Мухаммед Юсуф Аль-Куайид - Война на земле Египта
Но омда, возразил я маклеру, не отдал землю сторожу и даже прибег к незаконным формам эксплуатации. Предоставил отцу погибшего три феддана на условиях испольщины. Тут маклер с возмущением заявил: это-де неправда от начала и до конца, а лицо, сообщившее мне подобные сведения, интриган и клеветник. Сведения, отвечал я, получены мною в ходе следствия, и их подтвердил сам сторож. Все это происки врагов омды, возопил маклер. Они никак не могут простить ему возвращенье земли и стремятся напакостить всеми возможными способами. В конце концов я отпустил хитроумного маклера, защищавшего не столько омду, сколько себя самого, но его речи о завтрашнем дне и предстоящей выплате денежной компенсации не давали мне покоя. Я не мог собраться с мыслями: ведь выяснить подробно все, что произошло, еще не самое трудное. С делами куда посложнее я столкнусь завтра. Да, очень важно установить, кто же, собственно, воевал, погиб и внес свой вклад в победу. Но главное — решить, кому должны быть возданы почести и уплачены деньги. Вот что мучило меня неотвязно. Все нити дела были в моих руках. Надо было мысленно сплести их в единое целое и зафиксировать все на бумаге. Я снова принялся за документы. Начал со свидетельств о рождении. Только в них и отмечалось единственное совпадение между сыном омды и сыном сторожа: оба родились в один день и в одной деревне. Все прочие документы указывали, что жизнь их шла совершенно разными путями. Сын сторожа преуспевал в учении, но из-за отсутствия средств не мог завершить образования. Сын омды по нескольку лет сидел в одном классе. В анкетах, заполненных для получения удостоверений личности, разные сведения и разные фотографии, на одной — лицо сына омды, на другой — сына сторожа. Различным было и их отношение к военной службе: сын сторожа не подлежал призыву, как единственный сын в семье; сына омды должны были призвать и действительно призвали — в документах значилась дата призыва и подтверждалось, что он явился на призывной пункт и его отправили в Александрию, — об этом свидетельствовал корешок проездного удостоверения с соответствующим номером. Отпечатки пальцев на документах также принадлежали разным людям. Все сходилось. Оставалось лишь добиться признания от омды, а он, по существу, приперт к стенке. Из показаний маклера явствовало: главное действующее лицо во всей этой истории — омда, а маклер — просто его соучастник. Я снова вызвал омду, предъявил ему все собранные мною улики, и старые и новые. Омда не дрогнул и ни в чем не сознался. Пытаясь воздействовать на него, я прибег к последнему средству, приказав арестовать его сына и маклера. Омда бушевал, возмущаясь арестом сына, но упорно отрицал свою виновность. Было ясно: он ждет откуда-то помощи и спасения. Я решил прервать на время следствие и передохнуть после проделанной неимоверно трудной работы в ожидании результатов параллельных расследований, которые проводились по моей просьбе уголовным розыском.
Некоторое время спустя у меня появился сотрудник уголовного розыска, он должен был представить письменный отчет для приобщения его к следственному делу. Но вместо этого он устно доложил: главный, мол, факт подтвердился, сын сторожа был послан в армию вместо сына омды. Что же до остального, он просит меня больше не тратить зря силы на разбирательство, ибо дело все равно не получит дальнейшего хода. Как ему удалось выяснить, у омды сильная поддержка и надежные связи в самых высоких сферах. Что бы мы ни обнаружили, какие бы доказательства ни представили, дело ни в коем случае не будет передано в суд. Его прекратят либо по просьбе истинного отца погибшего, — якобы во имя сохранения в чистоте памяти героя, либо по прямому указанию свыше. Насчет второго варианта сотрудник уголовного розыска оговорился: это-де его личное предположение. Никто ему ничего не говорил, но сам он именно так понимает ситуацию. Я предложил ему все же кратко изложить результаты проведенного им расследования в официальном протоколе, а протокол направить мне через маамура. Я уж сам решу, что предпринять. Когда я поинтересовался, где находится омда, мне сказали: он поехал к себе в деревню отдохнуть, но готов явиться в любое время, машина у него всегда под рукой. В случае необходимости можно ему позвонить.
Каждый день ко мне приходили феллахи с жалобами на беззакония и притеснения со стороны омды. Я втолковывал им, что веду следствие по совершенно конкретному делу и не могу отвлекаться по любому из поводов, не имеющих прямого отношения к делу Мысри. Феллахи уверяли: мол, дело Мысри — лишь одно из многих тысяч проявлений самоуправства омды. Разница лишь в том, что оно получило огласку, а другие удалось скрыть. Среди феллахов запомнился мне один юноша, он утверждал, что все злоупотребления омды суть преступления политические и мы неправы, подводя их под статьи уголовного кодекса. Множество лазеек, имеющихся в законе, позволяют омде уйти от ответственности. Кто знает, может, оно и так. Перечень преступлений омды велик, для него потребовалось бы отвести целую главу, тем более, уверен: в своем рассказе омда ни словом о них не обмолвился. Беседуя с феллахами, я убедился: все они боялись омду. Мне пришлось дать слово, что имена их нигде не будут фигурировать. Знать их буду только я. Для меня они представляли как бы резерв свидетелей обвинения, который может потребоваться в борьбе с омдой.
Приехали военный советник округа и уполномоченный военной полиции. Я воображал, будто цель их приезда — в сотрудничестве со мной установить истину. Оказалось, это вовсе не так. Уполномоченный военной полиции сразу заявил мне протест: я открыл следствие по делу, связанному с армией, не поставив в известность военную полицию, а только она одна правомочна в таких делах. Офицер и солдаты, сообщил он, которые давали мне показания, понесут за это ответственность. Законы военного времени неукоснительно требуют, чтобы любое расследование с участием военнослужащих проводилось в присутствии представителя армии. В соответствии с законом, следствие будет проведено заново органами военной полиции. Я решительно возражал: преступление совершено здесь, в деревне, а не в армии, и следствие должно быть продолжено и доведено до конца.
Неожиданно свыше поступило указание — следствие прекратить и считать его не имевшим место, тело предать земле. Похороны состоялись незамедлительно, без моей санкции. Я был весьма раздосадован тем, что погибший был погребен не как сын сторожа Мысри, а как сын омды. Вот уж сущая нелепость: ведь человек, носящий это имя по-прежнему живет и здравствует. Кто же, спрашивается, похоронен? И куда подевался Мысри? Кстати, вопрос об исчезновении Мысри возник не в связи с похоронами, а гораздо раньше. Проводя расследование, я обнаружил, что с момента своего отъезда в армию под именем сына омды Мысри как бы прекратил свое существование. И пусть он служил, воевал и погиб, но после смерти не имеет даже права на память. Когда я пытался заговорить об этом с военным советником, он отмел все мои доводы, заявив, что наша страна переживает переломный в своей исторической судьбе момент. Впервые за всю свою историю — с древнейших времен, арабы одержали победу. Инцидент с Мысри может бросить нежелательную тень на эту победу, которой Египет да и все арабы дожидались тысячи лет. Представить только, какой крик поднимут враги Египта, если им станет известна история с Мысри. И потом, настолько ль она значительна и заслуживает ли такого внимания? В ходе развития государств и обществ тысячи индивидуумов гибнут ради существования человечества и продолжения жизни. Хватит с Мысри и того, что он пролил кровь за родину, не важно под каким именем. Главное — он пожертвовал собой во имя блага отечества и своих близких. А как это произошло, дело второе. Не забывайте, под каким девизом сегодня живет Египет: «Все и вся — воедино!» Все в одном! А значит, отдельная личность растворяется в массе. И хорошо бы молодежи поскорее усвоить этот патриотический завет.
Я возражал против прекращения следствия. Как можно считать, что нет оснований для расследования, недоумевал я. Мой единственный профессиональный долг — раскрытие истины. А в данном случае я расследовал дело совершенно особого рода и готов был расшибиться в лепешку ради выяснения истины. Но она словно играла со мной в прятки, стоило мне приблизиться к ней вплотную, она ускользала и снова начинались мои блуждания в поисках правды. Ощущение собственного бессилия давило на меня свинцовой тяжестью.
Мне осталось рассказать вам самое главное, а на это нужно еще решиться. Тут обиняками да отговорками не отделаешься. Так вот я продолжал вести дело, занимался допросами, документами и отчетами, как вдруг меня вызвал к себе большой начальник. Я обрадовался, ну, думаю, наконец-то дело дошло до слуха ответственных лиц. А значит, оно действительно важное, теперь-то уж попранная справедливость восторжествует, а виновного постигнет заслуженная кара. Бросив все, я поспешил к большому начальнику. Он прислал за мной роскошную машину. В ней был телефон молочно-белого цвета, боковые стекла опускались и поднимались нажатием кнопки. Воздух внутри машины был какой-то особенный, прохладный и благоуханный. Я спросил шофера, в чем тут секрет. Не утруждая себя ответом, он указал рукой на небольшой мудреный ящик, вделанный в приборную доску. Я не понял, что же это такое, и переспросил. Шофер небрежно обронил заграничное словцо:
