Джон Апдайк - Бразилия
– Тогда нас сможет выследить отец, – напомнила Изабель.
– Ну и что? Мы подарили ему внуков. Разве за все эти годы я не показал себя верным мужем?
Изабель улыбнулась его наивности. Как она когда-то настаивала на любви к его матери, так и он в промежутках между приступами ненависти лелеял смутную надежду на то, что ее неумолимый папа сжалится над ними и заменит Тристану отца, которого он никогда не знал.
– Его не так-то просто умиротворить. Он считает, что исполняет родительский долг, причем не только от своего имени, но и от имени моей матери, и это делает его фанатиком. Он хочет, чтобы у меня было только самое лучшее. Для меня лучшее – это ты, но он не видит этого, потому что смотрит на все глазами белых господ, рабовладельцев и плантаторов.
– Какие скучные вещи ты говоришь, Изабелинья. Как будто наше прошлое еще не закончилось. Маникюрщицы сделали тебя циничной и злой. Это богохульство – принимать с подозрением дар Божий. Обними меня, годы жизни на прииске принесли свои плоды, одарив нас сокровищем.
Переполненный желанием обнять Изабель, Тристан дал подержать самородок Азору. Малыш уронил его на босую ногу и разразился воплями, в унисон которым захныкала в колыбели – старом ящике для лопат, поставленном на кирпичи, чтобы змеи и огненные муравьи не могли туда забраться, – его сестренка.
Изабель подхватила сопящего сына на руки и сказала Тристану:
– Это были трудные годы, на долю нашей любви выпало немало испытаний, но мы были здесь в безопасности, потому что никто не знал, где мы скрываемся. Боюсь, как бы самородок не вытащил нас на свет Божий.
– Ты слишком разволновалась, дорогая, это все твоя буржуазная кровь. Завтра я отнесу самородок в кооператив. Если назначенная за него цена покажется мне слишком скромной, я найду вольных торговцев золотом, – их тут полно на прииске, и они предложат нам больше, поскольку не платят восемь процентов правительству и, сговорившись с индейцами, переправляют золото в Боливию.
Подобные легенды были привычными для обитателей человеческого улья Серра-ду-Бурако: золото жило в мыслях старателей так же, как живет в виде мельчайших искорок и прожилок в огромных массивах скал.
Однако предчувствия Изабель оказались верными. Хотя Тристану и удалось незаметно пронести самородок в весовую контору, оттуда весть о великолепной находке мгновенно распространилась по прииску. Весовая, кооперативный банк и государственное налоговое управление занимали единственное бетонное здание посреди деревянного городка. Здание это, украшенное звездным флагом Бразилии, располагалось рядом с моргом, куда непрерывно поступали жертвы поножовщины, несчастных случаев, легочных болезней и бандитов, свирепствовавших на дорогах Серра-ду-Бурако. Оценщик, худой желтокожий человек в черном костюме и целлулоидном воротничке, говорил по-португальски, жеманно пришепетывая, как выходец из метрополии. Он прищелкнул языком, посмотрел на весы, объяснил, что точную стоимость можно будет назвать только после того, как самородок расплавят и очистят от примесей, и назвал предварительную цену: несколько сот тысяч новых крузейру.
– А главное, гошподин, цена его будет возраштать ш падением кружейру, говорил он.
Тристан с удивлением глянул на самородок. За ночь он изменился: из человекоподобного идола он превратился в бугристую картофелину, а лунные кратеры стали глазками. Сдав самородок на хранение в банк, он получил взамен квитанцию и ушел, подозревая, что никогда больше не увидит подаренный самим небом самородок.
Ночью лил дождь. Склоны и уступы карьера превратились под ногами в месиво. Приближаясь к своему участку, он увидел там группу людей. На брошенных участках вокруг его ствола вдруг засуетились старатели. Темные спины гнулись и выпрямлялись, деловито долбя породу, в которой, по слухам, скрывалось золото, а два брата Гонзага как раз вылезали из его шахты. Они закричали на Тристана раньше, чем он успел открыть рот.
– Ты, бандюга! – заорал брат постарше и пониже ростом, по имени Ахилл. – Мы посмотрели и все обмерили, ты влез на территорию нашего участка! Самородок наш!
– Браконьеров вроде тебя надо колесовать, чтобы другим гаримпейру неповадно было! – добавил Исмаил – он был младше, но выше ростом.
– Я не выходил за пределы моего участка, – стоял на своем Тристан, хотя, по правде говоря, вспоминая сейчас лихорадочные удары киркой, он припомнил также и ощущение, будто лезет в чужой карман, и теперь спрашивал себя, не залез ли он и в самом деле на чужой участок. Точного ответа не было, поскольку даже сам он не мог бы сказать наверняка, из какого именно места выработки он получил самородок.
– Мы вызовем землемеров, – отчаянно грозил старший брат, – полицейских, адвокатов!
Они действительно подали на Тристана в суд, и процесс, растянувшийся на долгие месяцы, привлек внимание центральной прессы. Самородок снова и снова вынимали из банковского сейфа и фотографировали; хотя он и был меньше золотых булыжников, найденных в Австралии в 1851 году, но оказался самым большим из обнаруженных в горах Серра-ду-Бурако. Новая волна алчности всколыхнула Бразилию благодаря средствам печати. Корреспондентка «О Глобу» приехала с фоторепортером, и тот сфотографировал Тристана и Изабель в их хижине: Изабель купалась в оцинкованном корыте, погрузившись по самые плечи в пену и игриво выставив голую ногу, Тристан держал на руках пухлого бледного сынишку и краснокожую дочь, и глаза его, блестевшие под благородным лбом черными пузырьками, с опаской глядели в объектив.
Снимал их увешанный фотоаппаратами коренастый мужчина средних лет в мятой одежде, который сыпал шуточками, чтобы заставить их улыбнуться, а интервью брала молодая прогрессивная женщина с худыми, как тростинка, ногами, обтянутыми сетчатыми чулками. Оба были настолько любезны, что Тристан и Изабель нарушили бы все законы провинциального гостеприимства, если бы они выставили их за дверь и отказались позировать перед камерой. Журналисты пробыли у них всего час и вели себя как добрые родственники из города, приехавшие в Гойас очаровать своих близких, и ничто не выдавало в них людей, которые выставят их обоих на всеобщее обозрение. Правда, у Изабель хватило сообразительности уклониться от ответов на вопросы о ее родителях, а Тристану его хитрость уличного мальчишки помогла солгать о своей семье, которой он стыдился, – но четкие черно-белые фотографии выдали их с головой. Из освещенной фотовспышкой хижины на читателей «О Глобу» глядели Тристан и Изабель, превратившиеся в одну из тех супружеских пар, чьи ошеломленные и напуганные лица по капризу фортуны оказываются вдруг в центре всеобщего внимания, как попавшаяся на крючок рыба. Один из заголовков гласил: «Старатели оспаривают права на огромный самородок». «Беглая парочка остановлена на пути к богатству», – сообщал другой. За первыми репортерами последовали другие, и Тристан любезно принимал всех. Это нашествие могло принести с собой беду, а могло и привести к прорыву вперед.
***
Однажды, вернувшись домой с работы в сумерках, он увидел восседающего на одном из двух стульев человека в сером костюме. Поначалу Тристан со стыдом подумал, что Изабель стала заниматься своим ремеслом дома, но потом, приглядевшись, узнал мужчину с печальным лицом, поседевшими висками и аккуратно подстриженными усиками – это был Сезар. Изабель испуганно жалась к плите, держа на руках толстенького сынишку, распущенные волосы доходили ей до самой талии. Корделия лежала в колыбели, всхлипывая во сне.
– Друг мой, я опять нашел тебя, – сказал Сезар, небрежно вытаскивая вороненый револьвер, но, как будто из вежливости, не наводя его на Тристана. – Под крышей другой семьи – на этот раз, правда, твоей собственной. Прими мои сердечные поздравления.
– А где Виргилиу? – спросил Тристан. – Он все еще играет правым нападающим за «Тирадентес» из Мооки?
Сезар устало улыбнулся.
– После того как ты от него улизнул, Виргилиу... Его назначили на другую работу.
– Зачем ты преследуешь нас? Мы здесь никому не мешаем.
– Это не совсем так, друг мой. Несмотря на плачевное состояние дисциплины в нашей стране, Бразилия все же не лишена определенного порядка, традиций и устоев. Ты же, кстати, беспокоишь моего замечательного хозяина.
Сезар, воображавший себя состоявшим при дворе семьи Изабель, должно быть, давно уже болтал с ней в своей фальшивой отеческой манере, поскольку он явно не ко времени расслабился, выглядел томным и самовлюбленным, а револьвер его бесполезно смотрел в глинобитный пол. Он не ожидал, что Тристан швырнет в него изо всех своих сил двадцатипятикилограммовый мешок с рудой и попадет прямо в лицо, повалив его на пол вместе с хрупким деревянным стулом.
Изабель зашлась в крике, а Азор радостно засмеялся, когда Тристан одним прыжком оседлал Сезара и решительным ударом разбил тому голову самым большим куском руды, выпавшим из мешка. Гримаса боли на лице немолодого бандита разгладилась, и веки его с дрожью закрылись. Из седого виска сочилась кровь. Он стал слишком стар для своей работы.
