Фаусто Брицци - 100 дней счастья
Книги. Я составил список книг, которые купил, но так и не прочел. Я начинаю читать, и через десять страниц бросаю. Литературная апатия – хронический и окончательный диагноз. Я могу сосредоточиваться на чтении недолго – ровно столько, сколько нужно, чтобы прочесть историю Дьяволика.
Фильмы. Я пересматриваю Хичкока, Кубрика и Спилберга. Все остальное – ерунда, которую можно смотреть только от нечего делать или по работе. Вчера настала очередь фильма «Дуэль». Как много совпадений, я сразу отождествил себя с героем. Это я, я пытался бежать от дружищи Фрица, а он преследовал меня, устроившись за рулем грузовика-убийцы.
Когда начинает светать, я снова сижу за компьютером и лазаю в интернете.
И гуглю, гуглю одни и те же страшные слова.
Сегодня я узнал, что в мире каждый день рождается примерно 365 000 детей и умирает около 155 000 человек. То есть каждый день нас больше на 210 000 человек, что почти вдвое больше, чем жителей города Латина. Жизнь – как остановка метрополитена: кто-то спускается на станцию, кто-то поднимается вверх, кто-то заходит, кто-то выходит. А народа все больше и больше, пока в один прекрасный день станцию не разорвет. Дурацкая, но точная метафора.
Еще я нашел отличный сайт, который позволяет с абсолютной точностью рассчитать день твоей смерти, и все благодаря статистике. Нужно заполнить анкету, указав дату рождения, город проживания, работу, количество пережитых операций, болезней, наличие аллергии. Потом добавить даты смерти всех близких родственников, о которых есть данные, и причины их смерти.
Ввожу свои данные и нажимаю «энтер».
Жду.
Вот и дата моей предполагаемой смерти.
2 июля 2038 года.
Дурацкий сайт.
Я замираю, уставившись на экран.
Гугл.
2 июля 2038 года.
Год чемпионата мира по футболу. Как раз отыграют четвертьфинал. Я не смогу посмотреть полуфинал и финальную встречу. Это никуда не годится.
К счастью, я до этого не доживу.
– 60
Коррадо решил уговорить нас с Умберто прыгнуть с парашютом. Сам он прыгал уже более ста раз, у него есть свидетельство инструктора, хотя он этим и не занимается. Я соглашаюсь. Умберто – нет. Он будет ждать нас на земле и снимать на камеру, как мы приземлимся. Коррадо объясняет, что прыгать мы будет вдвоем, в связке. Он обращается со мной, как с заболевшим ребенком. Мне это совсем не нравится. Я выговариваю ему, и он обижается.
– Мне хотелось, чтобы ты провел день по-новому!
Я подтверждаю свое намерение сигануть в пустоту. Спрашиваю, не хочет ли Паола присоединиться, но ей нужно проверять работы студентов. Она бы все равно не поехала. С тех пор как я прокололся с синьорой Морони, она не выносит Коррадо.
Перед тем, как отправится на поле, я задаюсь резонным вопросом: кто изобрел парашют?
Мог бы и догадаться: Леонардо.
В «Атлантическом кодексе» мой любимый изобретатель записал, что «если у человека есть шатер из льняного полотна шириной и высотой в двенадцать локтей (примерно семь метров) с четко зафиксированной базой, которая позволяет куполу оставаться раскрытым, то человек сможет бросаться с любой высоты без опасности для себя».
Прыжок, который Коррадо заказал для меня, предназначен для начинающих и называется «тандем», потому что я буду прыгать вместе с инструктором. Сначала мы поднимемся на «Турбо-Финисте» на высоту 4200 метров, а потом прыгнем. Минута свободного падения, после чего Коррадо раскроет парашют, примерно в 1500 метрах от земли.
Страшно. Само описание процесса уже пугает.
Пока мы залезаем на борт крошечного самолета, Коррадо старается меня подбодрить.
– Прыгать с парашютом – это все равно что заниматься любовью с небом.
– Спасибо, дружище. Я ценю твои усилия придумать красивую метафору, но от страха это не спасает.
– Кончай, мы уже на борту.
Аэроплан летит до нужной высоты всего пятнадцать минут.
Пока мы готовимся, кто-то распахивает дверь.
Без малейшего предупреждения Коррадо сталкивает меня в пустоту. Клянусь: если выживу, задушу его голыми руками.
Через секунду я понимаю, что происходящее словами не описать. «Лететь вниз» совсем не то, что «падать», как можно подумать. Скорее, это как «плыть». Я даже могу передвигаться в воздухе и кружиться, прямо как под водой. Коррадо что-то кричит, но я не слышу. Шестьдесят секунд полного транса. Я – небесный пловец, мне нравится кружиться, кувыркаться, и мой сиамский близнец-инструктор вынужденно следует за мной. Потом Коррадо раскрывает парашют, магия заканчивается, и начинается совсем другое. Все мы привыкли видеть землю сверху из иллюминатора самолета, но без этого фильтра она совсем другая. Мы медленно скользим все ниже и ниже, мой опытный друг управляет полетом, мы совсем рядом с аэропортом, от которого стартовали.
– Ну как? Тебе понравилось?
– Почему ты раньше никогда меня не звал? – спрашиваю я с довольной миной.
– Потому что ты жуткий трус!
И это правда. Я вдруг понимаю, что всю жизнь только и делал, что трусил. Потом Коррадо показывает мне фильм, снятый камерой, которая была закреплена на мне и снимала мое лицо. На записи я целую минуту смеюсь. А я и не заметил. Я плаваю в небе и смеюсь, как младенец, когда его щекочут.
– 59
Представьте себе бессмысленный майский день, когда небо готово обрушить на землю целое море тропических слез. Сегодня именно такой.
Сегодня я не пошевелил и пальцем и весь день проторчал в кресле, размышляя о смерти.
– 58
В честь Джузеппе Гарибальди напечатали марку. Возражений у меня нет. Свои марки есть у Святой Катерины, Карло Гольдони, Пьетро Меннеа, Федерико Феллини, Эмилио Сальгари, Примо Леви, Эннио Флайано, Алессандро Мандзони, Микеланджело, Массимо Троизи, у Смурфиков, у Энрико Карузо, Альберто Сорди и, само собой, Леонардо да Винчи. А вместе с ними у целой кучи святых, поэтов, мореплавателей и так далее.
А у меня нет – и не будет. После моей смерти филателия проигнорирует мое существование. Ну да ничего. Когда я был маленький, то коллекционировал использованные марки, аккуратно отклеивая их от конвертов, найденных в дедушкиной будке, с помощью пара. Я надеялся, что найду какую-нибудь редчайшую марку, стоящую целое состояние. Но в филателии «Болаффи» меня постигало неизбежное разочарование: ни одна марка из моей коллекции не стоила больше ста лир. Я утешался тем, что надеялся однажды увидеть свой бессмертный лик на маленьком зубчатом квадратике с надписью «60 лир». Нет, ничего не вышло. Даже самую маленькую улицу не назовут в мою честь. Представляю себе мраморную доску: «Лучио Баттистини. 1973–2013. Игрок в водное поло». Звучит неплохо. Уж хотя бы самую маленькую площадь могли бы назвать в мою честь, этакую самую второстепенную немощеную площадочку за домом, где не развернется ни одна машина.
Но нет.
Известной песни я не написал, знаю.
Не открыл никакого лекарства.
Не совершал чудес.
Не побеждал на Олимпиадах.
Не снял шедевр мирового кино.
Не спроектировал ни купола, ни церкви.
Не написал «Обрученных».
И у меня нет врага по имени Гаргамель[11].
Я ничем не заслужил, чтобы меня помнили. Не заслужил мраморной доски, глядя на которую туристы бы восклицали: «Это что еще за Баттистини? Дай-ка погуглю!»
И все же у меня есть жена и дети, и я люблю их. У меня есть мои прекрасные друзья, есть команда ребят, которые готовы отдать за меня жизни… Да, я ошибался и буду ошибаться еще, но я тоже жил, я тоже был приглашен на праздник на планету Земля. Я был. Сидел в уголке, вдали от именинника, но все-таки присутствовал. Жаль только, что для того, чтобы начать жить, нужно было узнать, что скоро умрешь. Как поется в старой песне, которую я впервые услышал в исполнении Джиджи Пройетти: «Я рад умереть, но немного жаль. Мне жаль умирать, но я рад умереть». Забавно, но факт.
Я рад умереть, но немного жаль.
Мне жаль умирать, но я рад умереть.
С сегодняшнего дня это станет моим девизом.
– 57
Самое удивительное чувство в моей жизни – когда я впервые взял на руки Лоренцо. Прошло всего пять минут, как он родился, ему только что обрезали пуповину, обмыли и положили на руки Паоле. Потом она передала его мне, и я почувствовал всплеск адреналина.
Когда ему было три с половиной, мы научили его читать по комиксам «Микки и его друзья», а писать он стал уже в четыре. В четыре с половиной он строил домики из «лего», в пять катался на двухколесном велосипеде, в восемь мог приготовить пасту с томатно-базиликовым соусом. Единственное, о чем я сокрушался, как вы уже знаете, – что Лоренцо так и не научился плавать и совершенно не загорелся любовью к водному поло. Я испытываю к сыну смешанные чувства: смесь нежности, зависти и желания оберегать.
