Рассел Хобан - Мышонок и его отец
– Может, кремовый? – предложила тюлениха. – Почти светло-жёлтый, только ещё чуть посветлее.
– О чём это вы, дорогие мои? – заинтересовался отец.
– О доме, – пояснила новоиспечённая жена. – Конечно, первым делом нужно содрать всю эту ужасную чёрную краску.
– Но сначала – всё как следует отмыть и отчистить внутри, да проветрить хорошенько, – подхватила тюлениха.
– Совершенно верно, – согласилась слониха. – Вижу, мы с тобой прекрасно поладим, милочка. Между нами говоря, скоро у нас тут всё устроится честь по чести. Главное, нам с тобой уже ясно, что надо сделать, а мужчинам только и остаётся, что сообразить, как это сделать побыстрее. Так что мы этот дом в два счёта приведём в порядок!
– А как же самозавождение? – напомнил малыш.
– Позже, – отрезал отец. – Сначала – главное.
Пришла осень: ночи становились все холоднее, сверчки стрекотали всё ленивее, а песни других насекомых и вовсе умолкли. Днём в воздухе разливалась прохлада; листья меняли цвет; ветер с полей и лугов за свалкой пропах костровым дымом, а в кукольном домике на шесте неутомимо кипела работа.
Зимородок, выпь и гадальщик трудились день-деньской. Двое из них прочёсывали свалку в поисках чего-нибудь полезного, а третий стоял на часах перед домом. То и дело гадальщик с выпью или зимородком возвращались с добычей, которую тут же и поднимали на площадку при помощи тюленихи или подъёмного крана. Металлической мочалке и хозяйственному мылу слониха сразу нашла применение; наждачная бумага и скипидар, краски и кисти тоже пошли в ход. Дело дошло уже до мебели и застекления окон; особенно бурно обсуждалась проблема занавесок. Со свалки тащили всё что можно: никто ведь не знал заранее, что пригодится.
О самозавождении пока и думать забыли: банка с запчастями исправно служила для всевозможных работ по дому, и для каждого полезного занятия в ней находился свой механизм, которым и заменяли на время внутренности заводных жильцов. Обнаружилось, что механизм для лазания по канату как нельзя лучше подходит для работы с наждачной бумагой, которой соскребали старую краску со стен; с моторчиками и руками, предназначавшимися для игры на скрипке, удобно было оттирать грязь; механизм для езды на велосипеде отлично послужил для смешивания красок; и мышонок с отцом использовали все эти новые возможности соответственно.
Слонихе привязали к хоботу игрушечную метёлочку, и она подмела полы во всех комнатах. Гадальщик прыгал следом за нею, сбрызгивая пол из водяного пистолета; за ним вышагивала выпь, державшая мышонка-отца за ноги, а тот оттирал полы хозяйственным мылом. Затем гадальщик прошёлся по всем комнатам в обратном порядке и ещё раз всё побрызгал, а следом прошаркал фуражирский отряд с привязанными к ногам тряпочками и кусочками губки.
Голубой краски на весь дом не хватило – на свалке её нашлось не так уж много, и в голубой цвет выкрасили только крыльцо и одну из спален. Но со дна старых банок удалось выскрести краски других, самых разнообразных цветов: малиновую и алую, розовую и жёлтую, коричневую, оранжевую и несколько оттенков зелёного. Каждую краску использовали до конца и только затем брали следующую, но все спальни всё равно оказались разного цвета, не говоря уже наружных стенах и скатах крыши.
Работа продвигалась день за днём и ночь за ночью, в мерцании свечных огарков; птицы переносили с места на место, поднимали и опускали на лесках неутомимых заводяшек, а за ними, головокружительно раскачиваясь в плетеной корзиночке, следовал Квак, нанося завершающие штрихи. Дом накрепко прибили гвоздями к площадке – выпь позаботилась об этом первым делом, а затем приступила к ремонту, и вскоре её «У-У-У-БУМ-ТРУМБ!» стало для обитателей свалки столь же привычным, как надтреснутый карусельный вальс.
Окна без стёкол донимали слониху, как заноза в боку, и всё её семейство ночи напролёт ломало голову над этой проблемой, пока наконец гадальщик не увидел, как плавится в костре электрическая лампочка, и не изобрёл способ резать стекло раскалённой докрасна проволокой. Плоские стёкла попадались на свалке редко, но бутылок было хоть отбавляй. Правда, по размерам и форме они были разные, так что некоторые окна получились выпуклыми, но зато весь дом враз засиял янтарными, синими и зелёными стёклышками, словно настоящими самоцветами.
Занавески и ковры тоже оказались разномастными, как и сколоченная из подручных материалов мебель, однако с каждым днём в доме становилось всё уютнее. Пёсья Звезда, с приближением зимы поднимавшаяся над горизонтом всё выше и выше, с каждой зарёй любовалась каким-нибудь новшеством, и вот наконец бумканье прекратилось, площадка очистилась от банок из-под краски, кисточек, гвоздей и щепок, и слониха объявила, что кукольный дом готов принять новых жильцов.
Пострадав некогда от пожара и пережив несколько ремонтов, дом преобразился до неузнаваемости и, как феникс, возродился из пепла. Из-под новой отделки то там то сям ещё выглядывали остатки узорной лепнины и изящной резьбы; подновлённые балкончики безмятежно взирали в лицо непогоде; дозорная башня стала жёлто-оранжевой, обзавелась перильцами и флагштоком и заметно приободрилась. Мансардная крыша щеголяла новыми заплатами, но была теперь прочной, как скала, и дымоходы жизнерадостно торчали над нею вкривь и вкось, презрев все невзгоды и снова вознесшись на вершины славы.
Конечно, кукольный дом уже никогда не стал бы прежним, никогда бы не смог вернуть былую величавость и красоту; однако совместными усилиями маленькой семьи он обрёл нечто новое, нечто совершенно иное. Как только в его убранство внесли последние штрихи и занавесили окна из бутылочного стекла разноцветными шторками, он воззрился на округу с какой-то сумасбродной заносчивостью и бесшабашной бравадой. Горделиво возвышаясь на шесте, он словно подначивал этот хвалёный большой мир со всеми его напастями: ну давай, покажи мне хоть одну опасность, над которой мы ещё не посмеялись – я и новые мои обитатели!
Крысий Хват почуял в утреннем воздухе колкое дыхание надвигающейся зимы и задрожал. Пробормотав что-то беззубым ртом, он бросил унылый взгляд на свои былые владения, которыми наслаждался так недолго и которые утратил так бесповоротно и окончательно. Лапа его потянулась к счастливой монете, висевшей теперь у него на шее, и ощупала надпись «ВСЁ У ВАС ПОЛУЧИТСЯ!». Крысий Хват вздохнул и вновь погрузился в пучину своего поражения и позора.
На исходе дня, начавшегося с подъёма флага, слониха в глубокой задумчивости стояла на площадке, глядя через окно в гостиную, где дрожащий огонёк единственной тусклой свечи то выхватывал из тьмы, то вновь окутывал тенями её маленькую территорию.
– Что-то не так, дорогая? – спросил мышонок-отец. – Тебя что-то беспокоит?
– Не то чтобы прямо уж так беспокоит, – отозвалась слониха, – но мне кажется, чего-то ещё не хватает. Вот только ума не приложу, что бы это могло быть.
– Ещё одного флагштока, мама? – предположил мышонок-сын.
– Нет, – сказала слониха.
– Ковра на лестницу? – подала версию тюлениха.
– Нет, – сказала слониха.
– Света, – донёсся чей-то негромкий голос из густой травы под шестом.
– Ну конечно! – воскликнула слониха. – Именно! Я так долго прожила без крыши над головой, что совсем позабыла, как оно должно быть. В нашем доме должно быть настоящее освещение, а не эти жалкие свечные огарки. – Она помолчала немного, а затем осведомилась: – Кто это сказал?
Квак дошлёпал до края площадки и глянул вниз.
– Крысий Хват, – сообщил он.
– Тьфу ты! – возмутилась слониха. – Я-то думала, мы избавились от этого мерзкого типа навсегда. Гоните его прочь!
Выпь грозно захлопала крыльями и снялась с площадки. Бывший хозяин свалки робко съёжился в траве под покровом сумерек.
– Нет, пожалуфста! – взмолился он. – Не прогоняйте меня! Я теперь нифто и никто! Я бежвредный! Все теперь фмеютфа над Крыфьим Хватом, а вфера жук-мо-гильфик футь не закопал меня, когда я прилёг вждрем-нуть. Фжальтешь!
– Кажется, он и вправду совсем безобидный, – заметил отец.
– Я могу найти для вас лампофки и всё подключить, как надо, – продолжал Крысий Хват. – Я фтолько вфего умею! И фто угодно могу придумать. Я вам пригожуфь, вот увидите!
– Ты же любишь темноту! – напомнил мышонок-сын.
– Нет-нет, уже нет! – запротестовал Крысий Хват. – О, одинокий жверёк во тьме! В этой жуткой ночи, полной ненавифтного фмеха и фёпотов! Темнота – это так ужафно! Вожьмите меня к фебе, пофвольте вам служить! Ф нафтояффими лампофками ваф дом фтанет такой крафивый!
– Вот бедняга! – растрогался отец-мышонок. – Трудно его не пожалеть.
– Фмилуйтефь! – молил между тем Крысий Хват. – Только подумайте! Только предфтафьте фебе, фколько вфего полежного я фмогу для ваф фделать! И где бы вы фейфас были, ефли бы вам не прифлось фтупить фо мной в битву? Как бы вы одержали эту победу, ефли бы не было Крыфьего Хвата, обречённого проиграть?
