Марсель Эме - Красавчик
— Господина Готье нет дома, — сказала она.
Этого я совсем не ожидал и воскликнул чуть не со злостью: — Надо же! Всегда торчит дома до одиннадцати, а тут на тебе…
— Вы договаривались о встрече?
— Нет. А где его можно застать?
— Он не сказал, куда идет. Но, по-моему, он ушел надолго и вернется не раньше обеда.
— Что ж, тем хуже для него. Передайте ему, пожалуйста, что к нему заходил убийца Рауля.
— Непременно, — любезно ответила почтенная дама. — Господин Готье будет весьма огорчен, что вы его не застали.
Позднее я узнал, что она приняла меня за киноактера, назвавшегося персонажем, которого играл в каком-то фильме, сочтя, что так Жюльен его скорее вспомнит. Впрочем, я отрекомендовался убийцей вовсе не из желания удивить или напугать старушку. Таким образом я связывал себя, отсекал искусительную возможность передумать. И не зря, так как едва только дверь закрылась, я уже невольно пожалел о сказанном. Отчаянные решения нужно приводить в исполнение с ходу, второй попытки они не выдерживают. Однако после минутного колебания моя решимость все же устояла, и с улицы Коперника я уверенным шагом направился на улицу Четвертого Сентября. Люсьене я исповедоваться не собирался. У меня не хватило бы духу сказать ей, что Серюзье нет в живых. Но мне пришло в голову, что Жюльен, может быть, пошел к ней. Для того чтобы он вылез из дому в такую рань, должна была быть исключительно важная причина. Вполне возможно, что после вчерашнего разговора они решили встретиться еще раз, сегодня, чтобы поделиться, кому что удалось узнать об интересующем их деле, и решить, что делать со мной.
Госпожа Бюст, успевшая выздороветь, сказала мне, что Люсьена в кабинете начальника принимает посетителя, и охотно сообщила его имя. Господин Жюльен Готье.
— Если хотите, я скажу мадемуазель Люсьене, что вы пришли.
— Благодарю вас. Я не спешу.
— Это, может быть, надолго. Господин Готье ждет звонка.
Я сел на один из двух стоявших в приемной стульев, в простенке между моим кабинетом и окошечком госпожи Бюст. Голоса Люсьены и Жюльена доносились из-за стены глухо, впрочем, я и не прислушивался. Мне было почти безразлично, о чем они там толкуют. Я не спеша примерялся к новой роли, с удовольствием убеждаясь, что чувствую себя в ней уверенно. Это чувство было мне знакомо: я вспомнил, как однажды утром проснулся в таком же настроении, перед тем как обновить костюм, который, как я знал, особенно хорошо сидел на мне. Зазвонил телефон.
— Алло, да, сейчас соединяю, — сказала госпожа Бюст и звякнула трубкой.
— Это звонят господину Готье, — пояснила она мне. — Господин Фенелон, эксперт-графолог.
Слова ее словно вывели меня из оцепенения. Вернулась недавняя стремительность и настороженность преследуемого по пятам. Бывает, что пойманный в ловушку и уже смирившийся было зверь вдруг находит лазейку и стремглав бросается в нее, так и я, поняв вдруг, что еще есть выход, пробудился от сонной покорности и весь напрягся. Жюльен старался говорить громко и отчетливо, чтобы господин Фенелон лучше слышал его, так что и я без труда различал каждое слово.
— Алло. Да. Прекрасно. Так. Значит, вы убеждены, что почерк, которым написано письмо из Бухареста, идентичен образцу? Вероятность ошибки ничтожна. Так-так. Я понял. Практически не подлежит сомнению.
Не дожидаясь конца разговора, я направился к выходу, объяснив госпоже Бюст, что у меня срочное дело и я зайду позже. Я шел вниз напевая, а под конец пустился по лестнице вприпрыжку. Итак, бесспорно доказано, что Серюзье жив-здоров и скорее всего действительно находится в Бухаресте, если только, конечно, его не похитили и не держат взаперти. Из этого следует, что я — вполне безобидный тип, которого можно оставить в покое. Вернется Серюзье, ему расскажут о моих фокусах, и он сам решит, что со мной делать. Получив заключение эксперта, Люсьена и Жюльен могли рассуждать только так, и это давало мне драгоценную отсрочку. Теперь мне ничего не стоило рассеять и сомнения дяди Антонена. Экспертиза, установившая, что Рауль жив, для него будет подтверждением того, что прежнего Рауля не существует и что его преображение — подлинный факт. А ведь меня потому и захлестнуло отчаяние, что дядя перестал мне верить и я остался совсем один, теперь же вместе с надеждой восстановить его доверие ко мне возвращалась жизнь. Как-никак дядино участие поможет мне уладить дела с Рене. Впрочем, у меня появилось время, а стало быть, отпадала необходимость ускорять ход событий.
Я весело шагал по бульвару Капуцинов, глазея на прохожих и на витрины. В одной мне бросилась в глаза написанная крупными буквами реклама: «ПОСЕТИТЕ РУМЫНИЮ». Ухмыльнувшись, я пошел было дальше. Но не успел отойти на несколько шагов, как застыл, словно передо мной разверзлась пропасть. Веселья как не бывало. В памяти у меня всплыли слова, сказанные секретарше Жюльена: «Передайте ему, пожалуйста, что заходил убийца Рауля». Пропал, решил я в первый момент. Сказанного не вернешь, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы предугадать, как воспримет эту злосчастную фразу Жюльен. Разумеется, узнав об этом посещении и справившись у секретарши о внешности гостя, он поставит на ноги полицию. Удар был сокрушительный, но я не позволил себе вновь поддаться отчаянию, как только что, когда уже готов был признаться в преступлении, которого не совершал. Нет, я твердо намерен был обороняться. И успокаивал сам себя. В конце концов, вовсе не обязательно, чтобы Жюльен расценил мои слова как признание. Возможно, он усмотрит в них иронический и горький намек на его подозрения, которые он дал мне явственно почувствовать в конце нашей первой беседы. И может быть, есть способ исподволь внушить ему именно это толкование. Я стал думать, как бы это сделать, но в возбужденном мозгу мысли беспорядочно скакали, оттесняя друг друга, так что сосредоточиться на какой-нибудь одной было просто невозможно. Не разбирая дороги, я несся куда-то вперед, и с такой же бешеной скоростью мелькали мои мысли, я просто не мог совладать с ними. К половине первого я еще не надумал ничего толкового и дал себе зарок не идти обедать до тех пор, пока не найду плодотворную идею. Однако ничего умнее, чем просто-напросто пойти к Жюльену и рассказать ему все как есть, я так и не изобрел.
Между тем ноги занесли меня за городскую заставу, я очутился на каких-то окраинных улочках, должно быть, где-нибудь в Аньере или в Леваллуа. Чуть живой от голода и, главное, от усталости, я набрел на какое-то заведение в мещански-провинциальном вкусе, совмещавшее бильярдную, «банкетно-свадебный зал» на втором этаже и большое кафе на первом, и решил зайти туда. Зал кафе был разделен надвое стойкой, и дальний его конец в обеденное время превращался в ресторанчик. Из шести столиков только два были заняты, я сел за третий. По соседству со мной сидела пара: пышная брюнетка лет тридцати, вся в украшениях, и рядом с ней лысый толстяк лет пятидесяти с лишком. Дама энергично жевала и с набитым ртом гнусаво распекала своего спутника, негодующе сверкая на него темными, довольно красивыми глазами и замолкая лишь затем, чтобы проглотить пищу или отхлебнуть большой глоток вина. Он же сидел с виноватым видом, не прикасаясь к еде, и все повторял: ну будет, будет, моя птичка, моя козочка! Поминутно он снимал со спинки стула котелок, щелчками стряхивая с него приставшие опилки — не иначе как шляпа побывала на полу, — и вешал обратно. Все это еще больше распаляло женщину. «Ты меня просто оскорбил, Викторьен, — говорила она. — Ты вел себя позорно. Весь автобус возмущался, как этот тип глазел на мою грудь. Ждали, когда ты наконец встанешь и дашь ему по морде. Я думала, у тебя есть хоть какое-нибудь чувство чести, но какое там: пусть на меня пялятся все мужчины подряд, ты и пальцем не пошевельнешь. Мужлан, да и только. Я прямо не знала, куда деваться от стыда. Положим, не он первый на меня заглядывается. Ваш брат на меня всегда клюет. Да-да, намотай это себе на ус, Викторьен. Но есть же правила приличия. И потом, порядочного мужчину с утра на женщин не потянет! Ты бы должен это знать, но куда тебе! Хоть ты и набит деньгами, да неотесан. Перестань теребить эту несчастную шляпу!»
Я был не в том настроении, чтобы развлекаться зрелищем этой семейной сцены. Но густое брюзжанье брюнетки, прерываемое равномерными паузами — когда она глотала очередной кусок, — убаюкивало, притупляло тревогу и усталость. Я завидовал людям, занятым такой пустячной, но такой земной ссорой, — никаких тебе фантастических превращений. Мне хотелось очутиться на месте мужчины. Представляю, как бы я вопил, какие изрыгал проклятия, может, даже выбил бы зуб этой строптивой бабенке, с каким наслаждением я бы раздувал скандал, упивался бы его добротной заурядностью и несокрушимой пошлостью. Напротив меня за единственным во всем ряду занятым столиком сидел молодой человек, он читал газету и время от времени поглядывал на часы. Без четверти два он встал, оставив в тарелке недоеденный сыр, и направился к телефонной кабине, расположенной под лестницей, которая вела в банкетный зал. Как только он вошел, кабина осветилась изнутри, и на матовом стекле дверцы задвигалась его тень. Сидевшая за стойкой хозяйка вязала, отрываясь через равные промежутки времени, чтобы одарить обедающих благожелательной улыбкой. Из бильярдной глухо доносились треск сталкивающихся шаров и редкие восклицания игроков. Молодой человек вышел из кабины и пожаловался официанту, что его не соединили. В течение следующего получаса он то и дело подходил к телефону и безуспешно пытался кому-то дозвониться. Он явно нервничал, и в конце концов его взволнованный вид вернул меня к моим собственным тревогам. У меня шевельнулась мысль, не позвонить ли Жюльену, но я слишком разомлел от усталости и горячего сытного обеда, чтобы взвесить все за и против. Брюнетка тем временем принялась за третье блюдо и заказала еще вина. «Интересно знать, за какие такие твои достоинства я с тобой вообще живу?» — уже в который раз повторила она, отхлебнула вина и, не стесняясь в выражениях, напомнила своему приятелю о его физических недостатках, которые он предпочел бы не оглашать. Тут терпение Викторьена лопнуло. «Ну, это уж слишком», — сказал он, достал бумажник и взял в руки котелок. Кончено. В глазах брюнетки мелькнул испуг, и сейчас же взгляд ее стал умильным, она придвинулась к Викторьену и хищно обхватила его за талию. Он порывался встать: хватит, хватит с него. Но она приблизила губы к его лиловому волосатому уху и что-то зашептала. Мужчина сидел ко мне спиной: я увидел, как побагровела его лысина и раздулась втиснутая в жесткий воротничок шея. Это было впечатляющее зрелище. В конце концов пара заказала кофе с ликером, я тоже спросил кофе и рюмку коньяку, от которой меня совсем разморило. Я слышал, как кто-то из играющих в бильярд положил четыре шара подряд, как негромко перебрасывались колкими репликами мужчина и женщина за соседним столиком, как закашлялась хозяйка, а потом меня обволокла тихая благодать забытья. И вдруг дверца телефонной кабины распахнулась с такой силой, словно внутри что-то взорвалось, и из нее выскочил молодой человек с криком: — Письма написаны не одной рукой! Рауль де Сен-Клер бежал, выдав себя за другого!
