мы с Илюхой снова переглянулись. И только развели руками.
— Ну что ж, — высказал мой товарищ за нас двоих. — Прими наше благословление, дитя. Святому делу, если разобраться, в жертву себя приносишь. Все ради вызволения бедного Инфанта. Ступай, и да будет с тобой лесбиянская удача. И не волнуйся — если что, то мы тут, рядом. Не бросим тебя, тут же на подмогу придем, отобьем тебя от Мани, если понадобится.
Тут Илюха присмотрелся к Жеке еще раз и повел головой, как бы в размышлении.
— Ну что тут поделаешь, — обратился он ко мне, — если ей так сильно Маню захотелось? Может, действительно пусть попробует разок, глядишь, и в себе лучше разбираться начнет.
— Спасибо за доверие, мальчики, — зашлась проникновенной благодарностью Жека. — Как же мне все-таки будет вас не хватать!
И со словами: «Но ты будь все-таки осторожна. Всегда держи себя под контролем, вразнос не иди. И главное — следи, чтобы она тебе лотосовых семечек в еду не подсыпала», — мы допили из фужеров и пошли снова к тетке в фартучке. Потому что спешить нам было некуда, Инфант за стенкой не на шутку расходился поэтическим речитативом — вот сколько творчества может вывести наружу из нормального человека любовь к женщине!
— Значит, так, — определил я детали операции. — Ты, Жека, ее отвлекаешь, эту Маню, ну, как можешь и чем способна. В конце концов, ты же способная и наверняка можешь. А главное, ты веришь в себя. Знаешь, вера в себя иногда чудеса может творить.
Я сделал вынужденную паузу и перевел взгляд на Илюху.
— А мы, Б.Б., в это время заходим с двух сторон, берем Инфанта под руки и отводим в сторонку. Лучше всего в тихий угол.
— Что, физическим воздействием будем в чувство его приводить? — допустил оптимистично Илюха.
— Нет, — разочаровал я его, — только психическим. Клин клином, в конце концов, выбивают.
Наконец мерный гул Инфантовой декламации за стенкой затих, и на смену ему забурлили приступы восторженных рукоплесканий. Мы еще подождали чуток, так, для надежности, и выскочили в артистическую. Там все еще было людно, но мы протолкались к творческой паре: Инфанту и его крылатому Пегасу. В смысле, к его Музе. В смысле, к Мане.
Что сказать — она тоже исхудала, бедняжка. Видимо, Инфант активно усердствовал не только на ниве искусств. Видимо, он все эти четыре недели неумеренно иссушал свои слоновьи слезы, да так по-слоновьи, что вот на Мане и отразилось.
Впрочем, какая женщина не стремится к поголовному похуданию? И какая, в конце концов, разница, каким путем ей удается добиться результата? Ведь бывает, что и со значительно большими муками.
Жека первой подошла к парочке и отделила одну ее часть от другой. В этом и заключался начальный этап плана захвата — в отделении. Разорвать к чертовой бабушке их сообщающиеся сосуды, чтобы ничего в них не перетекало из одного в другое, ничего не вливалось и не выливалось. Чтобы не влияли они друг на друга.
— Привет, — услышал я спиной Жекин голос. — Я Женя, я с телевидения, я знаю, тебя Маней зовут.
Все было правдой: и имена, и искренняя заинтересованность в голосе, и даже про телевидение, с которым Жека тесно сотрудничала как производитель ихней телевизионной рекламы. И столько было непосредственности в Жекином голосе, столько невинного озорства, доброй искренности, что нельзя было не отозваться. Даже если ты и другая, посторонняя, совсем не связанная с ней женщина.
«Умеет же, — подумал я про себя. — Такое мастерство только от рождения, такому не научишь, на курсы не пошлешь. Такое — харизмой называется».
— Это что за выставка здесь такая? — поинтересовалась Жека, не сбавляя озорства. — В стиле примитивизма, что ли? Или в примитивном стиле? И почему домики везде? Похоже, у моего трехлетнего племянника все картонки сплагиатничали, он тоже по домикам горазд.
— Примитивизм еще не означает примитив, — ответила Маня у меня за спиной, но в голосе ее уже не звучало прежней уверенности.
— Может, где-нибудь в других местах и не означает, — легко парировала Жека. — Да бог с ним, ударился мужик в детство, ну и пусть. Кисть ему, как говорится, в руки. Но я о тебе, меня именно ты волнуешь.
Здесь должна была проступить пауза, и взгляды должны были пересечься, и химия должна была зародиться. Я не видел, но затылком почувствовал ее напрягающееся щелочно-кислотное поле.
— Тебе самой-то примитив не наскучил? — продолжила Жека вопросом. — Один и тот же, изо дня в день, вперед-назад, вперед-назад. Тебе никогда не казалось, что швейной машинке с ее простой ритмичностью чего-то все-таки не хватает? Но та хотя бы сшивать умеет.
Вот это был поворот по-настоящему метафоричный, не то что «Лапуля — Дуля». И Маня откликнулась еще доверчивей.
— В машинке все куда хитрее. Там иголка ушком вперед вставлена, — сказала она как бы про себя, задумчиво, как будто давно уже размышляла над вопросом.
И понял я, что рубанули по замерзшей реке кайлом, и пробили толстый лед, и выплеснулась фонтаном застоявшаяся вода. А вместе с ней и флора, и фауна спавшего доселе подводного мира.
Короче, отвоевывала Жека для себя Маню на глазах у всех приглашенных по списку бомондников.
— Так, может, вместо обыденного примитивизма на импрессионизм, наконец, перекинемся? А еще на сюрреализм. А еще… Да там много еще разных путей и течений, — продолжала развивать Жека.
И наверняка у них опять пошли в ход взгляды, которых я спиной видеть не мог, а повернуться боялся, чтобы не спугнуть.
— И в абстракционизме тоже ничего нет плохого. Ты, кстати, не соскучилась по абстракционизму? — поставила Жека вопрос ребром.
— Наверное, — раздалось в ответ, но медленно и растянуто.
А я снова подумал о взглядах и снова пожалел, что упускаю. И я не вытерпел и обернулся.
Кульминация
Они стояли почти вплотную друг к другу и действительно таранили друг друга глазами. Скажу честно, как убежденный, идейный гетеросексуалист, которого даже и подозревать незачем, — красивая была пара!
Ведь бывает так, что и каждая часть по отдельности сама по себе очень ничего… Но только когда сливаются они в целое, тогда рождается неповторимая эстетика, которая не может не радовать любой, даже привыкший к эстетике глаз.
Да и разные они были совсем — Жека с Маней. И внешне, и, очевидно, по жизненному темпераменту, и по характеру наверняка. Может, они даже противоречили друг другу по всему этому… Но вот противоречия, как написано где-то, как раз и создают возбуждение в окружающей воздушной атмосфере. Да и не только в воздушной.
Так и стояли они друг против друга, разные, одна с длинными, разлетающимися по плечам локонами, другая, наоборот, с короткой стрижкой темных вьющихся волос. Одна со светлыми лазурными глазами, а другая с темно-зелеными, тяжело-изумрудными — так они и стояли в отделяющих друг от друга сантиметрах.
И тут та, что со светлыми и лазурными, вдруг произнесла растянуто, на сбивающемся, едва отделимом от слов дыхании:
— Ты мне так нравишься… — произнесла она, и, как в замедленном, старом кино начала прошедшего века, но почему-то цветном, их губы сдвинулись, и оторвались, и поплыли навстречу друг другу.
Повторю: медленно, плавно, будто притягиваемые слабым магнитом, они сходились, измельчая и так мелкое, ничтожное расстояние, вырождая его в ничто, в труху. В «зеро», в «зип», в «зелчь», иными словами — в полный ничтожный «ноль»! Сходились, как будто были обречены, как будто у них не было иного выхода, иной возможности выбора. И сошлись…
Глава 11
2 страницы после кульминации
Бог ты мой, не знаю, каково было им самим, но сколько сладчайшего, покрытого тонким слоем патоки удовольствия получил сторонний наблюдатель! Иными словами — я.
Я стоял в сантиментах от них и впитывал зрением и слухом каждый излом их смятых, придавленных губ, каждое биение их сжатых ресниц, каждый едва просочившийся вздох. Я боялся упустить, боялся, что не запомню, что не смогу сохранить, зафиксировать в памяти эту волшебную лесбиянскую гармонию.
