Юз Алешковский - Предпоследняя жизнь. Записки везунчика
Я взглянул на Г.П., она приветливо сказала, что мата не боится, росла в садике, на дворе и в детском доме.
«О'кей, — говорю, — только закон есть закон: обмыв не за тобой, а за нами… вот когда возьмем тут кое-чего еще, — тогда, пожалуйста, поляна — твоя».
«Подписано — понеслась».
Мы пересели в новый джип Эдика, в обалденный «мерс»; забегаловка действительно оказалась люксовой; хозяева — армяне, муж и жена; там мы слегка поддали, полакомились какими-то потрясными закусками, потом пошли травки, отличные, с зернышками граната люля-кебабы; а Опсу хозяева выдали поглодать баранью кость с хрящиками, — словом, не преминул я в тот раз добавить: жратва, Эдик, не хуже, чем в «Арарате», если заказ держал Михал Адамыч; имя моего покровителя и старшего друга произвело на мебельного босса такое впечатление, что он «исключительно категорически» распорядился притаранить пузырь французского шампанского за свой счет и еще один приличный мосол для Опса.
Между прочим, Опс умел ювелирно уделывать любую кость… концы ее с удовольствием обгладывал, а до твердющей, как железная болванка, части не дотрагивался, — знал, что это вредно и обойдется себе же дороже… если бы Г.П. или мне вздумалось побеспокоить в нем вековечный слепой инстинкт, то он оскалился бы, обнажив клыки и рыком зверским извещая, что немедленно готов начать отстаивать право на персонально принадлежащую ему вкуснятину ценою всей своей жизни и наших драгоценных искусанных тел…
Потом мы поболтали о трудностях перехода к свободному рынку, о том, сем, пятом и десятом; Эдик, устроитель бытовых наших дел, гордо поведал, что бизнес он ведет с крутыми итальянскими коммуняками, которым принадлежит пара огромных клевых фирм, замастыривающих обломную мебелишку под Миланом.
«Если б быдловое наше туполобово доперло в Кремле, что коммунизм им надо было заказать для нашего государства, соответственно, и для народа у хитрожопых итальянцев-коммуняк, то и перестраивать ни хера не надо было бы… они нам все давно уж перестроили бы и выстроили за гораздо меньшие бабки, чем заплатили мы за ебаную советскую власть и фуфловый социализм, не говоря уж о миллионах угробленных трупешников… вот и вся ебучая бухгалтерия времени… а так — кому его, коммунизм-то, на хер было строить, когда одних — к стенке, других — на войне, третьих — в лагерях, а остальные в глубокой жопе всесоюзного похуизма, то есть произошло чисто историческое крысятничество… главное, отныкали паскуды у крестьян землю, а у работяг с фраерюгами — кровные птюхи и сахарки… вот и навозводили мы, блядь, от слова «навоз», всякого говна… короче, ебись все оно в доску, кроме профита, как говорили в старину запившие краснодеревщики… извините уж, Галина, ряд вольных выражений — ваше здоровье… разрешите приложиться к великодержавной ручке?»
Посмеялись, посудачили, договорились, что остальную обстановку приобрету «категорически и исключительно в данной точке снабжения, доставка на дом — фри, плюс бонусы на приложения, типа вот какой наконец-то бизнес пошел у нас в одной отдельно распавшейся империи».
Только на дивную женщину, заметил я, смотришь с еще большим восхищением и счастьем, чем в детстве на новый велосипед или на случайно и задарма доставшуюся ценнейшую марку… за столиком я всячески старался удерживать фары свои настырные, чтоб не рвались они пялиться на обожаемую Г.П., но они меня не слушались… взгляд опережал сознание, на которое было ему начхать… иногда наши глаза встречались, в моих сразу темнело… приходилось закрыть их и вновь открыть, чтобы уверовать в реальность и счастья, и присутствия рядом Г.П…. и от всего — от красоты ее лица, загоревших рук, голоса, башку кружившего, от прекрасной холодной водяры новых времен, радовавшей достоинством возвращенных ей качеств, — водяра эта, между прочим, не брала, а всего лишь слегка превышала крепостью своею пыл сердечный и градус крови, — короче, от всего, главное, от жизни, переставшей быть скучной, доверчиво допустившей сразу к нескольким, не известным мне прежде сладчайшим измерениям, состояние мое сделалось райским — не могу назвать его иначе.
24
Обратно тачку вела Г.П., так как не перебрала, вроде меня, да и проселки дачные не кишели гаишниками; в двух буковках ее имени чудились мне атомные ядрышки, хранящие в себе уйму энергии небесной; Г.П. считала, — я ее понимал, — что гораздо интересней потрепаться с приблатненным дельцом, чем выслушивать в ЦДЛ высокочиновную писательскую пошлятину; правда, там у нее было много замечательных знакомых, отрадно с которыми общаться.
Позже, когда водила с грузчиком привезли и вправду чудесную мебелишку на дачу, я возвратил Опсу все его подстилки; решил непременно кого-нибудь поднанять для присмотра за домом, когда уезжаю в город.
Ночью Г.П. не спалось; она посчитала возможным сойти с заоблачных наших высот до скучноватых, но необходимых дел земных.
Г.П. всегда меня очаровывала еще и тем, что каждый ее вполне бытовой жест был аристократичен и прост; иначе говоря, отмечен врожденным артистизмом манер; за четверть века жизни мне посчастливилось встретить всего пяток личностей, неизменно сохранявших сие дивное качество в пору цепного распада нравов: баушку, детсадовскую воспитательницу, учителя ботаники, отчасти Котю, Михал Адамыча и Г.П. — вот, собственно, и все; а качества благонравных манер, каким-то образом жившие в Марусе, во мне, в школьных друзьях и в премилых знакомых, к сожалению, были перемешаны с хамоватым сленгом и хулиганистыми буйствами юности.
Иногда мне хотелось спросить Г.П. о родителях, но не спросил; если, думаю, сама она помалкивает насчет причин своего сиротства, значит, не стоит расспрашивать — это ее больное место.
«Вернемся, Володенька, к отаре наших овец и баранов… мы с Котей плюс бывший наш кормилец начисто разорены… Опс, естественно, ничего об этом не знает, но что-то такое чует… он, как сказал бы большой собачник, академик Павлов, безусловно сообразил: раз все оно есть, следовательно, так тому и быть — будем любить и хозяйку, и Олуха, жрать, пить, дрыхнуть, поднимать ножку, класть кучки, искать куда-то запропавших блох, постоянно все обнюхивать, вылизывать лапы и остальное хозяйство… Володенька, я ведь мать, я хозяйка, никогда не считавшая, как говорите вы с Котей, бабло… я должна заботиться о доме, о сыне, в конце концов, о его папаше… мы же, черт бы нас побрал, люди, а не просто домашние животные Всевышнего и ангелов Его… всех нас они — имею в виду Небеса — обожают, верней, очеловечивают, любят, кормят, поят, с непозволительным, на мой взгляд, либерализмом позволяют блудить когда попало, с кем попало, берегут от хворей, укрывают от дождя… словом, относятся к нам так, как мы с вами — к Опсу и к прочим живым тварям… не собираюсь жаловаться, но чувствую себя сегодня какой-то несчастной псиной, жестоко выброшенной из дома за многолетнюю избалованность, совсем не знающей, как теперь быть, как существовать… не презирайте меня хоть вы… у перепуганного деятеля отнята машина, он лишен всех пайков и синекурных зарплат, с бодуна боится, что сейчас придут, арестуют и повезут в клетке весь секретариат Союза писателей через Красную площадь, а читатели заплюют их с головы до ног… казенная машина — черт с ней, но сам-то он слегка стебанулся, капризничает, ждет, когда его напоят, накормят, обстирают, считая такое привычное положение вещей общечеловеческим перед ним долгом всего народа, как перед Шолоховым номер два… у нас есть своя тачка, но нечем платить водиле… я дрожу от ужаса, когда сажусь за руль, чтобы съездить на рынок за картошкой и ряженкой… никогда не предполагала, что жене дважды лауреата, десятилетиями купавшейся в совковой роскоши, придется сбывать ценные вещички… и поделом, поделом — это возмездье за годы социального разврата на фоне бедственного безденежья миллионов… это Володенька, не удар судьбы, а действительно законное возмездье за бездарно и праздно тянувшуюся, за совершенно безлюбовную мою жизнь… а судьбу я благодарю только за то, что и мне блеснула любовь на мой закат печальный… если без лирики, то я обязана кормить двух мужиков, одного пса, кроме того, баловать вас бараньим жарким да картофельными котлетками с грибным соусом — вы же умирали от них с Котей… по глазам вижу, от чего еще умирала ваша милость… так вот, Володенька, у меня есть ценные вещички, тайно и лично мне завещанные покойным свекром на черный, как сказал он, день… наверняка чуял служака партии, что однажды Система с треском рухнет, многие пойдут с ее руинами ко дну, то говно, которое легче воды, не утонет, иные не только выплывут, но и разбогатеют… он явно был в меня влюблен, но в отличие от вас — ни взгляда никогда себе не позволял… правда, однажды удрученно признался: «Сморозил я, — говорит, — что не сделал тебе, Галя, предложение, сморозил — отомстила мне блокада… надо было умолить, возможно, ты согласилась бы… а я зеванул, упустил шанс, не посмел ухватиться за тебя — за единственную соломинку всей моей идиотской жизни… предложил выбор своему ослу, втрескавшемуся в тебя по длинные свои уши: или, объявляю, делаешь, писатель херов, предложение, или я нахожу новую для нашей Галины семью… конечно, он перетрухнул ослушаться — вопрос был поставлен ребром… да, да, Галя, тем самым, из которого сделаны все мужики, потому что баба явно первичней нашей мудозвонской шоблы… но ты-то, — говорит свекор, — ты-то что нашла в бездарном склизняке, мною зачем-то зачатом, поэтому и выращенном, затем сопаткой тыркнутом в писательскую кормушку?.. красива, башковита, не жлобка, не курва хитрожопая, дочь благородных родителей — так на хер же он тебе, дело прошлое, сдался?.. ведь последнее слово было за тобой, так?..» разумеется, свекор понимал, что круглой сироте, бывшей детдомовке, потом бездомной наивной провинциалочке, невозможно было не ухватиться за первое в жизни предложение молодого знаменитого литератора… а знаменитость не могла не знать, что после детдома и общаги меня терзает страх перед одиночеством и неустроенностью, что инстинктивно тянусь к бытовушному покою… кроме того, сама я, знакомая лишь с детдомовской враждой, крысятничеством и ненавистью, считала, что любовь не обязательно начинается с первого взгляда… она, думалось-мечталось, может родиться сразу после интимной близости сударя Терпения с сударыней Привычкой… потом младенчика я выкормлю, всячески стану холить и лелеять, ну а потом все будет у меня с любовью, как у Татьяны с солидным супругом в генеральских погонах… никакая любовь, конечно, так и не родилась, потому что я, к ужасу своему, так и не смогла привыкнуть к мужу, а терпеть его надоело… не пришла любовь — пришли, повторюсь, тиражи, деньги, слава, лауреатство, квартира, дача, халявые дома творчества, приемы, приглашения в посольства, машина с водилой, тряпки, курорты, выезды за бугор, Сандуны, косметички, заказы в спецраспределителе ЦК, «Березка»… короче, однажды свекор мой откровенно рассказал, как в былые зверские времена пожелал он подстраховаться на всякий пожарный случай… ему обрыдло смотреть, как занимаются этими делами вышестоящие коллеги, да и быть всего лишь исполнителем начальственной их воли — тоже… поначалу он был человеком порядочным, но демонстрировать в те времена принципиальную честность значило оказаться в числе если не врагов, то чужаков, не допускаемых ни до кормушек, ни до карьеры… вокруг все грызли друг другу глотки в борьбе за экспроприацию экспроприированного, следовательно, надо было заделаться, подобно другим ловкачам, партийной сволочью и карьеристом с ушками на макушке… вот он и заделался, стал, как Поскребышев у Гуталина, доверенным шестерилой местного туза в каком-то из вшивеньких райкомов партии… потом хозяин потащил его за собой в Питер, где сволочной вождище хитроумно вырубил все былое начальство — таких же, кстати, палачей, как сам он, дорогой их друг, отец и учитель… потом Гитлер, Сталин, Рузвельт и Черчилль наблефовались, сыграв в хитрожопый политический покер… началась вторая мировая бойня… хозяин свекра в это время ракетообразно взлетел наверх — стал одним из секретарей питерского горкома, а свекор? обзавелся собственной шестеркой… тайком от своего потомка — совесть-то мучала, — порассказал уж он мне, вылакав бутылку, как все они там в Питере погужевались во время блокады, когда несчастные люди пачками дохли от голодухи, холодрыги, хворей… некоторые, озверев, не брезговали пожиранием себе подобных… сытых баб, как выражался, всхлипывая, пьяный свекор, поставляли для боссов самолетом из Москвы, поскольку местные комсомолки сплошь были кожа да кости… какая уж там страсть?.. у каждой из юных блокадниц ни сисек, ни задниц — одно желание быстрей дать, досыта пожрать и чего-нибудь такого бациллистого уволочь со стола для ближних, типа сало, масло, ветчина… столы у них там, сами понимаете, ломились от всяких яств… честно говоря, лучше бы мне не знать такой вот изнанки народного бедствия… за все завещанные мне камешки и цацки шестерка старшего помощника горкома платил хлебом, сахаром, мукой, жирами, лекарствами… представляете, даже в самиздате — его мне поставлял один из ухажеров, генерал-гэбист — ничего подобного не читала о блокаде, не слышу об этом и сейчас… а сесть, самой описать все, что узнала от свекра, уже поздно и, согласитесь, неприлично по отношению к человеку, судя по всему, если не раскаявшемуся, то прозревшему и проклявшему себя вместе с партией палачей и мародеров… сыну он не доверял ни слова… знал, что тот не преминет продать родного папашу в нужный момент… и продал бы, не сомневаюсь, привлек бы к себе внимание — к потомку, якобы трагично, но мужественно вскрывшему гнойные нарывы прошлого… свой клад свекор хранил в надежном тайничке… открыл его мне… надеюсь, не думаете, что примеряла перстеньки-колечки, брошки-сережки-браслетики?.. видел Бог, тогда я разрыдалась: было тошно, стыдно, страшно… потом начисто забыла о завещанном — не вспомнила о нем даже после похорон свекра… ведь устроены мы были при «развитом» социализме с волкообразным лицом намного лучше, верней, в тыщу раз бессовестней, чем миллионы людей… какой там к чертовой матери социализм, когда мы обитали в коммунизме для избранных… оставим эту тему… вам я полностью доверяю, поэтому прошу совета: как быть?.. конечно, я могла бы предложить чужие, в общем-то, сокровища, скажем, Алмазному фонду… но это же смешно — сегодня все в руках бандитских мафий… меня немедленно замочили бы, как Зою Федорову, укротили бы, как Ирину Бугримову, а цацки и камешки расхищены были бы точно так же, как расхищают все, что можно дорасхитить, вывезти на аукционы, бодануть нефтяным шейхам, выкачать и выкопать из недр… думать об этом невозможно… я должна выжить, чтобы помочь Коте встать на ноги и, как сейчас, быть рядом с вами… потом можно подыхать, поблагодарив Небеса за счастливый зенит неудавшейся личной жизни… предлагаю, Володенька, заснуть, новая лежанка — прекрасна, у вас хватка интеллигентного волка, молодец, спасибо… простите, отвлеклась, разболталась, но с кем же мне еще, друг мой, поговорить, как не с вами?.. к черту — мне обрыдли все эти темы… рада, что вы разбогатели… кстати, я попросила Котю не беспокоиться, солгала, что погощу у друзей в Твери… не пронюхал ли он о нашей связи?.. о, это было бы трагично».
