Петр Алешкин - Откровение Егора Анохина
Шелест прошел средь красноармейцев, но все они остались на месте. Кто-то крикнул:
— У нас одна дорога! Примай к себе, Степаныч!
— Все остаетесь?
— Да!.. Примай нас, Степаныч! — ответили хоть не стройно, но единодушно.
— Спасибо, братцы! Выбирайте себе командира сразу сами!
— А чо выбирать? Пущай Анохин остается! — выкрикнули из первых рядов.
— Бывшего командира своего забирайте. Судите сами!
Угарова вытолкали вперед. Он без фуражки, темные волосы растрепаны, под глазом синяк, кожаная тужурка разорвана.
— Я готов!.. — выкрикнул он тонко, вскидывая голову. — Готов принять смерть за счастье трудового народа!
Кое-кто из антоновцев засмеялся, раздался одобрительный голос:
— Задиристый, петушок!
А плечистый антоновец с кожаной сумкой на ремне через плечо (Егор узнал Ишкова, неразговорчивого партизана, обедавшего у них в избе), смеясь, сказал:
— Тогда нам по пути. Мы тоже бьемся за счастье трудового крестьянства!
— Вы бандиты! — выкрикнул Угаров. — Вы пьете кровь крестьян!
— Как же это мы сами у себя кровь пьем, а? — улыбаясь насмешливо, громко спросил Ишков так, чтоб слышали все красноармейцы. — Иль, может, ваш Ленин из крестьян? Аль из рабочих? Аль Троцкий крестьянствовал? Шлихтер?.. Трудяги, да! Пролетарьят… Они хоть знают, с какой стороны к косе подойти? Аль как молоток в руки взять? Диктатура пролетарьята? — язвил Ишков. — Какого пролетарьята? Ослепили дураков… А если за Троцкого, за то, чтоб он вместе с Лениным кровь продолжал из крестьян сосать, смерть принять хочешь? Это мы могем…
— Он безобидный, Степаныч! Болтун только, — выкрикнули из отряда красноармейцев. — Это он со страху несет! Вы проверьте, сухие ли у него штаны?
Засмеялись, загалдели и красноармейцы и партизаны.
— Выпороть и выгнать! — приказал Антонов. — Пускай и дальше Шлихтеру зад лижет… Продает русский народ.
4. Третья труба
Я хотел было писать;
но услышал голос с неба, говорящий мне:
скрой, что говорили семь громов, и непиши сего.
Откровение. Гл. 10, cm. 4В деревнях Пречистенское и Ахтырка отряд Антонова остановился на ночлег. Степаныч написал приказ, и Ишков, высокий, широкоплечий, с густой русой бородой, похожий всей своей статью, удалью, чувствующейся в его горящих глазах, на кулачного бойца, стоял на верхней ступени крыльца, раздирал рот, горласто бросал слова приказа в столпившихся у избы партизан и жителей Пречистенского. Они заполнили всю широкую улицу перед избой, и не разобрать было, кто из них партизан, а кто местный житель: одеты одинаково. Антонов приказом своим распускал по домам всех вильников: так называли восставших крестьян, не имевших оружия. Сражались они с вилами в руках. Вильникам приказано было вернуться в свои деревни, распустить Советы, создавать волостные и сельские комитеты Союза Трудового Крестьянства, во главе которых должны стать самые авторитетные крестьяне, избранные на сходах. Организовывать при комитетах народные милицейские команды, военные команды ВОХРа, главная обязанность которых охранять покой и мирный труд крестьян, не допускать в села грабительские продовольственные отряды, разоружать их, если появятся.
Сам Степаныч стоял позади Ишкова, слушал, смотрел улыбчиво в толпу. Рядом с ним — гладковыбритый мужчина в демисезонном черном пальто, в кепке, похожий на уездного чиновника средней руки. Лицо у него добродушное, голубоглазое и тихое, покоем от него веяло, добротой. Когда Ишков закончил и шагнул назад на крыльцо, к Антонову, этот самый человек, похожий на чиновника, вышел вперед, снял кепку, обнажил лысеющую голову. Вокруг Егора негромко зашелестели, заговорили, повторяя два слова: «Наумыч» и «Батько», и он догадался, что это председатель Союза Трудового Крестьянства Плужников Григорий Наумович. Говорил Наумыч просто и негромко вроде, но слышно его было хорошо, хотя Анохин был в середине толпы. И если, слушая крик Ишкова, крестьяне переговаривались, то теперь замолчали, замерли, слышно было, как каркала ворона в саду за избой, беспрерывно чирикал воробей на крыше и у кого-то в катухе гоготали потревоженные гуси.
— У меня часто спрашивают такие вот, как вы, простые труженики: как же это случилось, что народ, только что освободившийся от одной неволи, попал в другую, еще более горькую, еще более тяжкую? А вот как! Когда народ восстал, свергнул старый режим и завоевал свободу, была радость, было ликование, был праздник. Все верили: прошли навсегда тяжелые дни страданий и несчастий, что теперь свобода в руках народа, а свободный народ сумеет устроить себе счастливую жизнь, такую жизнь, чтоб всем жилось хорошо. Но устроить новую свободную жизнь целого многомиллионного народа — дело очень большое и трудное. Нужно много знаний, много житейской опытности, мудрости, много терпенья, чтобы сделать как следует это большое и трудное дело. Ведь только в сказке скоро, «по-щучьему велению» дело делается — «тяп да ляп и вышел корабль». А народу, опьяненному победой революции, не терпелось, хотелось сразу получить то счастье, которое он желал, скорее увидеть своими глазами тот рай, какой должен наступить на земле. Тут-то и появились большевики и стали убеждать народ, что только они знают, как создать рай без замедлений, и если народ пойдет за ними, рай скоро наступит. Народ поверил, пошел, вот они его и взнуздали. Устроить рай на земле легко, говорили большевики, давно б его устроили, да вот беда, мешают им те, которым выгодно держать народ в неволе, пить его кровь. Это буржуи и контрреволюционеры, то есть все те, которые против большевиков. Это враги народа. Народ должен круто, без пощады расправиться с ними, истребить их, разграбить их имущество, иначе народ будет вечно мучиться в неволе, никогда не попадет в рай!.. Это обман! Через убийства и грабежи нельзя попасть в рай и устроить себе счастливую жизнь. Убийцам и грабителям место на каторге или в тюрьме, а не в раю: не могут быть счастливы те, у кого на совести кровь!
«Как верно, как хорошо!» — думал Анохин, стараясь не пропустить ни одного слова. Неподалеку кто-то закашлялся, и на него сразу зашикали.
— Нельзя быть равными при разных способностях, — говорил по-прежнему тихо и убежденно Плужников. — А если от этого природного различия отказаться и всех — глупых и умных, трудолюбивых и лентяев, честных и мошенников насильно поставить на одну доску, остричь под одну гребенку, то это будет каторга, а не жизнь. Люди сбегут от такой райской жизни, потому что она пригодна для коровьего стада, но не пригодна для общества свободных людей. — Наумыч примолк на секунду, улыбнулся всем доверительно. — И третий обман. Большевики всех своих противников зачислили в буржуи, но можно жить своим трудом, быть против старого режима и быть против большевиков. Враг народа тот, кто идет против народа, приносит не пользу, а вред народу. Большевики — самые настоящие враги народа. Большевики обманывали народ, а он им поверил. Поверил потому, что при царе натерпелся горя и нужды, и теперь ухватился за сказку большевиков, суливших ему счастье и радости. Народ пошел за ними в обещанный рай, называемый ими коммунизмом. И когда собственными глазами увидел этот рай, когда на себе самом испытал счастливую жизнь в этом раю, тогда убедился, что его жестоко обманули: при большевиках осталось все то, что его давило и угнетало раньше, что теперь все это угнетает и давит еще сильнее, что большевистский режим хуже, тяжелее, невыносимее старого режима. При большевиках над всякой личностью возможно насилие, потому что где большевики, там и насилия, самые грубые, самые безобразные. Не только лишают свободы, мучают, издеваются над людьми, избивают почти на каждом шагу, убивают стариков, взрослых людей, насилуют женщин. Мы не знаем и, вероятно, никогда не узнаем всех тех несчастных, которые пали жертвою большевиков. До нас доходят только отрывочные, случайные известия, но и этих известий достаточно, чтобы сказать, что произволом и жестокостью, неуважением к человеческой личности большевики далеко опередили слуг царского правительства.
Перед глазами Анохина вставали жестокости, грабежи в Масловке Маркелина: убийство Докина, Митька Павлушина, порка у церкви Акима Поликашина. Плужников этого знать не мог, значит не один Маркелин бесчинствовал в деревнях, если об этом говорит Наумыч.
— Большевистская власть учредила особую Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией, которая прославилась своей жестокостью. Никогда еще в России не лилась кровь рекой. До того, как не было власти в руках большевиков, они требовали отмены смертной казни, а когда захватили власть, запятнали себя такими кровопролитиями, какие не видала Русь со времен монголо-татарского нашествия. Большевики обещали дать землю трудовому крестьянству. Они исполнили свое обещание, сказали: товарищи, трудовые крестьяне! Заводите комитеты деревенской бедноты, берите чужую землю, кто хочет — никто в ответе не будет!.. Но когда крестьяне взяли, пришли в деревни вооруженные пулеметами отряды и у того самого трудового крестьянина, которому только что дали землю, стали насильно забирать хлеб, скот, птицу, деньги, стали мобилизовывать мужчин на фронт. И остались в деревнях осиротелые семьи, разоренные, раздетые, озлобленные, без хлеба, без скота, без работников. Кто пострадал? Больше всего простой народ, одураченный большевиками. Он перенес больше всего страданий и несчастий от проклятых большевистских порядков, больше всего пролил своей крови, выплакал слез, больше всего испытал лишений и мук.
