Ада Самарка - Дьявольский рай. Почти невинна
– Ну и что?
У него были вьющиеся, совершенно желтые волосы, едва не достающие до плеч, и ангельское пухлогубое лицо. Типичный юный сердцеед.
– А то, – он придвинулся еще ближе, и мне стало неловко, – что больше так продолжаться не будет. Если хотите тут гулять, то я вам выпишу пропуск на целый месяц – а вы мне денежку, а?
– Пропустите. – Я подалась вперед, но тут же стукнулась о его твердую теплую грудь.
– И могу ли я спросить, сколько времени мне… эм-м… придется вас терпеть?
– До 26 июля, – и тут же погрустнела.
Вчера, пока я занималась глупостями с Гепардом, они купили в Ялте билеты – нам на конец июля, Миросе с Машкой на 2 недели раньше, а Валентину – вообще через несколько дней. И мне осталось всего-то 34 дня. 34 сиесты. 34 вечера. 34 шлепка. 34 Адоры и 34 Альхена. Больше – ни секунды.
– Калинин! Открой ворота в корпус! Там шеф тебя зовет! – заорал кто-то, заслоненный его массивной спиной. Калинин отступил, и, давясь от смеха, я прошла в щель между приоткрытыми створками.
– Гнусный, напыщенный, возомнил о себе черт знает что… – шипела Мироська.
– Да, интересно, а вот что ты тогда думаешь о моем другом друге?
– Этот лысый, что ли? – А все-таки она смахивает на юного папашу. Носы такие же…
– Именно он.
Она равнодушно пожала плечами. Сиреневый раздельный купальник ей абсолютно не шел. Худые острые коленки торчат в разные стороны. Волосы собраны в ненавистную «дульку». Осанка – как у Адоры в детстве. Бедная Мирослава… примерная мать, высококвалифицированный работник (при знакомстве с ее коллегами в инофирме было замечено, что «природа на ней отдохнула», и я аж покраснела от такого количества взглядов). Но откуда этот несчастный, изможденный взгляд? Ее грудь была такой же маленькой, как и ее рост. Комплексующая сестричка приобрела в Болгарии этот жуткий купальник, основное преимущество которого заключается в «чашечках» второго размера, что уродовало ее еще больше.
– А чего он так папе не нравится?
– Про «Камасутру» слишком много рассказывал. – Я улыбнулась и приятно похолодела, так как воспоминания о вчерашнем, как кошки, терлись о мое тело.
– Я так и думала… – хмыкнула она, глядя себе под ноги, – только ты это.. сестричка… знаешь, поосторожнее… ты еще совсем ребенок…
– И все-таки я вас не пропущу! – возник перед нами белокурый красавец.
Я снова засмеялась.
– А ну, отойдите! – выдохнула Мирося, буквально захлебываясь негодованием.
С выпученными глазами и подергивающимся носом она выглядела почти жалко. Самым досадным было то, что если бы она вела себя хоть немножко иначе, буквально на пару сантиметров отодвинула бы все свои комплексы, то моя бедная Золушка превратилась бы в прекрасную и, главное, сексуальную миниатюрную красотку. Альхен когда-то говорил, что ему нравятся маленькие блондинки.
– Сами идите. Я вас не задерживаю. И даже не думаю этого делать. – Он прижал меня к перилам. – А вас я все-таки никуда не пущу. Знаете, мне из-за вашей голой зад… э… купальника каждое утро начальство делает втык. Вы ведь не из нашего санатория. И вообще, где вы отдыхаете?
– Я везде отдыхаю. И вообще, какого черта вы ко мне привязались? Я что, мешаю кому-то?
– Да нет. Мне лично только на душе веселей становится, когда вокруг гуляют такие, как вы. А вообще, – он отошел в сторонку, беря меня за руку, – хотите, я сделаю для вас исключение?
– Какое?
– Мне нравится смотреть на вас, и если бы это было в моих силах, то развел бы тут десяток таких вот голозадых.
– Ах, я очень польщена!
– «Пепси» хотите?
– Да, хочу. Спасибо. Давай на «ты».
– Ага, давай.
Ледяное «пепси»… как хорошо…
– Может, все-таки познакомимся? А?
– Адриана, – сказала Адора.
– Макс, – сказал Калинин.
Потом мы стали болтать, и выяснилось, что он тоже из Киева, учится в универе, где преподает мой папаша, и нехило говорит по-английски.
А я сейчас вижу только глянцевую фотографию «десять на двенадцать», снятую 22 июня 1995 года. Валентин согласился щелкнуть нас, а Альхен, вытащенный из какой-то очередной растительной беседы, не успел снять очки. Выбирая позу, я потерлась плечом о его грудь, чтобы он обнял меня. «Что же ты делаешь…» – прошептал он и сжал мою талию так сильно, что я вздрогнула.
Abend А эти двое… они беспокоятся за меня, но папаше ничего не скажут. Конфиденциальность фотогреха гарантирована.
Стояли и курили на веранде Старого Дома.
Застукав меня за вонючей «Ватрой» (не «Примой»), Валентин, снисходительно улыбнувшись, потянул мне пачку «Филипп Моррис» и сказал:
– Никогда больше не кури эту гадость!
Так мы и стояли, расслабленно прислонившись к резному балкончику, – Мирося, Валентин и я.
Кто-то из нас двоих ляпнул сестре про фотку. Запомнилась реплика: «С такими типами можно только фотографироваться». И еще: «Это очень нехороший человек. Я видела, как он смотрит». Потом они уже в два голоса добавили, что я маленькая и глупая и ничего в жизни не понимаю. Если бы я была хоть на грамм пьянее, то непременно гаркнула бы: «Да ну бросьте, это же мой любовник!» Не знаю, какие силы держали меня. Может, ночная Эбра, стелющаяся благоухающими чащами прямо перед нами. Эти огни передо мной… Под этими макушками, быть может, нашли прикрытие какие-то два счастливчика, и аромат миндалей вторит голосу их чувств.
Tag Dreizehn (день тринадцатый)
Ветреным и солнечным утром я лежала на своих двух досках в трех метрах над морем и ждала. Для кого-то загорала, для кого-то изнывала в знойных муках. Звенящие, пульсирующие, гудящие и беспощадно непрерывные пытки жаркого ожидания.
«У тебя красивая грудь… и эту тоже поцелуем, чтоб не обиделась…»
Альхен, твою мать, ну где же ты! Где?!
Часы сообщают мне с этой гнусной горяченькой ухмылочкой солнечного блика на позолоченных стрелочках, что уже прошло ровно полтора часа. Я лежу без движения девяносто минут. Ожоги и фотодермит (аллергия на солнце) уже вовсю проявляют себя, но я ничего не чувствую. Впрочем, это естественно – когда я пребываю в духовных муках, то все телесное и физическое меркнет. Какие тут могут быть телесные беспокойства, когда вся боль, только возможная и невозможная, все предвкушения, сомнения и очевидности толпятся и кусаются в месте (материальное расположение пока неизвестно), где живет и здравствует моя негаснущая любовь?
Наконец, монстр соизволил появиться, а я прекратила пытки и, встав с отпечатавшимися на спине досками, вяло помахала ему розовой рукой.
Сегодняшнее утро было на редкость спокойным: состав клана не поменялся, и никакая флегматичная ундина не сидела поперек моего мутного и обманчиво короткого пути. Я же чувствовала себя хоть и не на все сто (утром была драка и победила вражеская сторона), но достаточно хорошо, чтобы изобразить какую-то абстрактную жизнерадостность.
Стояла в трех метрах от мерзавца и болтала с какой-то страшной тетенькой, у которой было два горба – один спереди и один сзади. Говорила мне, между прочим, что от моего безлифчикового загорания может развиться рак груди.
В конце концов, не выдержала и между слов с тетенькой обменялись короткими – «привет», «привет».
Он молча смотрел на меня. Темные очки – забрало. Неподвижное лицо.
– Я этих задниц в Алупку сплавить хотела, а они меня с собой берут.
Это была чистейшая правда, послужившая темой сегодняшней баталии. Симуляция острейшей ножной боли привела к быстрому разоблачению (я перепутала левую с правой), а тут же подступившая проблема пред-пост-междуменструального синдрома была заткнута ассортиментом таблеток, пить которые я отказалась. Потом на меня обрушился сестринский гнев за то, что я вчера должна была что-то передать Валентину (помимо ключа) и это что-то я благополучно где-то потеряла.
А Гепард улыбался.
Для одиноких душ, что еще могут выносить течение этой повести, сообщу, что вчера приехала белокурая, коротко подстриженная Алина из Москвы. Та самая зрелая женщина с налетом аристократичности, балерина в отставке, которая окончательно прибила меня своим появлением в конце моего прошлогоднего отдыха. «Ты посмотри на себя, – говорил Альхен, – ты ходишь, как родина-мать. И на нее – ей уже за тридцать, но она выглядит лучше, чем ты». Когда верная рыжая Танька сообщила мне о ее приезде, стало как-то тоскливо.
Экскурсия в Алупку. Туда на катере, под плеск бирюзовой волны. А там фотографирование на фоне мраморных львов и романтичных фонтанов, тенистый парк и близкая Ай-Петри. Потом молчаливая прогулка по шоссе обратно в Эбру. Ничего особенного. Парадом командовал отец. Меня ни о чем не спрашивали, поэтому я ни о чем не говорила.
Nach Mittag Сексуальная Мирослава с компанией на пляж не спустились – устали, видимо, после пешей прогулки. Все оставшееся время перед уходом домой ломала мозги над смыслом этой околесицы. Цирк! Сущий цирк. «Она просто тает…»
