Эдуард Тополь - Русские на Ривьере
– Не будем уточнять, Саша. Рассказывай.
– Поэтому заявление этих девок по поводу изнасилования одной из них студентом ВГИКа было для нашего райотдела милиции просто сладостным новогодним подарком! Они прикатили в общежитие на двух машинах, нашли пьяного Невского и забрали его на глазах изумленной хмельной общественности. Привозят в отделение и говорят:
– Вы знаете Веронику Петрову?
– Какую Петрову? – говорит Невский. – Да я такой никогда в жизни…
Потому что он действительно забыл, как ее даже по имени-то зовут. Он и у своей киномеханикши никогда фамилии не спрашивал, а тем более у ее подруги!
– Ничего! – говорят в милиции. – Вот мы возьмем у тебя сперму на анализ, сразу вспомнишь ее фамилию!
– Какую сперму? Вы что, ребята?
– Давай, давай! На анализ!
А Витя же такой веселый, обаятельный парень. И добрый – ты помнишь. Нужно сперму – пожалуйста! Достает свой, по терминологии твоей «России в постели», ключ жизни и начинает им манипулировать на глазах у изумленных милиционеров. Они говорят:
– Не здесь, не здесь, мы тебя отведем!
И ведут его в поликлинику. Причем все это с шутками, с прибаутками, потому что, во-первых, сама ситуация смешная и абсурдная, а во-вторых, сам Витек такой весельчак, ерник, типичный скоморох, за это его Шукшин и любил. Он пришел в поликлинику и громко:
– Товарищи, где тут сперму сдают?
И все время пытается ширинку расстегнуть. Но в конце концов его куда-то заводят, в какой-то кабинет. И говорят:
– Вам как? Дать порножурнал?
То есть у них, оказывается, все есть для этих целей. Но Витя же у нас гордый товарищ, он говорит врачихе, причем солидной даме:
– Да какой порножурнал? Зачем? Вы тут постойте, и все!
Она говорит:
– Мерзавец! Негодяй! Как вы смеете!
Ладно, берут у него сперму на анализ и опять тащат в милицию, прессуют: «Лучше по-хорошему сам признавайся, как изнасиловал гражданку Петрову!» Мол, за признание – полнаказания, ну и прочие сказки. Но Витя: «Ребята, какая Петрова? Вы чего?» Тут они берут с него подписку о невыезде из Москвы и отпускают до получения результата сравнительного анализа спермы. Витя приходит в общежитие, ложится спать, а утром идет во ВГИК на занятия. А там первый урок – история кино, как обычно. И с похмелья все студенты на третьей минуте уже храпят, а Витя идет в кинобудку к своей зазнобе. Она ему отдается и по ходу дела говорит со страстью:
– Ну, гад, изнасиловал мою подружку? Она тебя засадит!
Он с изумлением говорит:
– Какую подружку?
Она говорит:
– Ну как же! Помнишь Новый год?
Тут он вспоминает, что действительно была там и подружка. Но он же шутник, ерник, он спрашивает, будто с трудом вспоминая:
– Так это я с тобой был на Новый год?
Она говорит:
– Ах ты, сука! Ты даже не помнишь, с кем ты в Новый год был? Ну, смотри, я тебе устрою!
Но поскольку весь этот разговор происходит во время определенного лирического процесса, то и ее угрозы звучат как бы в шутку.
А тем временем в милиции процесс уже пошел, то есть там заводится уголовное дело. Которое попадает к следователю – правильной и несчастной советской женщине, члену КПСС. И когда к ней приходит этот серафим со своими шуточками под рязанского Швейка и говорит: «Здрасьте, вы меня вызывали?» – она ему очень сухо и протокольно отвечает:
– Вы приглашены по делу об изнасиловании…
Но Витя же в своем амплуа, он продолжает Ваньку валять:
– Я вообще по этому делу специалист. Если вам надо помочь, то я…
Она говорит:
– Вы вообще отдаете себе отчет, с кем вы разговариваете? Я следователь.
Он говорит:
– А что, следователи – не женщины? У вас дырочка, а у меня пипирочка.
Она вызывает караул и говорит:
– Вот этого типа, чтобы он охолонился, на три дня в КПЗ. А через три дня я продолжу допрос.
И его уводят в камеру предварительного заключения.
А в КПЗ бывают дни, когда там полно задержанных и люди как-то общаются. А бывает, когда там никого нет, пусто. Витя попал в пустой день. И вот он, при его общительном характере и темпераменте, походил десять минут туда-сюда по камере – делать нечего. Постучал в дверь, ему снаружи сказали: заткнись! Он понял, что дело хана – тоска. А он так не может, он должен что-то выкинуть, какой-нибудь фортель. Тогда он говорит:
– Сержант, очень важное дело! Государственное! Я знаю серьезные военные тайны, но боюсь, что не смогу донести их до начальства, потому что сюда в любой момент могут привести каких-нибудь убийц или бандитов. Дай мне бумагу и карандаш, я должен записать важнейшие вещи.
Сержант, конечно, смотрит на него с подозрением, но Витя же гениальный актер, он что угодно мог сыграть, хоть самого Баниониса в «Мертвом сезоне». И этот мент достал школьную тетрадку и химический карандаш и бросил их Вите через намордник камеры. Невский открыл первую страницу и подумал, что бы ему такого бессмертного написать. Он еще сам не знал в тот момент, зачем он попросил ту тетрадку. И он пошел по тому же пути, по которому мы с тобой идем. Он решил перед тем, как его посадят, а может, не посадят, вспомнить самое дорогое, что было у него в жизни. А что у него было самое дорогое? Любовные романы. И он вывел на первой странице этой тетради бессмертную фразу в его собственном стиле. Он написал так: «КАК Я СТАЛ НА ПУТЬ РАЗВРАТА. История моей жизни». И дальше, поскольку его обвиняли в изнасиловании, которого он не помнил, он начал издалека. Про то, как в возрасте трех лет он, сидя на горшке в детском садике, смотрел, как какала его соседка. И это его страшно возбудило. Потом, как в возрасте семи лет он схватил за косу какую-то девочку. А когда она его ударила, то он ударил ее по попе, и это его страшно возбудило. И пошло-поехало. Это было очень вольное сочинение на заданную тему, как на приемных экзаменах во ВГИК. Покончив с детством, Витя перешел на свою учебу в ремесленном училище и на поступление во ВГИК – как, сдавая творческие экзамены, он перетрахал всех абитуриенток. А поступив во ВГИК – всех актрис, институтских секретарш и преподавательниц. Короче, все трое суток он сочинял в совершенно сказочных творческих условиях – полная тишина и уединение, трехразовое, но не утомительное питание и никаких отвлекающих соблазнов в виде бутылки кагора или киномеханика с бюстом пятого размера.
К концу трехдневного срока тетрадочка была исписана до последней страницы его талантливыми и юмористическими фантазиями, и если бы мы смогли отыскать ее в архивах прокуратуры, то по ней можно было снять замечательный фильм для фестиваля комедийных фильмов. А на четвертый день Витю выводят из КПЗ и ведут на допрос к той же следовательнице. Которая уже получила заключение по результатам сравнительной экспертизы Витиной спермы и спермы, извлеченной у пострадавшей гражданки Петровой. А поскольку эти результаты идентичны, следователь предъявляет Невскому обвинение, то есть говорит уже официальным тоном: я, такая-то и такая-то, предъявляю вам, такому-то и такому-то, обвинение по статье такой-то и такой-то – изнасилование; что вы можете сказать по этому поводу?
Но Невский еще не врубается, насколько это серьезно, он ведь сейчас после творческого процесса, после, можно сказать, своей Болдинской осени, и он ей отвечает:
– А чего тут говорить? Я все написал.
И подает ей тетрадку со своим юмористическим сочинением, которое в другой ситуации могло бы сойти за такой предмет литературы, как, скажем, «Лука Мудищев» или известные вольные сочинения Пушкина и Лермонтова на ту же тему. Но когда это ложится в уголовное дело об изнасиловании, то для следствия это уже никакое не легкомысленное сочинение, а улика, вещественное доказательство и неоспоримый юридический документ. К тому же эта баба-следователь совершенно, как ты понимаешь, нетворческий человек. Она воспринимает все всерьез и ищет в своих юридических справочниках, как называется это извращение, когда с трех лет подсматривают, как другие какают. И на основании этой тетрадки она находит, что Витя педофил, эксгибиционист, извращенец и так далее. То есть она составляет на Витю огромное заключение на сорока страницах с цитатами из его сочинения и комментариями из учебников по криминалистике и судебной психиатрии. И это дело идет в суд. И несмотря на то, что за Витю вступаются Шукшин, Трегубович, все руководство «Ленфильма», студии имени Горького и еще целая куча знаменитых людей, которые пишут, что он талантливый режиссер, замечательный актер и надежда советского кинематографа, что никакого изнасилования не было, а эти две твари просто сводят с ним счеты, Витя Невский получает восемь лет. Его исключают из ВГИКа, он сидит семь лет и выходит уже совершенно седой, без зубов и с какими-то запавшими и трагически-горестными глазами. Его узнать было невозможно. Когда он бросился ко мне в Доме кино и стал обнимать: «Саша! Дорогой! Здорово!» – я его сначала чуть не оттолкнул от себя – бомж какой-то! Потом узнал, пригласил в ресторан, мы вспомнили вгиковскую молодость.
