Ингрид Нолль - Натюрморт на ночном столике
Лара принесла мне отцовские джинсы, заляпанные грязью, и рубашку с кровавыми пятнами. Я, задыхаясь от насморка, засунула все это в машину.
Терзаемая угрызениями совести, позвонила Сильвия:
— Ой, прости, мне так жаль! Я виновата! Он просто хотел, чтобы я научила его ездить верхом…
Вот как? Я не знала!
Ну да, Райнхард же превосходный теннисист, пела Сильвия, вот она и подумала, может, ему и другой вид спорта подойдет, верховая езда например. И в конном клубе, между прочим, полно богатеньких толстосумов, наверняка кто-нибудь из них закажет Райнхарду новый дом!
— Может, и тебе бы понравилось… — начала было она.
— Сильвия, солнышко, — оборвала я ее, — тебе ли не знать, что меня в конюшню калачом не заманишь! Кстати, я теперь знаю, откуда у меня взялась аллергия на собственного мужа!
— So sorry![32] — как-то слишком самозабвенно извинялась подруга.
— Да ладно, ты ни при чем, — отвечала я. — Взрослый мужик сам должен соображать. Хотя в последнем я несколько сомневаюсь.
Ночью я слышала, как муж мой стонет, но явно не от удовольствия. Так ему и надо, будет знать, как вечно на чужих кобыл заглядываться!
Наутро Райнхард попросил завтрак в кровать, и так это развлечение ему понравилось, что он и вовсе решил не вставать.
— Ужасная была ночь, — пожаловался он. — Анна, будь добра, пойдешь в магазин — прихвати из офиса мои бумаги, принеси мне их сюда. Надо проверить счета от мастеров, это можно и дома сделать.
Ну вот, мне так даже на руку: пойду проверю бюро!
Стеклянный шар покоился на столе так уютно, будто никакого пожара разжечь никогда бы не смог. Фотоальбом от Биргит исчез, на черном кожаном диване — ни одной дамской шпильки для волос.
Бумаги, что просил муж, я нашла очень быстро. В самом низу обнаружила счет, не от Райнхарда заказчикам, а самому Райнхарду — от Биргит. За вышеперечисленную секретарскую работу она запросила у моего мужа невероятную сумму. У нас нет таких денег! Хотя теперь муж имел представление, — черным по белому написано, не отвертишься! — сколько он должен был бы заплатить мне, если бы я по-прежнему на него работала. А что, если он уже уволил обнаглевшую свою секретаршу, чтобы не задавалась, и теперь хочет при случае опять припахать меня? Прощайте, мои натюрморты! Не дай бог Райнхарда потянет к лошадям, это еще дороже, чем теннис. А потом Сильвия будет петь ему, что она мечтает о парусной яхте, и пошло-поехало! Господи, неужели это мой муж, мой неотесанный мужик, который всегда смеялся на теми, кто считал себя самым крутым на селе? Мой медведь из простой семьи, который на нашей свадьбе не знал, как едят спаржу?
Вечером навестить больного заявились Сильвия и Удо, с цветами, шампанским и стопкой книжек для постельного режима. Пациент тем временем в тапочках и пижаме восседал перед телевизором и весь был занят футболом. Друзья наши стали расшаркиваться, Удо извинялся за свою «невозможную жену», которая толкнула моего бедного мужа на глупость. Я отправилась на кухню за фужерами для шампанского, Удо пошел за мной.
— Знаешь что, Сильвия там в конюшне развлекается с Райнхардом, а мы с тобой чем хуже, а? Мы тоже имеем право…
— Ну конечно, Удо, — оборвала я его, меня уже тошнило от его похотливых намеков. — А потом мы все вчетвером пойдем на ток-шоу, где супружеские пары откровенничают, каково это, поменяться на время партнерами?
Удо в ужасе уставился на меня, я с трудом заставила себя улыбнуться.
Ночью меня терзал кошмар, который я никогда не забуду. Опять главную роль играла ванная. Нас с Райнхардом, и детей тоже, однажды солнечным воскресеньем приглашают на гриль. Сначала каждый занимается своим делом: Удо мажет растительным маслом колбаски и телячьи котлеты, Сильвия валяется в шезлонге, Райнхард феном раздувает костер, чтобы угли скорее разгорелись, дети играют с морской свинкой. Я инспектирую сад, шныряю по кустам, осматриваю садовый инвентарь в сарае и вдруг проваливаюсь в яму, а там — навоз!
Мое светлое милое летнее платье превращается в лохмотья, от меня несет за три мили. И никто меня не жалеет, все громко хохочут.
— Марш под душ! — кричит мой муж, и я бегу в большую ванную, залитую солнцем.
Наконец я снова чиста и свежа, заворачиваюсь в шелковое кимоно Сильвии и возвращаюсь в сад.
— Ты ванну вымыла? — подает голос моя подруга. Я таращу глаза. Мыть ванну?! Мы вместе с ней идем в ванную: она черная, никогда не видела столько грязи.
ТОМЛЕНИЕ ПЛОТИ
Вопреки ночным кошмарам, следующее воскресенье было замечательное. Накануне ночью мы с Райнхардом, после долгого воздержания, спали наконец вместе без всякой аллергии. Должна признаться, инициатива исходила только от меня. Не то чтобы меня обуял приступ всепрощающей любви, нет, но мне захотелось! Очень! Я потребовала своего. Слишком долго приходилось себе отказывать в самом естественном — до отпуска, во время отпуска — больше терпеть сил моих не было. Все, хватит, меня было не удержать! Одна ночь — маловато, конечно, по сравнению с неделями вынужденного одиночества, но это только начало, начало новой нормальной семейной жизни. Мне бы хотелось, чтобы и утром меня тоже обнимали, но когда я проснулась, Райнхард уже встал и играл с детьми в их любимый покер. Рука его снова работала превосходно, зато настроение было так себе. В последние дни муж стал какой-то нервный, дерганый. Да, ему бы в отпуск, жалела я его.
Что же мне оставалось, как не мириться с мужем и терпеть, так советовала мне Эллен. Если отношения не наладятся, то выход один — развод, но стоит ли? Так ли все скверно? Куда я денусь с детьми? Хватит ли у Райнхарда денег, чтобы содержать две семьи? И прежде всего Лара и Йост будут мучиться. Они с отцом прекрасно ладят, им с ним так весело! Да, им-то весело, зато я одиноко увядаю в этой птичьей клетке. В наших недоразумениях я винила саму себя: это я ревную его без повода, у меня с нервами не все в порядке, а он — нормальный мужчина, самолюбивый, тщеславный и несколько самовлюбленный. История с Имке — я все не могу простить — как раз и показала, какой он чувствительный, как ему не хватает, чтобы его почитали, обожали, превозносили. Наверное, я теперь должна чем-нибудь его умаслить, угодить ему, польстить.
В начале XVII века сведущий, начитанный зритель рассматривал какую-нибудь самую обычную сцену в трактире, запечатленную на полотне, и знал наверняка: сие есть настоящая проповедь о вожделении плотском. Мастер Иеремиас ван Винге, не отставая от своих современников, щедрой рукой нагромоздил на кухонный стол обильную снедь. У нас на кухне тоже есть такое окошко в стене, чтобы передавать обед в гостиную. Там, в глубине картины, в зале харчевни, три господина в ожидании трапезы коротают время, играя в кости. Но до них живописцу почти нет дела. То, что происходит здесь, на переднем плане, на кухне, вот оно — главное. А здесь доминирует мясо, плоть, тело, во всех вариантах: ощипанная курочка с кремовой кожицей, розовая телячья вырезка, а рядом — кухарка, молодуха, чей цвет лица, кровь с молоком, затмевает сочный колорит мяса на столе. Кажется, ее блузка, белая, как цветок лотоса, с глубоким вырезом на груди, почти декольте, неохотно скрывает свой секрет. Девица слегка придерживает края выреза левой рукой, одновременно кокетливо открывая округлый изгиб груди. Правой рукой она будто пытается оттолкнуть мужчину, который настойчиво ее домогается, впрочем, отталкивает она его как-то нерешительно, неуверенно. А все потому, что соблазнитель перед ее глазами держит монету. Ну все понятно, он свое получит, не сомневайтесь, звонкая денежка дело сделает.
Вот она, пара эпохи барокко — в любой момент двое готовы поддаться греховному искушению. Однако непристойней всех ведет себя на картине курица: валяется на спине, ноги кверху задрала, все нутро нараспашку, бесстыжая! А вот и аллегория первородного греха, погубившего человечество еще в райском саду: маленький мальчик сейчас втихаря стянет со стола румяное яблочко. Символом похоти и вожделения становятся еще капуста и морковь. Одна только грустная рыба на простой круглой доске на переднем плане, перед самыми глазами зрителя, напоминает о воздержании.
Может, я тоже вела себя так же похотливо в ту ночь, как эта девица, эта курица и маленький воришка. Ну и что? Я соблазнила собственного мужа, ни один пуританин, будь он хоть апостолом морали, не назвал бы меня грешницей!
Вскоре после воскресного обеда зазвонил телефон. «Пусть звонит, — решила я, — это, наверное, Эллен или моя мама. Я сама перезвоню попозже».
Райнхард вскочил:
— А что, если это мой офис горит? — Он метнулся к телефону, вероятно желая мне продемонстрировать в очередной раз, что оказался прав. — Сильвия, — коротко сообщил он и остался поблизости, чтобы все слышать.
