Ричи Достян - Тревога
Было оглушающе тихо. Дождь пока не начинал идти…
Когда-то в давние времена самого раннего детства Слава узнал, а может быть, и выдумал, что в пасмурные дни повсюду прячутся расплывчатые глухонемые существа, которых увидеть нельзя, но они есть. Например, в углах под карнизами, между поленницами во дворе, за каменными тумбами, которые торчат по обе стороны ворот.
Слава хотел, чтобы пошел дождь, пока все еще спят. Он любил дождь. Он родился и вырос в Ленинграде, и летний дождь был чем-то прекрасным, от чего все вокруг меняется и блестит. И не видно грязи, потому что сама она сверкает, а дома, деревья, тумбы, громоздкие мусорные урны, которыми обставлен весь Ленинград, почтовые ящики, скамейки на бульварах, живые водосточные трубы, камень, и асфальт, и люди — полны ожидания. Только люди ждут, когда перестанет дождь, а Слава, всей душой прилипая к улице, ждет, когда наконец она останется одна.
Неповоротливое небо все еще сидело на крыше хозяйского домика, не давая надежды, что когда-нибудь поднимется.
И Слава подниматься не хотел. Обычно желание действовать приходило к нему вместе с сознанием, что уже не спит, а сегодня совершенно неожиданно весь он вдруг разомлел, опустил веки и так, с закрытыми глазами, заулыбался вчерашнему дню…
…Он снова был в оболочке радости, которая непривычно поднимала его в собственных глазах. Думая о Вике, он становился до того стоящим и новым, что не хотелось жить на самом деле. Не хотелось даже поскорее увидеть ее — пускай спит! Сейчас предпочитал ту, что существует за прикрытыми веками.
Он шелохнуться не хотел, боялся, как бы все это не исчезло.
И вдруг прямо над ухом завопил петух. Слава вздрогнул. Нахальный этот крик вернул к действительности — напомнил о Марсе. Он еще не привык, что эта великолепная собака принадлежит ему, и каждое утро как бы заново ее получал, ни разу, между прочим, не подумав: «А что же дальше?..» Просто отпихивал от себя эту мысль — приедет батя, видно будет!
Слава заглянул под топчан. Оттуда в упор смотрели на него хорошо выспавшиеся и до неприятного понимающие глаза, но по каким-то неуловимым признакам можно было угадать, что пес только что проснулся.
— Спи! — зачем-то приказал он собаке и снова повалился на подушку. Марс деликатно постукал хвостом по полу и, не впервые удивляя тактом, не вылез и не поплелся к двери.
А Славы точно тут и не было. — Еще не осознав до конца всего, что с ним произошло, он впервые ощутил в себе силу, равной которой нет, — силу полного права на самого себя! Он медлил расставаться с этим. Он знал, что мать одним словом, даже взглядом одним отнимет это право. При ней он никто. Пацан, который ДОЛЖОН СЛУШАТЬСЯ СВОЮ МАТЕРЮ.
Слава рывком сел. Марс, увидевший ноги своего хозяина, начал медленно вылезать.
В доме было очень тихо. Неужели брат с сестрой уже ушли?
Слава подошел к двери, сначала открыл ее, потом тихонько постучался.
Кости не было, а Вика спала. Она спала так, будто ей сутками не дают уснуть, и вот, бедная, наконец дорвалась. Одна рука засунута под подушку, другая свисает с кровати, а сама она — вся перекрученная, даже через одеяло видно ― не то на велосипеде едет, не то перелезает через забор. Слава бесшумно подошел поближе, но под спутанными волосами лица разглядеть не смог. У него вообще было такое впечатление, что он ни разу толком ее еще не видел. Когда бывали вместе — почему-то забывал на нее смотреть и спохватывался уже перед самым сном, когда оставался один. Каждый раз он говорил себе: завтра обязательно как следует посмотрю, но… по утрам мир, люди, события — все выглядит по-другому, и Слава, захваченный ими, конечно, забывал пялить глаза на девчонку, которая могла такое сказать, что хотелось поскорее провалиться куда-нибудь или исчезнуть вообще.
Он недолго простоял над спящей Викой, но со страху, что его могут здесь застать, показалось — вечность.
Он выскользнул из комнаты, задыхаясь от желания немедленно сделать для нее что-нибудь очень хорошее,
Впервые Слава жаждал радости не для себя!..
Сидя на камне в углу двора, трое друзей поглядывали на калитку, и каждый думал: «Приведет сегодня Гриша Павлика или нет?»
Брат и сестра светились радостью, а Слава мучился. С некоторых пор подле своего дома он даже мечтать ни о чем хорошем не мог. Мерещилось — что-то злое будет! Мамка неожиданно перестала его шпынять, и это настораживало с непривычки. Ну конечно же, наябедничает отцу про Марса. А Марс, спокойный и сытый, лежал у Славкиных ног. От прежней его жизни, вернее, от беды осталась привычка тревожно прислушиваться к шагам и ложиться так, чтобы двери всегда были перед глазами. Сейчас он поглядывал на калитку и тоже кого-то ждал. Возможно, того, кто никогда не придет, а возможно— маленькое двуногое существо по кличке Ленька, с приятным запахом и смелыми мягкими лапками.
Во дворе была теплынь и тишина погожего летнего дня, хотя над соснами все еще летали детеныши облаков— белые, легкие и такие прозрачные, как будто их кто надышал морозным ясным утром.
Вдруг Марс привстал и, по-волчьи припадая к земле, двинулся к калитке. Там стояли Гриша с Володей — на этот раз без Павлика!
Слава сорвался и побежал к ним. Он положил руку на спину овчарке, но Марс и сам узнал «своих» и уже вовсю вилял хвостом.
Вика так посмотрела на Гришу, что тот сразу начал оправдываться:
— А что я мог! Она мне его не дала, хотя он и ревел. По-моему, он и сейчас ревет.
— Тем более нельзя было его оставлять!
— Да?! А ты знаешь, как она на меня кричала?.. «Вы извратили идеальное существо!»
— Вот не думала, что ты струсишь…
— Плевать я на нее хотел, я ее не боюсь, просто ненавижу, когда меня называют хамом!.. Нечего на меня так смотреть! Когда она сказала: «Мой Павличек теперь такой же хам, как и вы…» — понимаешь, мы все хамы, и ты тоже! — я не выдержал и ушел!
— Ладно, не злись, лучше скажи: можешь повести нас в лес так, чтобы мы прошли мимо вашего дома?
— Могу, но не хочу… У меня тоже нервы есть! Вам хорошо — живете без никого, а я не в состоянии два раза в день вырываться от своей мамы!
— И не нужно, я сама зайду за Павликом, ты нас только подведи.
— Пожалуйста, но тогда Ленька целый день один проторчит у дороги.
— А-а… а ты не можешь…
— Какая хитрая… я не могу сразу по двум дорогам вести, я бы лучше Леньку забрал.
Это был первый случай, когда орали все, заведомо зная, что орут зря, потому что Павлика не увести нельзя, а Леньку оставить одного на дороге невозможно, а не орать и не спорить тоже нет никаких сил, когда всем одинаково не хочется делать громадный крюк по жаре.
Сначала они отправились за Павликом.
Из открытого окна во втором этаже вылетали фразы, но понять, что там происходит, было невозможно.
— Я сыт по горло!
Это выкрикнул Павлик.
— Очень прррекрасный вид!
Это тоже был его голос, только разгневанный.
Наконец они появились: Вика — малиновая, Павлик — бледный, потусторонний, похожий на Иисуса Христа в терновом венце — ото лба вверх и в стороны лучами стояли волосы, склеенные на концах.
— Что с ним сделали? — спросил Костя.
— Никто ничего со мной не делал!
И это была правда — Павлик сам надругался над своей головой.
Он шел молча, держался крепко за Вику и думал о еде. Он упорно молчал. Когда они подходили к лесу, Павлик все еще думал о еде, не понимая, почему люди так много уделяют ей внимания.
— Ты часто передразниваешь свою бабушку?
— Как? — очень удивился Павлик.
— Зачем ты сделал себе такую прическу?
— Низачем. Я хотел узнать, как увеличивают голову. — Он чуть забежал вперед и заглянул Вике в глаза. — А ты не умеешь, я же вижу, у тебя волосы лежат прижатые, а это считается давно уже не модно!
Вика засмеялась, как смеются обычно бабушкины гости, когда он скажет вдруг что-нибудь ЭТАКОЕ ТАКОЕ. Сейчас он оставался грустным, хотя и любил потрясать воображение. Давалось ему это легко: смешивая свои ощущения с услышанным, Павлик запросто мог сказать: «Курочка очень хорошая, тепленькая. Я ее беру, когда они ложатся спать… и Млечный Путь открывается впереди… честное слово! Они ведь спят с открытыми глазами».
Сказав этакое, он замирал в злорадном упоении, видя, как взрослые перемигиваются, закатывают глаза, как любимый бабушкин ученик, пользуясь удобным случаем, подходит к ней и говорит прямо в клипсы (бабушка обожает, когда с нею шепотом говорят): «Вы потрясающая женщина, вы понимаете все с полуслова и…» В это время любимый ученик замечает Павлика и дальше шепчет яростно: «Надо приостановить развитие этого ребенка… надеюсь, вы меня поняли?!» Бабушка учащенно дышит и основательно хохочет. Грудь ее подскакивает под самый подбородок, а голос становится прямо как резина — тягучий-тягучий. Этим расплывчатым голосом она отвечает любимому ученику прямо в галстук: «Ну, разумеется, приостановлю…»
