Дмитрий Липскеров - Всякий капитан - примадонна
– Все может быть, – посочувствовал Птичик.
– Так что я не могу его оставить сейчас! Борхито очень переживает за свой маленький рост!.. Я тебе говорила, что у меня уже есть месячные?
– Нет.
– Второй год, – информировала Верка с гордостью. – Ты-то как живешь?
– Нормально.
– Как мать с Ванькой, Хабиб?
– Ничего…
– Ты прости меня, что я завтра не приду! Сам понимаешь!..
– О'кей.
Перед тем как поехать на кладбище, Анцифер подошел к тахте, на которой лежал мертвенно бледный загипсованный Хабиб. Видя приближающегося пасынка со стальными глазами, турок сжался всем телом и покрылся мелким потом.
Птичик погладил отчима по гипсу и с большим сочувствием произнес:
– Прости меня! – и добавил: – Зверь…
Он не возвращался к ней неделю.
Взяв из физической лаборатории микроскоп, Птичик разобрал его, затем вновь собрал, переделав механизм в телескоп, и просидел несколько дней у себя в комнате, исследуя черную дыру.
Анцифер растянул кожу настолько, насколько это было возможно. Вставил в нее медицинское распирающее кольцо, чтобы не закрывалась, и воткнул в пустоту окуляр портативного телескопа.
Он просидел несколько часов, глядя в свою душу, отчаянно напрягая глаза, но ничего, кроме всепоглощающей тьмы, не обнаружил.
Его глаза устали. Анцифер с усмешкой представил себя астрофизиком, исследующим свое тело, а вернее – душу. Астрофизик души!.. Неужели в ней все так темно?.. Не успел он задаться этим вопросом, как тотчас в непроглядной тьме блеснуло искрой, будто отстрелило от зажженной спички. Как будто звезда упала с ночного неба… А затем одна за другой – и черное пространство разукрасил самый настоящий звездопад, застывший созвездием Лебедя.
Когда-то отец, отвезя детей на море, показывал Птичику ночное небо и на падающие звездочки говорил:
«Ты можешь загадывать любое желание, сынок! И оно обязательно сбудется!»
– Хочу, чтобы она меня любила! – бесконечно загадывал Анцифер, зачарованный звездопадом своей души.
А потом звездный дождь внезапно кончился, и темнота, словно волшебный театральный занавес, расцвела многочисленными галактиками, как будто Птичик глядел на снимки телескопа «Хаббл». Он рассмотрел Млечный Путь, который мчался на него, как в научно-популярном фильме, закрученный в космическом вихре. Затем незнакомые галактики понеслись в прошлое, одна за другой возникая и исчезая, поражая своим многоцветием.
– Я чего, в планетарии?!! – обалдел Птичик. Из материнской комнаты донеслось:
– Не мешай спать! Ты что, один здесь живешь, гений херов!
– Спи спокойно, мой богинь! – Хабиб.
– Ты мне еще будешь здесь указывать, иноверец! – мать.
У Птичика от напряжения потекли из глаз слезы. Ему необходимо было сделать перерыв. Он оторвался от окуляров, зевнул протяжно и заснул прямо на ковре…
На следующий день в университете искали того, кто увел микроскоп стоимостью двадцать пять тысяч долларов. Даже милицию вызвали, и зачем-то она шарила у всех по карманам, как будто микроскоп можно было спрятать в одежде.
Знающие люди объяснили людям в погонах, что микроскоп вещь не столь уж маленькая, что название произошло не из-за малости пропавшего предмета, а из-за малости, которую предмет может разглядеть. Сама же вещь довольно большая. Милиционерам показали другой, похожий на пропавший, микроскоп.
– А-а-а! – поняли милиционеры. – Что ж вы раньше молчали?
Кто-то из особо наглых студентов ответил:
– Мы надеялись, что вы среднюю школу окончили!
Главный из милиционеров, стрельнув глазами, тотчас обнаружил говорливого.
– А ты, ушастый. – Милиционер указал пальцем на наглеца. – А ты, ушастый, плохо кончишь! Таким, как ты, ушастый, ухи быстро отстригают! Умные все здесь? Я спрашиваю: умные?.. Так какого хера вы нас вызываете, отвлекаете от важных дел?!
Здесь пожилой проректор заступился за студентов:
– Потише, товарищ капитан! Здесь вам не вытрезвитель! Здесь будущее российской науки! Так что попрошу!..
Весь университет знал, что пожилой декан еще в советские времена работал нелегалом во Франции, в секретной лаборатории, и тибрил для страны секреты. Его не поймали, и, по слухам, за заслуги перед коммунистической партией ЦК присвоил разведчику звание генерала.
– А ты, старый, плохо кончишь! – побагровел капитан. – Таких, как ты, живьем хоронят! Дубинкой хочешь по ребрам?..
Ну здесь и поехало все! Пожилой декан резко, будто щипцами, взял капитана чуть повыше локтя и, казалось, приподнял его, сделав больно.
– Нападение на власть! – вскричал милиционер, извиваясь всем телом.
Декан зашептал ретивому командиру наряда что-то в ухо, отчего тот сначала побагровел, а потом побледнел и сник в мгновение. Декан отпустил его руку и значимо произнес:
– Чтобы я вас больше здесь не видел! Ясно?
– Так точно, – промямлил капитан и поплелся к выходу, уводя за собой ошеломленных подчиненных.
Когда двери за властью закрылись, декану дружно аплодировали всем факультетом.
Ну и самое главное – концов микроскопа так никогда и не нашли! Спасибо милиции и декану из Федеральной службы контрразведки!
Всю неделю Анцифер наслаждался картинками Вселенной… А потом ему надоело… Он ВСПОМНИЛ о ней и, засунув микроскоп в сумку, отправился в поход.
Дверь открылась, и он ощутил теплую волну ее запаха. Она стояла в проходе в маечке – худенькая и ночная, и он некоторое время дышал ею, а приблизившись, ткнулся носом в ее волосы и простоял бы так вечность. Он чувствовал, как стучит ее сердце, – как голубиное, как тело, теплое, нагретое одеялами, жмется к его телу и она шепчет ему:
– Где ты был?.. Я ведь могла умереть!..
А он шепчет ей в ответ:
– Прости… – и, чуть приподняв ее за талию, несет в комнату.
– Как же ты! – Она целует его в лицо. – Ты жестокий мальчик!
– Нет, – отвечает он, принюхивается и чует только ее запах и запах нового постельного белья. Опускает ее на кровать…
– Что ты делаешь? – шепчет она.
Он думает о странном женском устройстве. Она спрашивает у него, точно зная о его намерениях. Голая и готовая его принять… Даже сестры Жоровы, которых он по третьему разу за ночь радовал, так же перед слиянием тел, вытаращив глаза, томно вопрошали: «Что ты делаешь?» Ну что здесь ответишь?..
Хотя ей он знал что ответить.
– Я люблю тебя, – прошептал. – У меня столько нежности к тебе!.. Ты похожа на ребенка нерпы, белька. Ты вся белая!..
Этой ночью у них все было гораздо слаженней. Они не теряли сознания, удерживаясь на острие осознанных ощущений. Оба рассматривали друг друга и не стеснялись даже крайностей, которые напугали бы ханжей и лицемеров, любящих смотреть фильмы категории восемнадцать плюс и комментировать их: «Да как же он ей туда-то! А она как это терпит?.. Вот ведь какая эластичная профессионалка!.. И как такие фильмы разрешают! Фу, гадость!.. А это… Она же захлебнется! Вот ведь конь, бычара семенной!»
Он целовал ее.
Она целовала его.
В квартире, подаренной ей Нестором, было густо от любви.
Теперь он пах ею, а она – им.
У нее были маленькие розовые пятки, и он об этом ей сказал:
– У тебя маленькие розовые пятки.
– А у тебя, – ответила она, – у тебя ножищи, как у бегемота!
– У тебя маленькая вкусная попка!
– А ты непристойный хулиган! И у тебя… у тебя маленькая штука!
– Какая штука? – не понял он.
– Которая похожа на пистолетик!
Она улыбалась, глядя, как он постепенно понимает, что имеется в виду!
– Ах ты безобразница! – Он глядит на низ своего живота и улыбается ей в ответ. – Действительно маленькая!.. Сейчас…
– Я тебя тоже люблю, – говорит она.
– Почему «тоже»?
Она не поняла его вопроса:
– Ты же сказал, что ты меня…
– Когда? – Он пытался припомнить, хмуря брови.
– В самом начале…
– Что ты имеешь в виду?
Она придвинулась лицом к его лицу, коснувшись носом его носа.
– Ты негодяй? – лизнула его губы. – Ты хочешь помучить меня?
Он слегка прикусил ее губу, а потом ответил:
– Да, я хочу помучить тебя!
– Отвечай же скорее!
– Что я должен сказать?
– Я…
– Я, – повторил он.
– Я люблю…
– Я люблю…
– Я люблю… мальчиков!!!
Она засмеялась над своей шуткой, а он повалил ее на подушки и, в мгновение подчинив своему телу, признался:
– Да, я люблю мальчиков!
И она опять произнесла, как сестры Жоровы:
– Что ты делаешь?.. – страстно и шепотом.
– Я трахаю тебя!
– Гад!.. – успела произнести Алина. Она хотела еще что-то сказать, но все существо ее переместилось в измерение, в котором отсутствуют мысль и слово, а главенствует лишь чувство одно.
Потом она его кормила, а он ел много и долго, усталый и довольный.
