Кристин Айхель - Обман
– Именно в бездонную.
– Я ничего не знал о ней, мы ведь познакомились совсем недавно, до безобразия недавно и поэтому придумали себе общее прошлое, основанное исключительно на кинофильмах, книгах и музыке. Может, ты помнишь популярный в ту пору фильм с Аленом Делоном в главной роли. Да, разумеется, он был одинок и красив. Ты помнишь, как заявили о себе Фрэнк Синатра и Дин Мартин (легко вспомнить, но трудно забыть). Ты помнишь едкий запах школьных физкультурных залов, жалкое состояние половой зрелости? И хотя она моложе, значительно моложе меня, по возрасту, как принято выражаться, годилась бы в дочери, – тем не менее нас связывало общее прошлое, и мы оставались рядом на протяжении всей нашей жизни, ибо обожали одних и тех же артистов, любили одни и те же дурацкие песни и всякую прочую дребедень. Мы были как бы сиамскими близнецами, разделенными после рождения, независимо от разницы в возрасте. Мы представляли собой два биографических сгустка, наконец-то слившихся в один мощный поток, бушующий, неудержимый и судоходный. На этих бурных волнах неслись наши бумажные кораблики, собачьи глаза Аль Пачино и аккордеонисты Дина Мартина, а также полоски на концертном костюме Джинджер Роджерс. Когда Фред Астер объявлял о невесомости, мы в один голос возглашали «ты еще помнишь?» как сестрички, сентиментальные, мечтательные, и этот поток не иссякал вплоть до сегодняшнего дня.
– Тогда, стало быть, я всего лишь паромщик?
– Вы другая.
– Вы повторяетесь.
– Я устал.
– Я еще никогда не ощущала себя такой бодрой.
– Пощадите меня.
– Необычная просьба…
– О Порти, как тебя люблю, ты должен от нее меня спасти, не дай ты мною завладеть, не дай свести меня с ума. А если ты меня удержишь, принадлежать тебе я буду навсегда.
Мне не суждено его увидеть, но и этого уже достаточно. Мне и так пришлось все разрушить, что остается другим, если ничего больше нет. Мне пришлось рвать письма, черный шелковый шарф. А вот сделанные на «Полароиде» фотографии даже не удалось разорвать на части, пришлось их резать ножницами, было больно на это смотреть. Потом я попробовала сжечь клочки бумаги, но опять ничего не вышло, каждый раз с клочков бумаги на меня смотрели то рука, то губы. Потом слегка обуглившиеся листочки я разбросала по разным мусорным корзинам. Мне было больно сознавать, насколько я упорна.
– Значит, последняя ночь.
– Госпожа, давайте без мелодрам.
– Почему же? Это ведь последняя ночь. И я не уверена, хочу ли пожелать себе пережить эту ночь.
– В эту самую ночь вы сохраните радость жизни. Целиком и полностью доверьтесь мне.
– В жизни мелодрама встречается чаще, нежели трагедия.
– Я жду, принцесса.
– И что это за игра?
– Это вовсе не игра.
– Значит, конец.
– До конца далеко. Любовь живет вечно.
– Ах, ну разумеется.
– Нет, нет. Этот лозунг я как-то увидел в одном борделе, в Ольденбурге – вышитый крестиком в цветной гамме безрадостного кухонного интерьера, да еще на общем сером фоне. Скорее всего подарок благодарного клиента.
– Стало быть, это всего один раз и никогда больше? Париж гибнет, а Рим горит?
– Да, принцесса, именно так.
– Помедленнее, пожалуйста. Не гоните так.
– Боже мой, мы же не связаны супружескими узами.
– Мне просто хочется достичь цели. Это значит, мне не хотелось бы это форсировать.
– Вам нечего опасаться. Скорее мне надо бояться.
– Вы считаете, она стремится вас погубить?
– Да.
– Она дочь Хризантемы?
– Да.
– Кокин с ее поблескивающими глазенками и шелковистой кожей.
– Да.
– Печенье для гурманов.
– Да, да.
– Когда она назвала вам свое имя?
– Утром после съеденного мороженого. Она была свидетельницей того, как я в последний раз встречался с ее матерью. Тогда она меня увидела. А я ее нет.
– Ну и?…
– Звонили все набатные колокола, от рождественских до похоронного звона. Но до моего слуха доносилась только музыка, тихий ласковый звон пронзал мою душу.
– Что ее ожидает?
– Понятия не имею.
– И тем не менее вы едете туда?
– Она держит меня в руках. Ей известно, как погибла ее мать. Она подготовила мое бегство, позаботилась об автомобиле. И у нее есть деньги. Еще потребуется немного времени, прежде чем я подберусь к деньгам Лизы и Эльзы. Это мой единственный шанс.
– Стало быть, речь идет не о Кароле в шапочке Красного Креста?
– Нет.
– Какая роль предназначена мне?
– Понятия не имею.
– Кто знает, может быть, я неплохая секундантка.
– Может быть, неплохая помощница егеря. Пожалуйста, не забудьте положить несколько дубовых листьев в мой кровоточащий рот.
– Как умерла Хризантема?
– Об этом потом, пожалуйста.
– «Потом» сжимается. С каждым метром, который мы преодолеваем на этом безутешном шоссе, «потом» превращается в мало что значащее ничто.
– Вы говорите уже как я.
– Кто же я?
– Нана.
– Вы устраиваете настоящую гонку.
– Ошибка номер сто три. Впрочем, сейчас это уже не так важно. А вы-то кто?
– О чем вы?
– Вы кто? И кто я?
– Маленькая серая жемчужинка в вашем колье.
– Как поэтично.
– Мне так не кажется. Маловероятно, что именно крохотная серая жемчужинка не соскочит с нитки, равно как и другие жемчужинки.
– Вас зовут, кажется, фрау Майнц или?
– Вы что? Сходите с дистанции?
– Я играю против вас, причем впервые. И не уверен, удастся ли мне это пережить.
– Нервничаете?
– Скажем так – волнуюсь.
– Остановитесь.
– Чего ради? Чтобы снова припудрить нос?
– Остановитесь. Не мешало бы составить компанию дамам на заднем сиденье. Еще раз и никогда больше.
– Ну и как?
– Ее нет.
– Может, не там и не в то время?
– Это ее игра. Заставляет меня ждать.
– Коварная и изящная игра.
– Все учтено…
– А если она вообще не придет?
– Маловероятно.
– Все останется по-прежнему – отдельные номера?
– Разумеется.
– Мне уже сейчас вас не хватает.
– Благодарю.
– Это не был комплимент.
– Вы не психолог.
– Нет.
– Значит?
– Оставим все как есть.
– Нет, я хочу знать все. Причем немедленно. Как вы проникли в тюрьму? Может, вас запекли в торт?
– Это проще, чем кажется. Ведь вам как авантюристу такие вещи должны быть известны. Например, документы не такая уж мелочь. Я имею в виду удостоверения, свидетельства, рекомендации…
– Я в этом не очень разбираюсь.
– Но я знаю, что вы – мастер своего дела. Важные операции в вашем деле все еще выполняются вручную. Музыка. Любовь. Смерть.
– Пожалуйста, назовите мне ваше настоящее имя.
– Это совсем не важно. Кроме того, вы все равно никогда не обращаетесь ко мне по имени. Я даже понимаю вас… Ведь можно проболтать попусту, направленно растягивая слоги, что может чувствительно нарушить идиллию языкового общения.
– Угостите меня лучше джином с тоником.
– Здесь это в общем-то не разрешается.
– Термос с кусочками льда. Мне надо было бы это знать.
– К сожалению, термоса у меня с собой нет. И льда в мини-баре тоже. Я смотрю, вы любитель пропустить рюмку перед сном.
– Вот видите, вы тоже не обращаетесь ко мне по имени.
– Мы только что напоролись на профессиональный сбой.
– Я что, оказался в ловушке?
– Если хотите, можете уйти.
– С кем вы заодно? С полицией? С Кокин? Что случится со мной, если я выйду из гостиницы? Меня сразу же застрелят, или…
– Или?…
– И это долго будет продолжаться?
– Не думаю.
– Почему здесь нет Кокин?
– Может, ее собачка приболела.
– Так кто же вы?
– Телефон.
– Опять горничная? У вас нет посетителей? Это что? Код? Это ваш номер, доктор. Кому известно, что вы сейчас здесь?
– Я в ванной. На звонки не отвечаю.
– Тогда перезвонят позже.
– Ладно. Алло? Да, большое спасибо.
– Кто это был?
– Майор Доммю. Приглашает нас в бар выпить шампанского. Говорит, за счет гостиницы.
– Да врете вы.
– Какое ужасное слово.
– Черт возьми, все-то вы врете.
– Идемте. Ложь – нечто связанное с дилетантами.
– В конце концов, дилетант то же самое, что любовник.
– Так и есть.
– Не собираюсь я пить шампанское в баре.
– Тогда закажите нам что-нибудь поесть.
– Я не голоден.
– Можно заказать в номер что угодно. И не обязательно многослойный бутерброд с мясом, помидорами, салатом и майонезом. Есть еще меню из скромных трех блюд…
– О да. Кровяная колбаса, жертвенный барашек, страстоцвет. Как тонко заметил Шуман: слово «блюдо» выбрано не без изыска. Но при этом мне приходят в голову мысли не о пиршестве, а о настоящей военной кампании.
– Пошли.
– Ты приготовишь мне пир перед лицом моих врагов. Я сейчас вернусь в свой номер.
– Кланяйтесь вашему Шуману.
Я никогда его больше не увижу, но он все еще здесь. Я никогда в жизни больше не надевала неглаженые тенниски. Темно-красную губную помаду я выбросила.
