Дуня Смирнова - С мороза
Люди, называющие себя Анной Малышевой, написали этот роман еще в прошлом году, но он все продается и продается, и никак не кончается. Как сама Анна Малышева. В том, что это реально существующая женщина, меня не убедит никто и никогда. Меньше чем за год это существо написало больше десяти романов. Несмотря на вполне обязательные в таких случаях сюжетные клише и повторения, сляпаны все произведения вполне крепко. Минимум порнографии, интрига раскручивается на каждой странице, никаких рассуждений, только действие. То есть Анна Малышева – вполне профессиональная команда.
Что касается «Требуются жертвы», есть у произведения как ободряющие черты, так и огорчающие. Ободряет то, что полку анн Малышевых прибыло – среди них появился гомосексуалист. Причем не баба, которой дружки рассказали, а парень, знающий дело не понаслышке. Довольно подлый, потому что все гомосексуалисты у него ужасно плохие. Видимо, не очень молодой, потому что единственный более или менее привлекательный персонаж – пятнадцатилетний мальчик-проститутка, мечта аксакала. Его бы в хорошие руки… Душераздирающие страницы посвящены соблазнению этого мальчика женщиной преклонных годов и отталкивающей наружности под воздействием легкого наркотика и под руководством гадкого буржуазного содержателя мальчишки. Женская физиология показана с убедительной отвратностью. Это такая традиционная гей-телега: один раз попробовал, это был та-а-акой у-ужас! Вторая по популярности гей-легенда, о том, как натурала уговорили, и он теперь ничего другого не хочет, в книгу не вошла. А жаль. Может, в следующую войдет.
Огорчает героиня. Она не только ничего не понимает – как тут поймешь, когда на каждой странице появляется дюжина новых лиц, – она ничего и не старается понять. Ей сами все рассказывают. Магнетизм ее можно объяснить только одним – невероятной, сказочной просто глупостью.
Анна Map. Женщина на кресте. – Научно-издательский центр «Ладомир», Москва; серия «Русская потаенная литература»То ли русский Захер-Мазох, то ли женский Арцыбашев. Но для Захер-Мазоха слишком хорошо написано, а для Арцыбашева мало порнографии.
Анна Map была довольно известной писательницей в русском модерне. Ее повести и рассказы нравились Брюсову, Сологубу, Вячеславу Иванову, Гиппиус. Она покончила с собой в возрасте двадцати семи лет в 1917 году незадолго до Октябрьского переворота, и потому последующие события заслонили ее самоубийство. Сделай она это на год-два раньше – а в таком предположении нет ничего кощунственного, поскольку Анна Map грозилась самоубийством долгие годы, – мы сейчас располагали бы несметными отзывами символистов на ее кончину. Хотя бы потому, что она последовательнее многих делала из своей жизни искусство, и наоборот: экстатическое переживание католичества, любовь с католическим священником, проповедь возвышенного распутства и презрения к «мещанским» нормам жизни – это и подробности жизни, и повторяющиеся мотивы прозы.
Единственное и главное, что интересовало Анну Map, – взаимоотношения полов с точки зрения женщины и связь сексуальности с религиозностью. Чтение в высшей степени занимательное. У нее есть короткие рассказы, которые она называла «почтовыми открытками», написанные просто блестяще. Роман «Женщина на кресте», эдакий женский вариант «Венеры в мехах», несмотря на характерное для такой прозы изобилие эстетических подробностей убранства комнат и потоки рыданий, в некоторых фрагментах чрезвычайно проницательно описывает нервическую природу женской чувственности.
В то же время все это до жути ничтожно, если вспомнить, что вскоре нас ждут «Темные аллеи», а потом еще и «Лолита». Хотя, наверное, сам переход от героинь Тургенева был столь важен, что по-другому его было и не совершить. А с другой стороны, сам тип этих нервных женщин убийственно описан у Чехова: вспомните хоть «Княгиню».
Я вот лично давно поняла: если нервы разыгрались или сексуальность подступила к горлу, лучше всего полы помыть или постирать. Очень помогает.
Александра Маринина. Седьмая жертва. – «Эксмо-Пресс», МоскваВ русских деревнях раньше считалось, что тот, кто прочел Библию от начала до конца, обязательно сойдет с ума. Причем Библия в данном случае представляла собой просто книгу – практически единственную, которую держали в доме крестьяне. Глубокую правоту русского народа доказала Александра Маринина своим последним романом.
Со времен «Призрака музыки» с Марининой приключилось следующее. Во-первых, у нее началось раздвоение личности: в «Седьмой жертве» вместе с Настей Каменской действует некто Татьяна Образцова – тоже следователь, но еще и писательница детективного жанра. Сразу скажем, что Образцова в романе на самом деле не нужна совершенно. Во-вторых, Маринина посмотрела фильм Дэвида Финчера «Семь». Фильм настолько заинтересовал писательницу, что, начав изучать коробку от видеокассеты, она методом сложнейшей дедукции установила, что в качестве иллюстрации прокатчики использовали живопись Иеронима Босха. В-третьих, живопись Босха тоже потрясла Маринину. В-четвертых, Маринина прочла несколько журнально-газетных публикаций о проблеме эвтаназии. В-пятых, у нее появилась домработница.
Все эти невероятные события так поразили «русскую Агату Кристи», что она решительно перестала владеть собой и написала «Седьмую жертву», выплеснув на ее страницы свои удивительные переживания и впечатления от жизни и искусства. Результат ошеломляет.
С одной стороны, Марининой удалось наконец то, что не удавалось никогда: распутать ту интригу, которую она же сама и заплела. Раньше ведь она как писала: пишет-пишет, путает-путает, потом вдруг ей самой это все надоедает (или сроки поджимают), и она – шварк! – и топором по запутке, вот тебе и весь финал. В новом романе все по-другому, от начала и до конца все развивается вполне логично. С другой стороны, именно это Маринину и губит. Вернее, даже не Маринину, а Каменскую. Мы, конечно, давно подозревали, что Каменская глуповата. Но пока она рисовала свои загадочные схемы, мы как бы делали вид, что верим автору на слово: очень сильный аналитик эта Каменская. В «Седьмой жертве» логика до того проста, что догадается ребенок. Ребенок, но не Каменская! Выяснилось, что она просто патологическая какая-то дура! Она даже в фильме «Семь» ничего не поняла и пошла к психологу.
Другим противоречием романа является то, что у новых героев появились характеры (чего раньше у Марининой не водилось), зато старые совершенно спятили: муж Каменской Чистяков перестал готовить, теперь Каменская готовит, Миша Доценко женился, а у Короткова наконец-то умерла теща. Что теперь Маринина с ними со всеми будет делать – ума не приложу.
Единственное, что осталось почти без изменения, – это прекрасный язык писательницы. Он, конечно, обогатился новыми словами и выражениями, но по сути своей остался таким же – гремучая смесь протокола, письма из пионерского лагеря, разговора в парикмахерской и кандидатской диссертации. На первой же странице «Седьмой жертвы» читателя ждет перл: «Андрей Тимофеевич… отправил в рот очередной кусок упоительной телятины Ирочкиного изготовления». Упоительная телятина. Прелесть.
Морис Метерлинк. Разум цветов. Жизнь пчел. – «Амфора», Санкт-Петербург; серия «Личная библиотека Борхеса»«Дойдя в жизни до известной полосы, начинаешь испытывать больше радости, говоря справедливые вещи, чем поразительные». Эта мысль из «Жизни пчел» Метерлинка может быть продолжена: дойдя в жизни до известной полосы, ничему так не поражаешься, как простым и справедливым наблюдениям других.
«Жизнь пчел» – это не метафора, это буквально трактат о пчелах. За последние годы ни одна книга не вызвала у меня такого острого ощущения счастья во время чтения, как эта. Преданность, уважение, восхищение и сочувствие, с которыми Метерлинк относится к пчелам, сравнимы по своему накалу с теми, которые он сам вызывает у читателя. Жизнь пчелы, ее высший смысл, определяемый «гением улья», как называет его Метерлинк, состоит в бесконечном самопожертвовании во имя будущих поколений, которых она никогда не увидит. Это вечно отодвигающееся завтра подчиняет ее существование высокому и ничем не вознаграждаемому долгу. Принципы роения, строительство сотов, воспитание принцесс, забота о пчелиной царице – все это на редкость рационально устроено и совершенно неоправданно с точки зрения личного, индивидуального благоденствия каждой отдельно взятой пчелы. Коллективный разум, которым, по убедительному свидетельству Метерлинка, обладают пчелы, совершенно отличается от человеческого разума не только методами постижения реальности, но и способами самовыражения. «Если бы кто-нибудь пришел к нам из неведомого нам мира и попросил показать ему на нашей земле предмет, составляющий самое совершенное воплощение логики, то нам пришлось бы показать ему кусочек скромного медового сота». Примечательно, что этому «кому-нибудь» Метерлинк не решился бы показать ничего рукотворного, человеческого.
