Марина Аромштан - Жена декабриста
Кукла лежит на земле, задрав свои кукольные пятки. С одной ноги некрасиво свисает ползунок: наверное, лопнула державшая его резинка.
Упала! Внутри шевелится предчувствие непоправимого.
— Мальвина! Мальвина!
Никто не слышит, как я кричу Ведь я не кричу. Кричит внутри меня. Я бросаюсь к качелям, получаю удар по лбу, хватаюсь за дощечку, повисаю на ней, заставляю качели затормозить.
— Мальвина, Мальвина!
У куклы разбита голова. Кусочек пластмассового лба завалился внутрь, вместе с глазом. Мне страшно, я прижимаю куклу лицом к себе — не только чтобы пожалеть. Чтобы не видеть этого страшного увечья. Я плачу.
— Витька, пошли домой. Скорее! Мальвина разбилась.
Витька испуганно смотрит на меня и не смеет противиться.
Я тороплюсь, забываю взять его за руку, когда мы переходим дорожку. Это очень плохо. Я всегда беру его за руку. Но сейчас не могу об этом думать. Ни о чем не могу думать. Мальвина разбилась.
Это ты ее разбила!
Но я же говорила ей, говорила: держись крепче!
Она не может сама держаться. Она кукла! И ты это знала. Знала, что она не держится. Это ты ее разбила. И теперь она вот такая страшная. Ты даже боишься на нее смотреть.
Не надо, не надо, не надо говорить. Не надо этого говорить…
Разбила! Разбила! Разбила! Ребенка своего разбила!
***— Мама, мамочка! Мальвина разбилась!
Маму больше заботит мой лоб. Она бежит за перекисью. Проверяет, не задет ли глаз.
— Ну-ка, посмотри на меня, Ася! Вот так. — Мама морщится, засыпая глубокую ранку стрептоцидом. — Придется ехать в Морозовскую, накладывать швы.
Я плачу и плачу.
— Давай так. — Мама, наконец, включается в мои переживания. — Сначала мы поедем в детскую больницу и полечим тебя. А завтра Мальвину отвезем — в кукольную больницу. Хорошо?
Свет надежды — как елочная звезда. Я успокаиваюсь почти мгновенно.
— А правда есть такая больница? Где Мальвину вылечат?
— Конечно. А пока мы завернем ее в одеяло и уберем в шкаф.
Мама пристраивает Витьку к соседям, выводит меня на улицу и ловит такси.
***Мы с мамой едем в кукольную больницу. Я держу Мальвину, с головой завернутую в одеяло. Я думаю: там, в кукольной больнице должен быть доктор Айболит. И наконец-то я его увижу — в белой шапке с красным крестом, с трубочкой на шее.
Раньше он лечил животных — в Африке. Но они все выздоровели. И он тогда стал лечить кукол. Интересно, он делает им уколы?
— Пришли. Заходи-ка в эту дверь.
Больница меня разочаровывает: такой маленький тесный подвал. Внутри — дверь в металлической раме, с окошком. В окошке тетенька в грязном синем халате. И очень сильно пахнет клеем.
— Куклу в ремонт возьмете? — спрашивает мама.
— Смотреть надо, — отвечает тетенька. — Дайте-ка сюда— гляну.
— Ася, давай куклу.
Я, торопясь, распаковываю сверток. Мама просовывает куклу в окошко. Тетенька берет куклу, ощупывает дырку в голове, зачем-то переворачивает ее вверх ногами. Кукла издает странный звук, похожий на хрип.
— Пищать-то уже не будет, — говорит тетенька.
Мама согласно кивает.
— И глазами моргать не будет. На клей глаза посадим. Иначе не получится.
— Пусть так, — соглашается мама. — Главное — дырку заклеить.
— Это-то заклеим! Ну что — оформляем?
Мама кивает.
— Тогда раздевайте!
— Ася! Снимай с куклы одежду.
Я тороплюсь, стягивая с Мальвины ползунок и распашонку, путаясь в пуговицах и завязках.
Тетенька выписывает квитанцию, затем щедрым, размашистым движением мажет голый кукольный живот клеем, прилепляет на него бумажку и откладывает куда-то в сторону.
— Через неделю готово будет.
Мама расплачивается, благодарит и тянет меня за руку к выходу.
Перед тем как уйти, я оборачиваюсь. Тетеньки в окошке не видно.
Зато видно, что внутри: полки, полки, полки. На всех полках стоят ботинки и туфли. А на одной кучей сложены голые пластмассовые куклы. Я вижу Мальвину. Она лежит на самом верху кучи, пятками вперед.
Через неделю мы ее забрали. От раны на голове остался тонкий, едва заметный шрам. Но кукла больше не говорила «мама» и не могла закрывать глаза.
— Я так рада, Мальвина, так рада!
Это была неправда.
Дома я надела на куклу платье, посадила ее в шкаф и больше никогда с ней не играла. Чтобы она не упала.
Глава 2
— Вот, смотри. Хотел еще тогда подарить, на прошлый Новый год. Но ты предпочла заняться членовредительством.
Ореховая скорлупка с пушистой куколкой внутри.
— Во что ты там веришь — в низкую магию? В бабское колдовство? Бери, шепчи слова. В середину скорлупы, дурища. Я еще буду тебя учить!
«Влад, ты добрый и хороший».
— Ночью положишь под подушку. Будет тебя сторожить— защищать от призраков одноглазых кукол. Поняла? Ну, шепчи же.
— Что шептать?
— Слушай, придумай сама, а? Я же тебе не профессиональная колдунья!
Я шепчу «магические слова», поглядываю на него и улыбаюсь.
— И чтоб спала. Тоже мне! Куклы испугалась…
***— Ты представляешь, ничего не снилось. Подействовало.
— Я все думал: чем вы с Крузо похожи? Он обожает картонные шпаги, а ты — театральные платья и кукол.
Хорошо, что страх отпустил. Я уверена, что больше не буду бояться. «Это вредно для пуза».
Глава 3
— Асенька, представляете! Прождал в метро больше часа. А за книгами так никто и не пришел. Только зря потерял время. Видно, где-то мы разминулись или плохо согласовали встречу.
Необязательный отчет. Но я чувствую: что-то не так. Что-то не так. Геннадий Петрович перехватывает мой ищущий взгляд, и его лицо сереет. Мой вопрос совершенно не нужен:
— А где портфель?
Это стало случаться в последнее время — после того, как я рассказала ему о своей связи с Сережей. Он вдруг стал мягким, даже ласковым, называл меня исключительно Асенькой и сделался непривычно спокойным, даже отрешенным — до полной рассеянности: забывал, куда положил распечатки, где оставил очки, подолгу искал лежащую на видном месте записную книжку.
— Геннадий Петрович! Что в портфеле?
Он чуть медлит с ответом — чтобы как-то смягчить размеры катастрофы. Но это не помогает:
— Там все, Ася: литература, паспорт и записная книжка.
В глазах темнеет.
— Конечно, есть вероятность, что его никто не заметит. Я поставил его глубоко под лавку.
— Как вы могли уйти без портфеля?
Праздный вопрос, глупый ответ: он зачитался.
Его конспирация всегда носила несколько показушный характер: это была своего рода игра. На самом деле чувство реальной опасности у него ослаблено.
— Знаете, я поеду назад. Вдруг он все еще там? Раз есть некоторый шанс, надо его использовать.
Шанс — это когда один из сотни? Руки без всякой команды обхватывают живот — совершенно призрачная защита. Слышно, как натужно скрежещет лифт.
***Сколько времени ехать до «Парка культуры»?
Пятнадцать минут до метро. Пусть, двадцать. И там еще пятнадцать. Примерно сорок минут. Обратно — столько же. Всего полтора часа.
Прошло десять минут.
Я хочу нормально родить.
Все еще десять.
Мне осталось ходить два месяца.
Господи, дай мне нормально родить!
Уже пятнадцать минут.
Они отберут ребенка.
Если туда попасть, обязательно отберут.
Стрелка совсем не движется.
Я знаю разные даты.
1380 — Куликовская битва.
1564 — начало книгопечатания на Руси.
1654 — воссоединение Украины с Россией.
1812 —
Двадцать минут.
Двенадцать и двадцать — уже тридцать два.
Еще пять — тридцать семь.
Зачем я помню разные даты? Я учила к экзамену.
Там не было тридцать седьмого. И сорок восьмого— тоже. Но я зачем-то их помню. Это даты про бабушку. Как она отказалась.
Полчаса. Полчаса — это мало.
Бабушку пригласили. Чтобы она подписала. Ей не с кем было оставить маму. Ее пришлось взять с собой. Мама уже умела ходить. Но они слишком долго ждали, и маме хотелось спать. Бабушка взяла ее на руки и вошла в кабинет к следователю. Она перед ним стояла и держала спящую маму. А следовать не смотрел — что-то писал и писал. И даже потом вышел. А она осталась стоять. Она минут сорок стояла. А может быть — больше часа. И очень боялась, что мама проснется.
Очень боялась, очень.
Ей было страшно, Господи!
Ей было очень страшно.
Сорок пять минут. Половина.
Потом он вернулся и спросил: «Будем отказ подписывать?»
И бабушка замерла. Она просто оцепенела.
Сорок восемь минут.
И он заорал: «Шлюха! С врагом народа е-сь? Хочешь за ним отправиться — к чукчам?»
А бабушка все молчала, и все держала маму. Прижимала к себе, все сильнее — чтобы она не проснулась.
