Масахико Симада - Красивые души
– Твой голос опьянил и очаровал всех. Мне показалось, ты на самом деле существо из другого мира.
Но Каору гораздо сильнее, чем Фудзико, ощущал, что это она принадлежит другому миру. Она отгораживалась от него прочной стеной вежливого отказа. Чем больше Каору стремился к ней, тем упорнее она замыкалась в себе. Он вдруг испугался, что, быть может, в последний раз видит ее лицо.
Не удостаивая взглядом яства, которые выносили, будто пожертвования на алтарь, Каору смотрел на Фудзико. Так, словно у них было одно дыхание на двоих.
– Что ты смотришь? – спросила наконец Фудзико, не в силах выдержать его пристального взгляда. Но Каору продолжал молчать, глядя на нее. Если бы он мог пропеть чувства к Фудзико своими связками, своей грудью; если бы он мог овладеть ими так же, как овладел своим фальцетом!
Неожиданно Каору стали одолевать другие мысли. Ему почудилось, что он вернулся в давно забытое прошлое. Когда-то он уже сидел здесь напротив Фудзико, но сейчас не мог вспомнить, что было дальше.
– Ты сегодня немногословен.
Что бы он ни сказал, любое слово могло серьезно повлиять на его будущее. Каору стал воплощением нерешительности. Чтобы избавиться от этого, он заказал саке. Готовясь к концерту, он не пил и, должно быть, поэтому захмелел очень быстро. Он и Фудзико предлагал выпить и закусить. Каору убеждал себя: этот концерт открывает новый период в его жизни.
– Значит, ты собираешься работать в ООН?
– Меня взяли в штат, так что, наверное, буду сидеть в штаб-квартире в Нью-Йорке.
– Ну если в Нью-Йорке, у нас найдется повод встретиться.
– Тебе, я думаю, предстоит объездить множество городов мира. И в Нью-Йорке, и в Бостоне многих очарует твой голос. Я примчусь на твой концерт, когда будешь выступать в Нью-Йорке. Всем похвастаюсь, что знаю Каору Ноду с детских лет.
Ну и разговор – будто на встрече одноклассников! Любовь умерла лет сто назад, осталось лишь взаимное уважение к жизни друг друга. Значит, мы так и будем иногда случайно пересекаться, посланница ООН и певец?
Каору боялся поверить словам, которые прошептала Андзю на берегу реки: «Я вышла бы за музыканта или поэта». Неужели Фудзико действительно так сказала? Интересно, чье лицо она представляла себе, какое имя не произнесла вслух, говоря «музыкант или поэт»?
– Если мы решим иногда случайно пересекаться, так оно и будет. – Фудзико опять говорила загадками. Что она имела в виду: «я готова уступить соблазну» или «для нас двоих будет лучше ограничиться случайными встречами» – неизвестно.
– Я хочу тебя попросить… – Каору волновался, что ему не хватит времени. Наверное, и в доме работников ООН на ночь запирают входную дверь. Нужно успеть дать почувствовать Фудзико то, что ему не удавалось выразить словами. – Когда мы выйдем отсюда, удели мне пятнадцать минут. Я хочу спеть для тебя одной.
Фудзико задумалась, пристально посмотрела на Каору.
– Непозволительное мотовство. Твой талант принадлежит сотням тысяч.
– Есть одна песня, которую я не исполнял на концерте. Песня любви, ее написал мой отец. Я хочу ее спеть не фальцетом, а тенором.
– А почему мне одной?
– Так надо.
Фудзико было невдомек, что задумал Каору, но, хотя и с опаской, она согласилась.
Входя в лифт, Каору боялся, что Фудзико передумает, но она не отказалась от своих слов. «Гордая», – подумал он. Лифт остановился на нужном этаже, Каору сделал шаг вперед, краем глаза глянул назад, увидел, как Фудзико идет за ним. С каждым шагом по направлению к номеру предвкушение того, что должно сейчас произойти, становилось все острее.
Они с Фудзико вошли в комнату и отразились в стенном зеркале, где до них отражались другие. Каору призывал зеркало в свидетели: смотри, это я вдвоем с Фудзико – в номере Палас-отеля.
Они прошли вглубь номера, к окну, за которым темнела ночь. Они отразились и в нем, встретившись глазами с отражениями друг' друга. Фудзико потупилась, повернулась спиной к окну, посмотрела на Каору, будто хотела что-то сказать ему, но тотчас отвела взгляд. В душном молчании и ему и ей хотелось поскорее привыкнуть к комнате. Хотя Каору так и задумывал – поужинав, затащить Фудзико в этот номер, ему до сих пор не верилось, что она здесь. Словно решившись на что-то, Фудзико поставила сумку на кровать. Каждое ее движение было наполнено сложным смыслом. Он заметил: часы около кровати показывали половину одиннадцатого. Время – самый опасный враг. Каждая минута, каждая секунда усиливали его страх: вот-вот наступит пора Фудзико возвращаться в свое гнездышко. С другой стороны, безжалостное движение стрелок подтверждало, что жизнь движется своим чередом.
– Подожди минутку, – сказала Фудзико, достала из сумки косметичку и скрылась в ванной.
Каору напряженно вслушивался: журчание воды из-под крана, тишина, а затем щелчок закрываемой пудреницы, будто точку поставили. Поправив макияж, Фудзико вернулась в комнату, Каору предложил ей сесть. С легким вздохом она опустилась на диван рядом с Каору.
– Спеть тебе? – спросил он.
– Давай немного посидим просто так.
В голосе Фудзико чувствовалась усталость. Да и Каору наконец избавился от напряжения, вызванного концертом, хмель начал распространяться по всему телу. Задуманное было достигнуто: Фудзико сидела в номере отеля – и радость сменилась тяжелой усталостью. В комнате было слишком светло. Каору дотянулся рукой до выключателя настольной лампы, и ночной пейзаж за окном сразу стал отчетливее.
– Давай немного подвинем диван? – Каору придвинул диван к окну, чтобы пейзаж оказался прямо перед ними.
– Теперь тебе не кажется, будто мы летим по небу?
Сколько раз он мечтал вот так отправиться с Фудзико в путешествие! Ему хотелось, сидеть рядом с Фудзико в кресле «боинга», пересекающего Тихий океан, любоваться ее профилем в окне поезда, мчащегося сквозь тоннель, обнимать ее в деревенском автобусе, трясущемся по серпантину горной дороги. Куда бы он ни уезжал, Фудзико всегда была вместе с ним. Призрачная Фудзико, которая исчезала, стоило только моргнуть глазами.
Фудзико улыбнулась, впервые с тех пор, как попала в эту комнату. Ее улыбка ободрила Каору, и он взял ее за руку. По едва уловимому отклику он пытался прочитать, что у нее на сердце. Вряд ли это можно назвать отказом. Но и не безоговорочным согласием на все. Через свою руку Каору передавал Фудзико биение сердца, стараясь согласовать его ритм с сердцем Фудзико. Вдруг Фудзико прошептала, будто вспомнив:
– Что там за окном? Лес императорского дворца?
– Тьма кромешная. Как черная дыра. Интересно, что за сны снятся обитателям этого леса?
– Наверное, им снится, что они отправились в путь, куда заблагорассудится, в любую точку мира.
– Говорят, люди видели, как из этого леса стартуют летающие тарелки.
– Наверное, это была твоя летающая тарелка, Каору. Когда слышишь, как ты поешь, так легко принять тебя за инопланетянина!
– Будь у меня летающая тарелка, я бы похитил тебя.
– Ты и так меня похитил.
Каору вспомнилось, как однажды он проник к Фудзико в комнату. Как сидел на коленях, не шевелясь, будто провинившийся мальчишка, стараясь вести себя как можно более правильно, чтобы не вызывать сомнений у Фудзико. У него затекли ноги, и он не мог встать, а Фудзико обняла его за плечи. С тех пор они впервые оказались одни в комнате. Каору не терпелось проверить, что стало с их любовью за эти восемь лет.
Он подался вперед, положил ладонь на затылок Фудзико, ища губами ее губы. Фудзико спряталась, уткнулась лицом в свое плечо, отвергая поцелуй. Но Каору не отступал, свободной рукой он взял Фудзико за ладошку, которой та уперлась в его плечо, и положил ее себе на шею. Увлекаемая Каору, Фудзико сползла с дивана, скользя вдоль подлокотника.
Ее щеки разгорелись, будто пламя камина отражалось в них, от шеи веяло жаром ее тела. Каору, не шевелясь, ждал, когда она приоткроет губы.
В полутьме глаза Фудзико призывно мерцали. Она тоже ждала, не произнося ни слова.
Время, казалось, замерло. Первым прервал паузу Каору. Он глубоко вдохнул через нос, легко и свободно поднял Фудзико на руки и поменял место для объятий. Ожидая, пока Фудзико привыкнет к колыханию кровати, он целовал ее в уголки глаз – и вот губы ее смягчились. Забыв обо всем на свете, Каору спешил убедиться, хотят ли ее губы принадлежать ему, он шевелил языком и издавал звуки, похожие на забавы водоплавающих птиц. Фудзико пыталась сдержать себя, не позволить своему дыханию превратиться во вскрики. Но от ушей Каору не ускользнули тихие стоны.
Каору хотел заполнить трещину, возникшую между ним и Фудзико, отдать ей все лучшее, что в нем есть. Он потратил на это целый год, и теперь пора получить вознаграждение. В тихих стонах Фудзико ему слышалось благословение.
Каору удалось сломить стену стыда и преодолеть сопротивление разума Фудзико, и теперь он стремился к еще большим глубинам. Он без устали ласкал Фудзико, надеясь, что ее плотно сжатые колени ослабнут, а установленные ею запреты слой за слоем растают. Его пальцы и язык двигались от губ к шее, от ушей к ключицам, все больше возбуждая Фудзико. Когда он расстегнул третью пуговицу на ее блузке, Фудзико хрипловато выдохнула:
