Эдуард Лимонов - История его слуги
Жених и невеста, или вернее уже муж и жена, против ожидания не выглядели так уж разительно, не как дедушка и внучка. Дженнифер хоть и было всего девятнадцать, но она была коренастая, здоровая и темноликая, с грубым тупым носом, и выглядела явно старше своих лет — я бы ей дал и тридцать. Кришна же, наоборот, выглядел значительно моложе своих лет, был высок и для его возраста строен, особых морщин на его загорелой роже тоже не было — лет 55 ему можно было дать, взамен его 72. Так что смотрелись они вполне нормально, без излишней шокирующей яркости.
Среди гостей расхаживали своим собственным кланом индийцы — мужчины, женщины в сари и даже индийские дети, ни один из них пьян не был, и я заметил, что танцевали только индийцы мужчины, а женщины нет. Еще я подумал, глядя на индийских женщин, что Дженнифер вполне сходит за индийскую девушку, недаром я ее принял в первый вечер нашего знакомства за турчанку. Тип лица у нее был общевосточный, и напоминала она, наверное, если ее раздеть, тех приземистых женщин с жирными ляжками, которых держат, осклабясь, на хуях их индийские раджи или неиндийские султаны. Именно этих складных женщин, в разных, иногда очень неудобных, позициях находящихся на хую раджи, на цветных индийских, полных красного цвета и золота, миниатюрах. Это сходство, возможно, и соблазнило Кришну, кто знает, были бы они счастливы в своей постели.
С Андреа мы встретились только через несколько дней после свадьбы, оба выждали чуть-чуть, как бы соблюдая приличия, хотя обоим было ясно, чего мы друг от друга хотим. Наконец после телефонного звонка я приехал к ней в даунтаун, на Чамберс-стрит, в недостроенный лофт, который она и еще несколько ее приятелей купили сообща, у них у всех были отдельные спальни и общая огромная кухня, и гигантский зал — пустой и свободный, — они предполагали устраивать в зале концерты и танцы — учить и учиться танцам. Дело в том, что Андреа занималась современным танцем, и я вскоре достаточно насмотрелся потных юношей и девушек в трико или шароварах и майках, изображающих змей, или китайский театр, или что там, катающихся по полу со значительным выражением лица, что всегда казалось мне пошлым. Но во все те несколько месяцев, которые я проебался с Андреа, я выдавал себя за горячего поклонника современного танца и даже порой ходил на ее выступления. Андреа была не то седьмая, не то пятая в «Молчаньях ночи», или это был «Крик дня», не помню точно, что-то претенциозно названное и напоминавшее нечто среднее между групповой лечебной гимнастикой и театром глухонемых.
Я не стал себя утруждать особыми приемами с Андреа, мы просто пошли с ней в «Ocean club», на той же улице, на Чамберс-стрит, и выпили там, и я опять рассказал ей, как в свое время Дженни, о том, какой я несчастный. Я наврал ей, что якобы я — гомосексуалист, но не хочу им быть, и потому я стал дружить с Дженни, но я не могу иметь с ней секс, потому что Дженни очень больна. «Мы просто друзья с Дженни, я только играю роль ее бой-френда, — сказал я, — только ты, пожалуйста, никому об этом не говори, Андреа», — и Эдвард сделал благородное лицо. Теперь я уже не употребляю этот жалобный прием, мне кажется, что он недостоин мужчины. А я очень хочу быть «real man», да я и есть.
От Андреа не требовалось верить в то, что я ей рассказываю — обыкновенная любовная песня самца, были бы звуки. Ей хотелось моих рук на ее небольшом теле, и моего хуя в ней, мне же спокойно и уверенно хотелось увидеть ее голой, наверняка у нее короткие ноги, и очень волосатая щель. «Двадцатилетняя пизда», — подумал я с некоторым отвращением.
Андреа же в свою очередь рассказала мне, как несчастна она. Оказывается, у нее была любовь целых полтора года с парнем, который тоже танцевал современные танцы, иными словами, ползал по полу, и она иной раз чувствует, что до сих пор его любит. При слове «любит» лицо Андреа приняло нежно-коровье, мечтательное выражение.
Поняв, что мы оба несчастны, мы выпили еще, и она предложила пойти к ней покурить, у нее дома есть трава. Мы вернулись в недостроенный лофт, пришли в ее спальню и закурили. Уже через несколько минут я обнаружил, что ебу ее, даже не сняв, а лишь чуть сдвинув в сторону ее трусики, мои спутанные брюки свалились мне на щиколотки, ебу ее и мне дико приятно, и я как бы вернулся домой, не кажется ли вам, господа, что пизда — это дом, теплый и уютный. Липкая ее пизда тащилась за моим членом, куда я хотел, я в сторону, и пизда в сторону, я нажимал вниз, и пизда, благодатно и мягко обволакивая мой хуй, склонялась вниз. Я отбросил ей платье как можно выше, платье закрыло ей лицо, взял ее за большие, для такой в общем маленькой девочки, груди, лег на нее как мог тяжелее и плотнее, и поплыл. Она была послушна, только посапывала, а потом тихо стонала. Мне понравилась ее манера ебаться, я не люблю излишне энергичных, особенно то ощущение домашнего покоя, которое от нее исходило. Пизда — дом, уютный и жарко натопленный. Кончила она вместе со мной, потом призналась, что подождала меня.
Мы лежали, и я осмотрел поле боя. На полу и на кровати валялись долларовые и десятидолларовые бумажки — ее, мои очки и еще всякая женская дребедень, высыпавшаяся из ее сумки, сумка тоже валялась рядом. Мы оба рассмеялись. На цыпочках, стараясь не шуметь, мы по очереди сходили в холодный туалет, находящийся в противоположном конце лофта, потом разделись и легли, и я взял ее за пышные ее волосы и притянул ее голову к моему хую…
Утром я проснулся от сладкого запаха гнилья в комнате, как бы внизу под окном на рассвете что-то делали с трупами. Выглянув в окно, увидел задний двор большого мясного магазина…
* * *Я сделался полноправным членом американского общества неожиданно скоро. Открылся наконец французский ресторан, и я стал работать там с Володей и Кириллом, молодым парнем из Ленинграда, одним из героев моего первого романа. Но мы с Кириллом уже не были друзьями, я, как вы знаете, вовсе ушел от русских своей одинокой тропой.
Я ушел, но они пришли. Два интеллигента, делая тесто или лепя кулебяки, пельмени или пироги — эти деликатесы были основой нашего меню, — без умолку пиздели — читали в два голоса русские стихи или вдруг начинали даже читать из «Цветов зла» по-французски. Ведь воспитание у них было старосветски классическое. Они были ужасно, бесстыдно интеллигентны, и своей брезгливой интеллигентностью создали тотчас же дистанцию между собой и остальной кухней, благо мы трудились в подвале, кроме нас в подвале работал только ресторанный мясник, еще мыли посуду в особом крыле и варили бульоны, большая же кухня была наверху, а то бы не избежать им резких столкновений с народом.
Я слушал русские стихи дюжину лет без перерыва, в баснословных количествах, всякий день, меня тошнило от пышных и пошлых, искусственных русских стихов, поэтому я им мешал, ругался матом, гремел кастрюлями или читал вслух свои последние стихотворные произведения, часто ими не выносимые. В любом случае наши мелкие стычки носили скорее незлой, почти дружеский характер, ни они, ни я не обижались. Но что меня действительно раздражало — это их неуместное барственное высокомерие по отношению к нашим сотоварищам по работе. Иначе как «быдлом» ни Кирилл, ни Володя их не называли. Я не считаю и не считал себя идеальным примером человеколюбца, но слушать всякий день произносимые прямо в лицо ничего не подозревающим нашим коллегам обидные русские клички мне было почему-то противно. Из-за этого я ругался с ними серьезно.
Как-то, улучив удобный момент, я стащил у барменов наверху несколько галлоновых бутылей дешевого вина и пару бутылок виски — воровство или экспроприация? «Безусловно, экспроприация», — сказал я себе, и, как Робин Гуд, время от времени делился награбленным с народом, в том числе и с зазнавшимися интеллигентами, которые, конечно же, назвали меня вором, но от вина и виски не отказались ни в первый раз, ни впоследствии. Угостил я как-то и черного парня из верхней кухни, звали его Виктор. Вид у него был, признаю, хулиганистый: сломанный нос, хриплый голос; он спустился к нам из верхней кухни делать фарш — огромная мясорубка тоже помещалась на нашей территории. Я налил Виктору полстакана виски, я знал, как делать друзей, и мы потрепались о его Антильских островах, откуда он был родом. Когда Виктор ушел, Володя и Кирилл запротестовали.
— Не приваживай сюда своих черных друзей, Лимонов, — сказал Володя, — мы знаем, что ты их очень любишь, ты об этом написал в своей книге, но нам они здесь ни к чему.
— Да, Лимонов, — поддержал его Кирилл, горячась, он даже покраснел, — ходи к ним наверх, если ты хочешь с ними общаться. У нас тут спокойно, мы не хотим, чтобы они сюда ходили. Нам не нужна тут черная толпа, у нас тут не Гарлем.
— Мерзкие интеллигенты! — сказал я им. — Мое дело, с кем хочу, с тем и дружу. Чистоплюи!
— Если ты не перестанешь его приваживать, мы расскажем менеджеру, что он тут отирается и что вы пьете, — сказали зло интеллектуалы-доносчики.
