Тимоти Финдли - Ложь
Потом я сидела в прохладе гостиной, слушая, как где-то за спиной Мег уговаривает Майкла воспользоваться туалетом.
Бэби стояла у двери, курила сигарету, которую позаимствовала из тех пачек «Дюморье», что лежали на кофейном столике. С Бэби всегда так — она не упускала случая покурить и выпить на даровщинку или съездить домой, в Бостон. Все ее деньги до последнего цента заморожены в каких-то немыслимых трастовых фондах. И деньги немалые — целый миллион, но отец ее явно переусердствовал с охранными условиями, не желая, чтобы она транжирила его нажитые тяжким трудом капиталы на своего непутевого муженька. Было это, конечно, еще перед тем, как Брэдли Фрейзьера хватил удар, хотя надо признать, что до этого прискорбного события он вправду слыл сущим плейбоем. Отец Бэби умер, однако условия завещания остались нерушимы как скала. Брэдли мучился от последствий удара, а «высвободить» деньги было невозможно, вот и пришлось им, само собой относительно, кое-как выкручиваться. Задача нелегкая, конечно. Бэби — как Мег в случае с Майклом — наотрез отказалась от услуг медицинских учреждений. Шесть долгих лет она ухаживала за неподвижным лежачим больным.
Брэдли умер, кажется, уже очень давно, и Бэби осталась не у дел. Она отиралась возле чужих семей, стремилась помочь — то как этакая тетушка, то как сиделка. У Ришей она играла роль сиделки. Разве поставишь ей в упрек, что она нет-нет да и угощалась сигареткой или стаканом виски, а порой просила подвезти ее в Бостон.
Мы редко разговариваем, Бэби и я. Нам нечего сказать друг другу. Но этим утром, стоя в дверях между комнатами, Бэби обронила:
— Мне кажется, Мег изменилась, вы не находите?
Я слегка опешила.
— В чем?
— Стала холоднее. Жестче.
— Не говорите глупостей, Бэби. По-вашему, жестче к Майклу?
— Ко всем. Несколько раз она посылала меня куда подальше. Что не мешает ей меня использовать. На нее это не похоже. — Она смотрела на свои ногти, потом затянулась сигаретой. — Вы слышали этим летом, чтобы она смеялась?
— Один раз. Да, один раз или два.
— Это не похоже на Мег, она всегда любила посмеяться.
— Что ж… Я-то думала, Бэби, что вы… именно вы… поймете. Ведь так продолжается уже пять лет. Пять лет Майкл совершенно беспомощен, это же невыносимо тяжело.
— Я имею в виду другое. Она не такая, как раньше. Огрубела.
— Огрубела? — повторила я. Удивительная характеристика. Что-что, а огрубеть Мег никак не могла.
— Ладно, — сказала Бэби. — Я выразилась неудачно. Но что-то в ней изменилось. Очень изменилось. И пожалуй, мне она не по душе.
— Ну а я люблю ее. Люблю такой, какая она есть… как бы она ни изменилась. В самом деле, Бэби, вы меня удивляете.
Я попыталась рассмеяться. Забавно ведь.
Бэби не шелохнулась. Лицо у нее даже не дрогнуло. Потом она сказала:
— Вы же с детства были неразлейвода, верно?
— Не то чтоб неразлейвода, но дружили. Всегда.
— Кое-кто говорит, вы единственная ее подруга.
— Кто вам это говорил? — спросила я.
— Земля слухом полнится. Люди замечают такие вещи. Она, конечно, частенько разговаривает со мной, просит зайти и присмотреть за ним, но в остальном разговаривает только с вами. Вы разве не заметили?
— Нет. Не заметила.
Это была чистая правда. Я не заметила. Мне казалось, Мег все та же.
Вернее, была все та же, пока я не застала ее на пляже в разгар потасовки с мальчишкой.
— Можете оставаться при своем мнении, — сказала Бэби.
— Я так и сделаю.
— Я просто высказала свои наблюдения… — закончила Бэби. — Вот и всё.
Тут вернулась Мег с Майклом.
— Мы с Ванессой пойдем выпьем по рюмочке. Будем в баре.
Она направилась к выходу и исчезла за дверью, прежде чем я успела встать.
Бэби посмотрела на меня.
— Теперь вам понятно, что я имею в виду?
Куда уж понятней! Но я промолчала.
Только наклонилась к Майклу, поцеловала в макушку и сказала:
— Мы скоро придем.
87. Я чувствовала себя обманутой, ведь Мег не сказала мне, что́ стащил мальчишка. В общем-то, я пошла искать ее, просто чтобы избавиться от собственных потаенных опасений. И прекрасно понимала, что даже самые близкие друзья вправе не выдавать свои личные секреты. И все-таки чувствовала себя обманутой.
В тюрьме такая штука, как личная собственность, не существует — даже в недрах самых глубоких карманов. Ни тела своего не утаишь, ни его отправлений, ни его желаний, ни его идиосинкразий, слабостей или сильных сторон. Это попросту невозможно. Вся жизнь как на ладони. Разве что мысли худо-бедно защищены от вторжения посторонних. Но зачастую и мысли не спрячешь. Причина ясна: в тюрьме любой секрет — даже скромность, даже задумчивость — представляет собой угрозу. Взять, к примеру, Мойру Ливзи. Что она прячет? Почему не покажет нам? О чем она думает? Почему не расскажет? Неустановленное, неназванное — все что угодно — может навлечь на человека страшную опасность. Однажды мы потеряли одну женщину — она расхворалась и умерла, потому что не сказала нам, что с ней. Страдала бедняжка ужасно. Мы пытались помочь, но все время задавали не те вопросы. Сперва думали, что она просто туповата, потом — что она нарочно над нами издевается, отказываясь отвечать. В результате только после ее смерти выяснилось, что болезнь была врожденная и она этого стащилась. Духу у нее не хватило сказать нам. Могли бы и догадаться, но даже не подумали о ее гордости.
Спокойно. Спокойно.
88. Мег молчала, и в конце концов я не выдержала.
— Ты правда хочешь выпить?
— Да. Большой, высокий стакан двойной «кровавой Мэри», а на закуску соленый арахис. Посмотри на меня, Несс. Я вся взмокла. Наверняка не меньше фунта соли потеряла!
Она остановилась посреди лужайки, на полпути от пендлтоновского пандуса к ступенькам террасы, и широко раскинула руки, показывая мне, как она изменилась. Но я никаких перемен не заметила. Все та же Мег, сильная, полная жизни.
— Ох и нахальный мальчишка! — рассмеялась она. — Набросился на старую, беззащитную женщину!
Я тоже засмеялась, думая: слышала бы тебя Бэби! Мег из тех, о ком принято говорить «здоров как лошадь». И всегда была такой. Крупная, высокая, она гордилась своей статью и никогда не пыталась ее маскировать. Летом 1938-го, еще в бытность свою Маргерит Макей, она разом покорила сердца всех парней и мужчин в «АС», появившись на пляже в олимпийском купальнике безупречного покроя. Не останавливаясь, прошла по воде на глубину (прилив только-только начинался), провожаемая всеми взглядами и всеми мужчинами.
Тем летом ей исполнилось восемнадцать — мне тогда было почти тринадцать, и я видела в ней образец настоящей женщины. Главное, она всегда оставалась самою собой. И ее абсолютно не интересовало, сколько голов она вскружила. (Хотя знала, что вскружила!) Ходила себе независимая, беспечная, хозяйка роскошного тела, и сохранила эту беспечность по сей день, а ее волосы и кожа непререкаемо свидетельствовали об отличном здоровье. Будь на месте Мег любая другая женщина, все бы с ума посходили от зависти. Но ничто в характере Мег и в ее поступках никогда не возбуждало ни зависти, ни недоброжелательства. Единственный изъян, который мне вспоминается — да-да, вспоминается очень отчетливо, — это раздражающая уверенность в собственном предназначении. Прежде чем покинуть этот мир, она непременно излечит его от многих недугов! О, чего она только не достигнет с ее-то талантом!
От природы она обладала огромными способностями к науке. И в свое время они снискали ей несколько грантов — в Гарварде, в Йейле, в Кембридже и в Тюбингене. (Она проучилась год в Йейле, а затем отправилась в Тюбинген. Оттого-то война и застала ее в Германии. Для нее, канадки, война началась в сентябре 1939-го. Но это совсем другая история.)
По сию пору Мег сохранила врожденное актерское чутье, подсказывающее, как надо двигаться и как себя держать. Я не имею в виду броскость. Совсем наоборот. В толпе она выделяется благодаря спокойствию. Но временами в спокойствии чувствуется близость бури. Что-то всегда утаивается. Вчера я бы сказала — что-то примечательное. Просто примечательное. Сегодня — сейчас, когда пишу, — я скажу иначе: что-то опасное. Та вспышка на пляже — особенно принимая во внимание, как хорошо она все годы Майкловой болезни скрывала всю свою боль и гнев, — была совершенно неожиданной и совершенно на нее непохожей. В этом смысле Бэби целиком и полностью права.
Мег всегда отличалась недюжинной силой. Она вполне могла бы стать пловчихой, если бы пожелала. Плавание — единственный спорт, каким она, по-моему, когда-либо занималась, — но и он не пробуждал в ней азарта; ей никогда не хотелось побеждать, выигрывая секунды. Только — выигрывая дистанцию. Дальше, но не быстрее! — вот подходящий для нее девиз. В последнее время ее физические силы скорее возросли, чем уменьшились, благодаря уходу за Майклом. Она брала его на руки, сажала в кресло и вынимала оттуда, возила это кресло всюду, где они побывали за эти пять горьких лет. Плечи Мег, запястья, ладони явственно и пугающе говорили о том, какую страшноватую силу она приобрела. И о том, с какой нежной сдержанностью ее использовала. Майкл похож на высохшего, изголодавшегося ребенка, а сейчас, когда близок конец, едва ли не на зверька, ужасно обезображенный — кожа да кости, седой, прозрачный. Сила и нежность, которые требуются, чтобы поднять это существо и смягчить его страшную боль, — вот что в первую очередь сообщает Мег жутковатый и противоречивый ореол невероятного спокойствия.
