Роберт Стоун - Дамасские ворота
— Спасибо вам обоим, — сказал Адам Лукасу и Сонии. — Вы очень добры.
У него был приятный голос, выдававший в нем уроженца американского Юга и человека культурного. Наблюдая за Сонией, Лукас заметил, что в ней нет и следа того сдержанного высокомерия, с каким она поначалу держалась с ним вчера вечером.
— Как видите, книг у нас много, — сказал пожилой. — Хотелось бы забрать как можно больше.
Лукас вышел на улицу и подогнал машину к студии Гиги, въехав задом на мощеный тротуар. В Израиле это делали все и постоянно. Но в Сафеде нарушение даже самого светского закона оставляло легкое ощущение космической вины.
Следующие полчаса они были заняты тем, что переносили коробки с книгами и складывали их в багажник лукасовского «рено». Последними погрузили три чемоданчика с одеждой.
— Прекрасно, — сказал Лукас. — Кто еще едет?
— Только мистер Де Куфф и я, — ответил Разз.
Выезжая с нарушением правил движения задним ходом с улицы, они миновали хасидок в головных платках, совершающих послеобеденную прогулку. На углу Иерусалимской улицы один из группы бородатых мужчин, кажется, узнал их и толкнул локтем остальных. Те обернулись и без всякого стеснения враждебно уставились на машину.
— Похоже, мы им не нравимся, — заметил Лукас.
— Это местное ополчение, — объяснил Разиэль. — Полиция нравов. Наверно, счастливы, что мы уезжаем.
Но люди, которых Разиэль назвал полицией нравов, отнюдь не выглядели счастливыми. Кое-кто из них шагнул на мостовую, глядя на проезжающий «рено».
— Чем мы им не угодили? — спросила Сония. — Мы же чиллоним, правильно? — (Чиллоним — так ортодоксальные иудеи называли неверующих соплеменников.) — У нас же с ними ничего общего.
— Конечно, — сказал Де Куфф. — К вам у них никаких претензий. Дело в нас. В Разиэле и во мне.
— Почему?
— По многим причинам, — ответил Разз. — Среди них есть парни, которых я знал в Бруклине. Я одно время жил там. Они помнят, что я забил на учебу. А еще им не нравилось содержание наших экскурсий по Сафеду.
— Чем не нравилось? — поинтересовался Лукас.
— Мы водили людей по тем же местам, что и они.
— И что в этом плохого?
Разз уныло улыбнулся:
— Мы немножко углублялись в сравнительную религию.
— Например?
— Например, говорили, что форма не так уж отличается от пустоты[137], — вмешался Де Куфф.
— Проводили параллели с индуизмом, — объяснил Разз.
— Им не нравились параллели с индуизмом? — со смехом спросила Сония.
— На нас были жалобы, — сказал Разз. — Кто-то натравливал местных мордоворотов.
— Хасидим говорят, что все есть Тора, — добавил Де Куфф. — Мы с ними согласны.
Нацеленный на религию репортер в Лукасе толкал его поинтересоваться у Адама, что значит «все есть Тора». Но он не успел вежливо сформулировать вопрос — пришлось сворачивать на главное шоссе, которое тут шло вниз по склону горы Ханаан, и перед ним до озера вдалеке уступами простирались холмы.
— Боже, какой вид! — выдохнул он.
— Говорят, — заметил Разиэль, — из Сафеда можно видеть от Дана до Галаада.
— Да, — поддержал его толстый меланхоличный друг. — Мир от края до края.
Сония, сидевшая рядом с Лукасом на переднем сиденье, улыбнулась и посмотрела на него. Сердце у Лукаса жарко забилось. Он был счастлив, что они чувствуют одинаково, пусть их чувство вызвано чепухой постороннего. В такой момент и в таком месте это казалось чепухой приятной, и даже, возможно, больше. Это порождало радостное возбуждение, и он положил себе не забыть как-нибудь спросить у нее, что бы, как она думает, это значило.
— Это благословение? — обратился он к Де Куффу. — Видеть такое?
Де Куфф ответил на каком-то из языков Священного Писания.
— Перевести? — бодро поинтересовался Разз. — Или и так понятно?
— Разумеется, — сказал Лукас, — переведи.
— Это по-арамейски. Из комментария к «Бытию». — Благоговейные слова толкования странно звучали, произнесенные в небрежной хипстерской манере; похоже, наркоман, подумал Лукас, знавший нескольких, подобных Раззу. — Когда было сказано: «Да будет свет», под светом имелся в виду свет ока[138]. И первый Адам мог видеть всю вселенную.
— Но это не совсем ответ на мой вопрос.
— Так подумай над этим, — сказал Разиэль, — на досуге.
Он глянул на Сонию и увидел, что высокомерие Разза рассмешило ее. В нем вспыхнула ревность и глупая обида — неприятные чувства, подходящие разве юнцу.
— Можешь думать, можешь не думать, — проговорил Де Куфф и, похоже, погрузился в дремоту.
— Не понимаю я этих религиозных иносказаний, — ответил Лукас. — Всякие там глубокие великости слишком для меня сложны. Буддийские коаны. Хасидские притчи. По мне, все это — китайское «печенье счастья».
— Я тебе не верю, — сказала Сония. — Иначе почему ты здесь? Почему пишешь о религии?
— Выявляю, — ответил Лукас. — Первые признаки.
— Чего? — спросил Разз.
— Наверно, конца света? — интуитивно предположил Лукас.
— Сказано было: ищите знамения, — сказал Разз. — Видел какие-нибудь?
— Я думал, ты можешь видеть кое-что, что я не могу.
— Пожалуй что так, — признал Разиэль.
— Что ты видишь? — спросила Сония. — Конец света?
— Кристофер не улавливает того, что мы способны уловить, — сказал Разиэль. — В конце концов, это наши дела. Мы только этим и занимаемся.
— Отлично, — кивнул Лукас. — Мое дело слушать. Стараться во всем этом разобраться.
— Наверняка же у тебя и диплом религиоведа.
— Молодец, догадливый.
— По какой именно религии? — спросил Де Куфф.
— Не бери в голову, — успокоил Лукаса Разиэль Мелькер. — Он шутит.
— Знаю.
Они ехали по шоссе на Тиверию, спускаясь с холмов на равнину у озера Киннерет. Там, где в озеро впадает Иордан, росли банановые рощи кибуца, в котором прошло детство подружки Лукаса Цилиллы. Потом они проехали Бейт-Шеан по Иерихонской дороге.
— Вообще-то, — сказал Лукас, — я бывший католик.
— Интересно, — хмыкнул Мелькер. — Ты похож на еврея.
Пытаясь представить, каким образом он мог показаться Раззу евреем, Лукас только еще больше разозлился. А ведь совсем недавно он был в прекраснейшем настроении.
— Не совсем, — заявил он.
Сония наблюдала за ним уголком глаза:
— Так ты здесь просто наездом?
— Точно, — ответил Лукас. — Разъездной корреспондент.
14
Прохладным дождливым утром несколько недель спустя Сония сидела в маленькой каменной лавке бергеровского домохозяина — Мардикяна, армянина-униата, занимавшегося росписью изразцов. Лавка располагалась близ Виа Долороза, но жил он и работал у Дамасских ворот, в доме с крохотным садиком и крышей, увитой виноградом. На красочных квадратных изразцах, которые рядами висели на побеленных кирпичных стенах лавки, были изображены святые и пророки или животные райского сада. Армянин и его брат расписывали их в мастерской в дальнем углу двора, беря за образец персидские книжные миниатюры.
Это был человек за семьдесят, широкой кости, с голым коричневым куполом черепа, покоящимся на массивных бровях. При взгляде под определенным углом он принимал совершенно зверский вид, хотя голос у него был очень мягкий. Они сидели, попивая турецкий кофе. Время от времени Сония передавала ему поклон от его давних еврейских клиентов из западной части города.
Сейчас она пришла, чтобы сообщить Мардикяну о смерти Бергера и выслушать полагающиеся соболезнования. После того как они отдали дань памяти покойного, она выразила желание продлить договор об аренде квартиры. Она рассудила, что способность Де Куффа платить значительно больше обычной цены может положительно повлиять на решение Мардикяна.
Ее друзья, сказала она гончару, — ученые-суфии, как Абдулла Уолтер. Она думала, он помнит, что Уолтер был еврей по происхождению, но новообращенный и пользовался большим уважением в Мусульманском квартале.
— Каждый чужой человек попадает под наблюдение, — с обескураживающим вздохом сказал Мардикян. — Требуют отчета о каждом камне.
— Кто требует?
— Да все стороны. Наша собственность нам не принадлежит, мадемуазель.
Мардикяну доставляло удовольствие обращаться к Сонии в такой вежливой манере. Он позволил себе легкую улыбку:
— Знаю, в Соединенных Штатах люди сами выбирают, кем им быть. Здесь не так, мадемуазель. Здесь, в Старом Свете, у нас нет выбора. Мы такие, какие есть.
— Понимаю, что вы имеете в виду, — сказала Сония. — Тогда не сдадите ли мне? Я не чужая.
— Вашим еврейским друзьям стоит поискать себе жилье в еврейском городе.
Как большинство жителей Иерусалима, мистер Мардикян верил, что каждому есть место и каждый на своем месте.
