Александр Сапсай - Семейная реликвия. Ключ от бронированной комнаты
Первой нарушила молчание Ольга.
— Ирреальность какая-то, да и только, — сказала она, задумавшись. — Трудно даже поверить в то, что мы видим. Нежно-зеленая трава, деревья в красно-желтой листве. Лужайка, заполненная музыкантами в белых фраках, белоснежных рубашках с бордовыми бабочками. Восхитительная музыка Штрауса. Одинокие слушатели… На фоне снежных остроконечных вершин Альп. Сказка какая-то, да и только. Просто восхитительно. Как будто иллюстрация к книжке братьев Гримм. Особая, ни на что не похожая картинка из какой-то другой жизни… Андрюша, дорогой мой, ты как будто — до сих пор меня так и не простил, да? — спросила Ольга, когда они, усевшись вскоре на летней веранде кафе в парке, заказали по большой чашке эспрессо с популярным в этих местах горячим апфельштруделем. — Прости, но что было, то было, назад не вернешь. После этого у каждого из нас все-таки годы жизни за плечами. У тебя свои обиды, у меня свои. Помнишь, как в детстве нам все время повторяли: «Кто старое помянет, тому глаз вон! А кто забудет, тому два!» Мы наконец встретились. Мы с тобой сейчас здесь, вдвоем, и это главное. Ты согласен со мной?
— Согласен. Конечно, согласен, — тихо и как-то даже послушно ответил Андрей, накрыв ее теплую ладонь своей…
Назавтра, в девять утра, они уже мчались по дороге в Аугсбург. Мрачный, из серого камня, небольшой, заросший многолетним хмелем с покрасневшими огромными осенними листьями, домик коллекционера фон Дрейера стоял на окраине города. Кроме этой листвы его оживляли, пожалуй, еще яркие желтоватые ставни и готические картинки на стенах. Дверь открыла седая, но моложавая еще дама с большими, белого золота с бриллиантами, серьгами в ушах и в модной розовой кофточке с поднятым воротничком. Она провела их в неожиданно светлую в этом темном царстве, просто и со вкусом обставленную небольшую гостиную. Через несколько минут появился высокий, под два метра ростом, широкоплечий, с загорелым обветренным лицом, белоснежными густыми волосами пожилой мужчина, одетый в яркий бордовый свитер и светлые брюки.
Андрей начал по-немецки объяснять ему цель их визита. Но герр Густав, а это был именно он, неожиданно прервал его, сказав, что хотел бы вести разговор на русском, а то без практики он стал забывать этот язык.
Приятная во всех отношениях дама, открывшая им дверь, оказалась женой хозяина дома. Предложив гостям неизменный кофе с домашним печеньем, она вскоре неслышно удалилась.
Густав фон Дрейер происходил из аристократической немецкой семьи. Предки его — выходцы из Саксонии — лишь в начале XX века перебрались в Баварию. Отец Густава, Альфред фон Дрейер, был в свое время довольно успешным архитектором, мать занималась домом, детьми. Архитектором хотел стать и Густав. Приход Гитлера к власти семья встретила как должное, даже искренне приветствовала фюрера, не догадываясь обо всех последствиях своей интеллигентской эйфории. В результате вместо учебы в университете Густав попал на Восточный фронт. Потом был Сталинград, плен. А дальше — Средняя Азия, Ташкент, где пленные немцы, в их числе и Густав, строили военные городки на улице Шота Руставели, на Саперной площади, в районе старой крепости, на улице Тараса Шевченко, недалеко от вокзала, знаменитый Республиканский театр оперы и балеты имени Алишера Навои по проекту и под руководством академика Щусева, реставрировали Музей искусств Узбекистана. Обводняли они голодную степь, создавали многое другое.
Там-то, в Ташкенте, и произошла знаменательная для Густава встреча. Смотрительница музея попросила его о какой-то небольшой услуге. Разговорились. Старая, бедно одетая женщина, со следами былой красоты на изможденном, уставшем, худом лице, но с величавой осанкой и прекрасным литературным немецким языком, оказалась Надеждой фон Дрейер. Известнейшей в свое время женщиной, одной из самых красивых в Средней Азии, вдовой родного дяди царя — Великого князя Николая Константиновича Романова. Он был сослан венценосной семьей вначале в Оренбург, а потом и в Ташкент в конце XIX века. Выяснилось, что она еще и дальняя родственница Густава. Как он рассказал Андрею и Ольге, им удалось поговорить всего два раза. Тогда-то ему и сообщила вдова царева дяди, что ее предки уехали в незапамятные времена из Саксонии в Россию, где в XVIII веке прочно осели в Оренбурге. Отец ее служил в этом городе обер-полицмейстером. Там-то она и встретила молодого красавца генерала, сосланного в Оренбург, — великого князя Николая Константиновича, искренне полюбила этого во всех смыслах прекрасного, доброго и героического человека, который ответил ей взаимностью. Вскоре она вышла за него замуж, за что венценосная семья отправила его, уже вместе с женой, еще дальше — в Туркестан, в Ташкент. Узнав, что Густав сам из Баварии, Надежда фон Дрейер упомянула в разговоре с ним, что еще девчонкой, живя в Оренбурге, слышала не один раз о чудотворной иконе «Спас Нерукотворный» XIV века. Эта икона, по ее словам, принадлежала хорошим оренбургским знакомым ее отца, носившим фамилию Агаповых-Писаревых. Вскоре после Октябрьского переворота икона бесследно исчезла. А вот недавно появившийся в музее новый сторож, Генрих Соломонов, бывший в немецком плену, напомнил ей об этом сокровище.
Надежда фон Дрейер рассказала Густаву, что этот сторож, оказывается, в плену жил в Баварии, в небольшом городке под Мюнхеном. Он видел там, в доме хозяина, где работал, судя по описанию, ту самую икону «Спаса». При самых загадочных и трагических обстоятельствах она оттуда исчезла. Как помнила с детства вдова великого князя, благочестивых людей эта икона охраняла, берегла, приносила им удачу. Над теми же, кто преступал христианские заповеди и презирал мораль, всегда вершила праведный суд. О многом хотел бы порасспросить вдову Николая Константиновича Густав, но его перевели на другой объект. Больше свою дальнюю родственницу фон Дрейер, как он ни старался, так и не увидел. А вскоре военнопленным немцам было разрешено вернуться домой, в Германию. С самой первой партией Густав добрался в до отказа забитом людьми товарном вагоне до своего родного Аугсбурга. Так повезло не всем. Многие скончались по дороге от холода, голода, болезней, так и не увидев родины. Он же вскоре после возвращения женился, поступил в университет, стал, как и мечтал до войны, архитектором. Многие дома в Баварии построены по его проектам. Однако проснувшийся в плену интерес к истории, искусству и литературе загадочной, далекой и холодной России не утратил. С годами этот интерес заметно вырос, стал глубже, осознанней. Некоторые мотивы великой культуры Густав перенес в свои архитектурные творения. Но главное — он теперь известный в стране коллекционер древнего российского искусства. Многие иконы его нынешней коллекции уникальны. Икону же «Спас Нерукотворный», о которой рассказала ему Надежда фон Дрейер, Густаву до сей поры, к великому сожалению, увидеть так и не удалось. Но следы ее он все же нашел.
— Господа, — прервал свой рассказ Густав, давно перешедший на немецкий язык, — может быть, еще кофе? Нет? Сейчас тогда вспомню любимую присказку нашего главного охранника, капитана Евдокима Васина. Э-э-э, как это он любил повторять, дай бог памяти? Да, вспомнил наконец: — «На нет и суда нет!» — сказал он вдруг громко по-русски, сопроводив поговорку сочным трехэтажным матом и неожиданно еще громче засмеялся. — Господа, — продолжал Густав, — узнал я, что икону, которую вы ищете, прятал в конце войны у себя некто Томас Майнхоф — сосед крупного антиквара, а раньше того самого бауэра, на кого, как мне удалось узнать, и работал военнопленный Соломонов, о котором мне рассказала Надежда фон Дрейер. Майнхоф, по моим данным, жив-здоров, чего и вам желает, как говорят в России. Только живет он теперь в Австрии, в Инсбруке — столице зимней Олимпиады, что примерно в часе езды от Гармиша. Координаты его у меня все есть — и телефон, и адрес. Я их вам дам. А уж о встрече с ним, я думаю, вы договоритесь сами. При необходимости можете сослаться на меня.
— Очень интересный старикан, а? — задумчиво сказал Андрей, как только серый и холодный пригород Аугсбурга скрылся позади. — Между прочим, кто-кто, а я-то знаю, что его коллекция, о которой он рассказывал, не на один миллион евро тянет. Чувствуешь, что за старик? Вот так-то.
— Неужели? — искренне удивилась Ольга. — Дом вроде бы у него совсем небольшой, даже скромный по нашим российским меркам. Да и обстановку тоже роскошной не назовешь. Хотя это у нас, в России, если уж кто наворовал миллионы, вступил в «клуб миллионщиков-нуворишей», тут только все и начинается. Настоящее соревнование: кто кого переплюнет. Если у соседа особняк полторы тысячи квадратов, то у другого — обязательно не меньше трех, и так далее и тому подобное. Раз у тебя две яхты в Красном море болтаются, то у меня их будет пять, не считая той, что под Таллином, в районе Пирита для прогулок друзей. Если у тебя самый настоящий Дворец дожей в Италии есть, то у меня не хуже замок Тюдоров в Англии. У тебя «Челси»… и пошло-поехало до бесконечности. И ведь заметь, у кого-то чего-то всегда будет больше, лучше и толще… Так ведь говорят, да? Им бы о душе подумать, покаяться перед Господом да благотворительностью начать свои грехи замаливать. Ан нет, всё туда же…
