Энтони Дорр - Собиратель ракушек
– Джозеф, с войной жизнь не кончается, – наставляет она. – Нужно держаться.
На холмах вспыхивают залпы артиллерийского огня; над крышей гудят самолеты. Соседки больше не заходят; бомбежки продолжаются днем и ночью. Во мраке полыхают деревья, будто предвещая еще большее зло. Мимо дома проносятся полицейские в угнанных пикапах: стволы лежат на порожках, глаза скрыты за зеркальными очками. Джозефу хочется крикнуть сквозь тонированные стекла и хромированные выхлопные трубы: подойди, схвати меня. Только попробуй. Но он молчит, просто стоит, потупившись, и делает вид, будто занят кустами роз.
Как-то утром в октябре девяносто четвертого мать Джозефа отправляется на рынок с тремя корзинами батата и домой больше не приходит. Джозеф слоняется между грядками, слушая отдаленную канонаду, пронзительный вой сирен и безграничную тишину в промежутках. Когда наконец за холмами скрывается последний луч света, Джозеф идет к соседям. Те с порога своей спальни разглядывают его сквозь калитку и предупреждают:
– Полицейских убили. Мятежники Тейлора будут здесь с минуты на минуту.
– Моя мама…
– Спасайся! – кричат они, захлопывая дверь.
Джозеф слышит лязг цепочки, стук засова. Отойдя, он застывает на пыльной улице. На горизонте столбы дыма поднимаются в красное небо. Через мгновение он идет в конец мощеной дороги и сворачивает на ведущую в Мазинтаун грунтовую тропу, по которой утром шла его мать. На рынке ему открывается то, чего следовало ожидать: среди пожарища тлеет грузовик, повсюду валяются раскуроченные ящики, подростки грабят прилавки. На тележке лежат три трупа; ни один из них он опознать не может, и матери среди них нет.
Никто из встречных с ним не разговаривает. Когда он хватает за ворот пробегающую мимо девочку, у той из карманов сыплются кассеты; она отводит взгляд и не отвечает на его вопросы. Там, где был мамин прилавок, осталась лишь стопка обгоревшей фанеры, аккуратно сложенной, будто уже припасенной кем-то для ремонта дома. По возвращении домой на улице еще светло.
На следующий вечер – мама так и не пришла – Джозеф снова выходит из дома. Он внимательно изучает останки рыночных прилавков, блуждая по пустынным рядам и выкрикивая мамино имя. Там, где когда-то между двух железных столбов висела рыночная вывеска, подвешен за ноги человек. Вырванные внутренности, свисающие ниже рук, болтаются, как черные веревки, как обрезанные ниточки дьявольских марионеток.
В последующие дни Джозеф уходит еще дальше. Впереди мужчина ведет девушек, закованных в цепи; Джозеф сторонится, чтобы пропустить самосвал с горой трупов. Двадцать раз его останавливают и допрашивают; на временных контрольно-пропускных пунктах военные, тыча винтовками ему в грудь, допытываются: либериец? из племени кран? почему тогда не сражается вместе с ними против кранов? Перед тем как отпустить, они плюют ему на рубашку. Он слышит, что партизанский отряд в масках Дональда Дака поедает органы врагов; он слышит, что террористы в шипованных бутсах топчут животы беременных женщин.
Никто и нигде не знает о местонахождении его матери. С крыльца он наблюдает за соседями, которые устроили набег на их огород. Мальчишки, которым он платил за мародерство, больше не приходят. По радио какой-то солдат, Чарльз Тейлор, хвастает, что уложил пятьдесят нигерийских миротворцев сорока двумя пулями.
– Умерли они быстро, – бахвалится он. – Как слизняки, посыпанные солью.
Через месяц, так и не получив сведений о матери, Джозеф берет под мышку ее словарь, прячет деньги под рубаху, в брюки и башмаки, запирает подвал, где громоздятся краденые блокноты, лекарства от простуды, магнитофоны, компрессоры, и покидает дом навсегда. Какое-то время он кочует с четырьмя христианами, бегущими в Кот-д’Ивуар; сталкивается с бандой малолеток, вооруженных мачете и скитающихся из одной деревни в другую. То, что попадается ему на глаза – обезглавленные дети, парни-наркоманы, разорвавшие молодую беременную женщину, свисающий с балкона человек с отрубленными руками во рту, – не описать словами. За три недели он повидает столько, что кошмаров ему хватит на десять жизней вперед. В Либерии, на той войне, никого не хоронили, а все, что было некогда похоронено, вытащили на свет божий: трупы лежат штабелями в выгребных ямах, стонущие дети волокут по улицам тела собственных родителей. Краны убивают манов; гио убивают мандинков; половина путников на дороге вооружена; над половиной перекрестков пахнет смертью.
Джозеф спит где придется: в кучах листвы, под кустами, в заброшенных домах на полу. Голова раскалывается от боли. Каждые три дня его трясет в лихорадке: бросает то в жар, то в холод. В дни, когда не лихорадит, подступает удушье; все силы уходят на то, чтобы продолжать путь.
Наконец он добирается до КПП, но там его задерживает пара желтушных солдат. Он старательно повторяет свою историю: мать пропала, нужно отыскать ее следы. Нет, он не кран и не мандинк, объясняет он и предъявляет словарь, который у него тут же изымают. В висках не переставая стучит кровь; он думает, что ему конец.
– У меня есть деньги, – говорит он и расстегивает воротник рубахи, чтобы показать купюры.
Один солдат в течение нескольких минут говорит по рации, затем возвращается. Он приказывает Джозефу сесть на заднее сиденье «тойоты» и везет его по длинной подъездной дороге к воротам. На плантации, над домиком с черепичной крышей, тянутся бесконечные ряды каучуковых деревьев. Солдат ведет его за дом, а дальше через ворота – на теннисный корт. Там дюжина парней лет шестнадцати развалились в шезлонгах с автоматами на коленях. От асфальта отражается белый солнечный свет. Они сидят, Джозеф стоит; сверху жарит солнце. Никто не произносит ни слова.
Через несколько минут обливающийся потом капитан выволакивает из дверей черного хода мужчину, тащит прямо на корт и бросает точно на среднюю линию. У несчастного на голове синий берет; руки связаны за спиной. Когда его переворачивают, Джозеф замечает проломленные скулы; лицо проваливается внутрь.
– Вот гнида, – начинает капитан, пиная его под ребра носком ботинка, – пилотировал самолет, который целый месяц бомбил города восточнее Монровии.
Мужчина пытается приподняться. Глаза устрашающе западают в глазницы.
– Я повар, – выдавливает он. – Еду из Йекепа. Мне сказали держаться дороги на Монровию. Я и поехал. Но меня арестовали. Умоляю. Я готовлю стейки. Никого я не бомбил.
Парни в шезлонгах поднимают вой. Капитан срывает с пленного берет и бросает на ограду. Боль в голове у Джозефа усиливается; он хочет рухнуть ничком, залечь в тени и уснуть.
– Ты убийца, – отвечает капитан пленному. – Почему не говоришь правду? Почему не сознаешься? В тех городах – мертвые матери и девочки. Думаешь, ты непричастен к их смерти?
– Умоляю! Я повар! Жарю стейки в ресторане «Стилуотер» в Йекепе! Я ехал к невесте!
– Ты бомбил деревни.
Пленный хочет что-то добавить, но капитан затыкает ему рот ботинком. Слышится скрежет, будто камешки бьются друг о друга в холщовом мешке.
– Вот ты! – Капитан тычет пальцем в сторону Джозефа. – У тебя убили мать?
Джозеф щурится.
– Она торговала овощами на рынке в Мазинтауне, – рассказывает он. – Я не видел ее три месяца.
Из кобуры на бедре капитан достает пистолет и протягивает Джозефу.
– Эта гнида убила не менее тысячи человек, – заводит капитан. – Матерей и дочек. Меня рвет от одного его вида.
Капитан обхватывает Джозефа за бедра, как будто ведет его в танце. От корта отражается слепящее солнце. Парни в шезлонгах глазеют и перешептываются. Солдат, который привел Джозефа, закуривает, прислонясь к ограде.
Губы капитана вплотную приближаются к уху Джозефа.
– Ты сделаешь это ради своей матери, – бормочет он. – Ты сделаешь это ради своей страны.
Пистолет уже в руках Джозефа, теплая рукоятка стала липкой от потной ладони. Мучительное биение в висках учащается. Ряды деревьев застыли в пыльной неподвижности, капитан дышит в ухо, пленный из последних сил ползет по асфальту, как больной ребенок, вытягивается и распластывается, будто расплавленная линза очков. У Джозефа в голове – последний путь мамы на рынок, солнечный свет и тени на длинной тропе, листва, перебираемая ветром. Напрасно он ее отпустил, напрасно не пошел вместо нее. Это он должен был провалиться как сквозь землю, исчезнуть без следа. Бомба превратила ее в пар, думает Джозеф. Бомба превратила ее в дым. А все потому, что она думала: нам нужны деньги.
– Он не стоит даже собственной крови, – нашептывает капитан. – Он не стоит даже воздуха в легких.
Джозеф поднимает пистолет и стреляет пленному в голову. Грохот выстрела мигом поглощается густым воздухом и высокими древесными кронами. Джозеф падает на колени, впереди взрываются слепящие световые ракеты. Перед глазами все плывет и белеет. Он валится лицом вниз и теряет сознание.
