Николай Шипилов - Остров Инобыль. Роман-катастрофа
Противная сторона ухмылялась и делала то же самое. Например, в марте девяносто четвертого Пентагон рекомендовал американскую компанию Military Professional Resources Incorporated (MPRI) хорватскому министру обороны. Вскоре полтора десятка профессионалов приступили к тренировкам хорватских подразделений. А в июле девяносто шестого MPRI получила тринадцатимесячный контракт на обучение боснийских армейцев на сумму пятьдесят миллионов зеленых.
— Вот это и есть наемничество! — горячился простуженный Коробьин, выговаривая вместо носового «эм» губное «бэ», когда старый товарищ из спецслужб рассказал ему это за кружкой баварского пива. Компания эта мало-мало оскандалилась: едва ее фирма получила контракт на обучение македонской армии, как тут же выяснилось вдруг, что всего два года назад ее инструкторы обучали албанских боевиков в Косово.
— А кто об этом не знал? Но им — хоть плюй в глаза, этим пендосам! У них очи баксами завешены и баксы у них вместо душонок!
— Не сказать, что балканские контракты приносят американской компании большие деньги, — пояснял тот знающий человек, — но благодаря этому коммерческому прикрытию ее бойцы оказываются во всех «горячих точках» Европы. В нужное время. И получая развединформацию, существенно влияют на развитие событий…
— Козлы!.. — постановил Коробьин, который не умел делать обтекаемых выводов. У него чесались кулаки от той же окопной чесотки и ныли старые раны. — Пендосы вонючие! А московские кремлевцы у них в наемниках. Какой стыд! Что творят, урки малохольные!..
Он еще не знал, что скоро на своей земле они столкнутся в открытом бою с превосходящими силами наемников. Но чувствовал этот бой. И странным образом жаждал его…
48
У Федора Федоровича прибывало работы, которую он знал, без которой не мог себе представить смысла жизни и последних ее мгновений, когда человек спросит себя: зачем жил? Так курильщик-геолог, оставшись в тундре без табака, набивает северные сухие травы в самокрутки из страничек полевого дневника. И вдруг с неба падает пачка любимого табака. Как сладок тогда этот горький дым, так сладка изнурительная любимая работа для мужчины типа Федора Федоровича.
Он забился в крохотный отсек под самым скосом крыши мансарды, открыл окно и писал в амбарную книгу, выстраивая психологические варианты поведения Крутого.
«22. 07. Руки уже мерзнут, хотя дом наш не затоплен,— писал он в свою книгу. — Каково же Крутому там, внутри потопа? Вариант: он завладевает всеми запасами оружия, становится хозяином острова. Контрдовод: человек адекватный на это не пойдет по той простой причине, что смысл наживы утрачен в связи с вселенской катастрофой. Вопрос: адекватен ли наш вражонок? И настолько ли незначителен для него сам вопрос обладания властью?
Мотивация:
Человек незаурядный, волевой, сильный физически, знающий приемы психического давления на окружающих и поставивший себе целью добычу чистогана, осознает, что все, принадлежащее ему, добыто жестокостью, кровью, полито слезами невинных жертв — все это лишь прах у ног Всемогущего Бога. И он ненавидит Бога, он считает, что семь бед — один ответ.
Не забыть: существует определенная путаница в использовании терминов «произвол» и «воля». Ведь воля не потому только называется волей, что проявляется в волевых качествах, а наоборот, волевые качества называются так потому, что они реализуют волю, потому что они произвольно, сознательно проявляются, то есть по желанию самого человека. Следовательно, понятие «волевые качества» является производным от слова «воля», а не наоборот. И непонятно, что имеют в виду зэка, когда говорят свое: «Век воли не видать!» Возможно, эти изощренные хитрецы декларируют таким образом свою невозможность жить без произвола. Сегодня, сейчас Крутой творит его, убивая людей из СВД.
Кроме того, еще Сеченов отмечал, что воля, как механизм преодоления препятствий, просто так, без идеи, без какого-то смысла проявляться не будет. Каковы мотивы действий Крутого? Психоз? Слепой солипсизм? Спортивный азарт стрелка плюс ощущение безнаказанности?
Что диагностировать в данном случае? Диагностика — не только ахиллесова пята ординарной медицины, но и отражение всех профессиональных стереотипов современности.
Поскольку большинство преступников — маньяки, то возможно, мы имеем вариант малопрогредиентной шизофрении, протекающей с аффективными фазами, которые могут длиться сколь угодно и иметь небольшие интервалы между пубертатным периодом, периодом зрелости и инволюционным?
Возможно, сейчас депрессивный период преобладает над маниакальным?
У него свирепая внешность кроманьонца. Он преступник ломброзианского типа, но довольно одаренный в криминальном аспекте человек. Его дар — наживаться. Предтеча этого дара — нищета предыдущих поколений. Нажива для него — реванш, спорт, месть, ставшая профессией. Он устал от профессии, устал от реванша. Устал смертельно. И захотел умереть. Именно тогда, когда остаются последние глотки жизни, он хочет смерти на миру. Возможно, это психоз как следствие пороков развития.
Такая сильная аномальная реакция на события этих дней не была бы психозом, если бы у нашего кролика не было травм головы. Могло не быть и даже самой мягкой циклотимной депрессии. А по голове его, вероятно, били нередко. Я думаю: если взять нацию как единый живой организм, которым она и является, то ее столько раз в течение последних лет настукали по голове, что она несомненно находится в циклотимной депрессии. Крутой — это только крайнее проявление болезни. Он ненавидит человека в себе, а убивая и подавляя других — он убивает в себе этого внутреннего человека, это дитя…»
Федор Федорович захлопнул тетрадь, закрыл глаза и потряс умной головой, прежде чем выйти из стихии исследования. Потом едва ли не на ощупь, ведя по стенке рукой, прошел в большую смежную комнату и осмотрелся. Глаза осваивались с полумраком, и он увидел себя в зале для приема гостей. В середине зала — огромный осьмилапый стол, похожий на миролюбивого детеныша убитой мамы-медведицы. Стайка стульев, как замершие в удивлении легавые, обнюхивали детеныша-гиганта. В одном из углов, словно провинившаяся школьница, алебастрово белела копия прекраснозадой Афродиты Каллипоги.
«Все же хорошо жить хорошо, — сказал себе доктор, проводя холодной рукой по усталым глазам. — Каково-то терять все это?»
— Фе-о-одор! — слышал он крик и торопливые шаги по деревянной дубовой лестнице.
— Я здесь! — как в полусне, отозвался доктор. — Что там за пожар?
— Майо-ору плохо!
— Я ведь не хирург, — бормотал он. — И не терапевт… — вспомнил сквозную рану в груди майора и большое изнурение крови: — И даже не священник…
Выходя к лестнице, он увидел Сувернева, который замер, глядя со ступенек в фасадное окно. Потом повернулся к доктору и сказал:
— Пошла!..
— О ком ты? — подошел и встал рядом Федор Федорович. Из этого окна, как из всех остальных, можно было наблюдать однообразный, вялый, сонный, моросящий и холодный по виду дождь. — Кто пошел? Куда?
— Цыганка ушла из дому, пока мы волокитились. Полдома больных и раненых, а ты, Федор, научными изысканиями тешишься.
— Ушла? Может, оно и к лучшему. Куда шла, туда и продолжила идти. Что ж теперь делать? Цыгане, как известно, в неволе не размножаются…
— Эх ты, Паганель… А вдруг она разведчица Крутого?
— А что у нас тут секретного? Дети да старики! Может, ему интересно, когда у наших женщин критические дни?
— Эх, Федя ты Федя! Будто ты не знаешь уголовников! То-то и оно, что старики да дети! Чугуновского можно отнести и к тем, и к другим… Нам срочно нужна помощь, Федор. Где же этот брат майора?
Словно в поисках ответа, Сувернев глянул на часы — было без четверти семь вечера.
49
Стоит ли выходить из себя по пустякам в объятиях вселенского катаклизма!
А вот Колотеев на посту нервничал. И тем более, чем более смеркалось вокруг. Его пост размещался под крышей крепкого сарая во дворе усадьбы. Под этой крышей его знобило, лихорадило, его бросало в жар. И пойми: нервное это или простудное? Впервые в жизни он вытащил человека с поля боя, а человек этот умирает. Три часа до наступления сумерек майор Тарас стонал и истекал кровью. Колотеев спрятался за тушей убитой лошади и попробовал было по-пластунски, но лишь высунулся, как получил предупреждение пулей в лошадиную тушу. Он довольно теплохладно слышал ее хрипы и чувствовал дрожь остывающих мышц под шкурой. Его даже не занимал вопрос: почему снайпер промахнулся? Там, на сырой испуганной земле, ему хотелось припасть к теплой и гладкой спине светловолосой домработницы Нади и бормотать ей не снотворные слова. Он словно заболел, но не желал сопротивляться хвори. Он незнакомым каким-то инструментом обыскивал и ощупывал свою жизнь. Было время сделать вывод, что впору развести костерок да и сжечь в нем для сугреву все бумаги, удостоверяющие его место на бывшей Земле. Сжечь, стало быть, и саму жизнь, где не было свободной воли бездельника, который получает огромное наслаждение всего лишь повернувшись с правого боку на левый или наоборот. Кому служил? Зачем? Кто обманул? Те, толпою жадною стоящие у трона, сидящие за китайской ширмой, живущие на вершинах пирамид?.. Это они, сволочи, они не давали ему выспаться вволю и по всей территории жизни! А теперь: частная собственность священна! Так, пардон, господин гандон: ты откуда ее взял-то, эту священную собственность? Не из моего ли в том числе солдатского вещмешка? А ведь я, козлы, всю жизнь не высыпался: то школа в первую смену! то в юнкерах — па-а-дъе-о-ом! то, паразиты такие, ночь, не ночь — др-р-р! трево-ога! Кальсоны под мышку и — по газам… Потому и немка Эрна: «Майн херц да майн херр!..», а в итоге — хер! — кидалово! Потому же и москвичка — носик-конопушечки…
