Финн - Здравствуйте, мистер Бог, это Анна
— Здорово. А мой старик так не могет.
— Твой старик вообще ничего не могет.
— А почему нельзя говорить «жопа»?
— Потому что нельзя.
— У Иисуса тоже была жопа.
— Зато он про нее не говорил.
— Ты откуда знаешь?
— Он точно говорил «попа».
— А вот и не говорил. Он говорил на идише.
— Ты козел.
— А эта гнида в воскресной школе сказала нам, что дождь — это слезы ангелов. Над чем им, к дьяволу, плакать?
— Это потому, что уроды вроде тебя задают тупые вопросы.
— Думаете, бога уже все достало?
— Это еще почему?
— Ну, всякие там молитвы и вопросы…
— Если бы я был бог, я бы заставил всех смеяться.
— Если бы ты был бог, тебе бы не нужно было никого заставлять.
— Ефли бы я был бок, я бы фтукнул их па галаве молнией!
— А у меня идея…
— Бог сотворил чудо!
— Да пошел ты. Давайте сделаем новую церковь!
— У нас че, блинский зафиг, старых мало?
— Не, я хочу сказать, чтобы никаких молитв и никаких псалмов. Мы все будем рассказывать анекдоты про Старого Ника, а его от этого будет корежить.
— Ага, новая смеховая церковь!
— Во будет круто! Смеховая церковь!
И так далее, и тому подобное… Час за часом, день за днем, год за годом. Разговор сверкал и вспыхивал, будто летние молнии, рассеивая тьму, переплавляя философию, теологию, жизненный опыт во что-то такое, с чем можно было жить. Именно до этого была так жадна Анна. Звучит, пожалуй, не очень, но именно из этой руды появлялось золото. Одно было ясно. Капитанша умерла, и, как она сама прокомментировала бы это событие: «А, ладно, такова жизнь!». Быть мертвым представляло собой еще один жизненный факт. Потусторонняя жизнь, в свою очередь, тоже была фактом, хотя и нежизненным.
В ночь после похорон Капитанши меня разбудил отчаянный плач, доносившийся с той стороны занавески. Я пошел к Анне и стал баюкать ее на руках.
Первое, о чем я подумал, был банальный кошмар, второе — скорбь по Капитанше. Я качал ее на руках, издавая неопределенные ласковые звуки, долженствующие убедить ее, что «все будет хорошо». Желая утешить, я крепко прижал ее к себе, но она яростно высвободилась и встала на кровати во весь рост. Такое развитие событий меня несколько обескуражило и даже испугало. Я не знал, что делать. Я встал и зажег газ. Что-то у меня внутри было сильно не так. Анна стояла в кровати, глядя на меня дикими, широко распахнутыми глазами, слезы бежали у нее по щекам, а обе ручонки были прижаты ко рту, словно в попытке заглушить крик. Мир будто пропал для меня, растворившись в полной бесформенности; знакомые предметы вдруг кинулись врассыпную, и их засосало в водоворот бесконечности.
Я хотел что-нибудь сказать, но в голову ничего не приходило. Это был как раз один из тех бессмысленных моментов, когда мысли несутся вскачь, а тело упорно не догоняет. Я хотел что-нибудь сделать, но все мои члены будто заморозило. Больше всего меня напугало то, что Анна меня не видела, для нее меня здесь не было, и я ничем не мог ей помочь. Я заплакал; не знаю, плакал ли я по ней или по себе. Какой бы ни была причина, горе затопило меня с головой. И вдруг там, в тонущей в слезах глубине, я услышал Аннин голос:
— Пожалуйста, пожалуйста, мистер Бог, научи меня задавать настоящие вопросы. Пожалуйста, мистер Бог, помоги мне задавать настоящие вопросы.
На мгновение, которое показалось мне вечностью, я увидел Анну как ослепительный язык гудящего пламени и содрогнулся, осознав, что другого такого, как я, на свете нет. Как мне удалось пережить такое, не знаю до сих пор, потому что сила моя отнюдь не была равна моменту. Каким-то странным и таинственным образом я впервые в жизни «увидел».
Внезапно я почувствовал руку у себя на лице, мягкую и нежную. Рука отирала мои слезы, а голос повторял: «Финн, Финн…» Комната постепенно собиралась по кусочкам; вещи снова были на своих местах.
— Почему ты плачешь, Финн? — спрашивала Анна.
Не знаю почему, быть может, просто от страха, но я начал ругаться — холодно и изобретательно. Каждая мышца моего тела болела и дрожала мелкой дрожью. Анна целовала меня в губы, ее рука обвивала мою шею.
— Не ругайся. Финн, все хорошо, все в порядке.
Я пытался хоть как-то осмыслить это прекрасное и ужасающее мгновение, чтобы вернуться вновь к нормальному состоянию; это было похоже на спуск по лестнице, которая все не кончалась и не кончалась. Анна снова заговорила.
— Я так рада, что ты пришел, — прошептала она. — Я люблю тебя, Финн.
Я хотел ответить, что «я тоже», но не смог произнести ни слова.
Каким-то странным образом мне одновременно хотелось и вернуться назад, к знакомым предметам, и вновь пережить это удивительное мгновение. Из глубины замешательства, в котором я плавал, я осознавал, что меня за ручку ведут обратно в кровать и что я неимоверно устал. Некоторое время я лежал, пытаясь разобраться в происходящем, найти точку отсчета, которая дала бы мне возможность начать задавать вопросы. Но слова упорно не желали сцепляться вместе и образовывать осмысленные фразы. В моей руке оказалась чашка с чаем. Мир потихоньку начал вращаться снова.
— Выпей, Финн, выпей всю до дна.
Анна сидела у меня на кровати в моем старом синем свитере поверх пижамы. Она умудрилась приготовить нам чай, и он был горячий и сладкий. Я услышал, как спичка чиркнула по коробке, и какое-то бормотание: Анна зажгла сигарету и засунула ее мне в губы. Я с трудом приподнялся на локте.
— Что случилось, Финн? — спросила Анна.
— Бог ведает, — ответил я. — Ты спала?
— Нет, уже давно не сплю.
— Я подумал, что тебе приснился кошмар, — проворчал я.
— Нет, — улыбнулась она. — Это я читала свои молитвы.
— Ты так плакала, и я подумал…
— Это поэтому ты расплакался?
— Не знаю. Наверное, да. Я вдруг как будто стал совсем пустой. Это было даже забавно. В какой-то момент я понял, что смотрю на себя со стороны. Больно.
Она ответила не сразу, а потом сказала очень спокойно и просто:
— Да, я знаю.
У меня больше не было сил сохранять вертикальное положение, и я вдруг оказался головой у Анны на коленях. Это было как-то неправильно — обычно все происходило с точностью до наоборот, но сейчас мне это даже нравилось, именно этого я и хотел. Так прошло довольно много времени. К сожалению, у меня к ней была целая куча вопросов.
— Кроха, — начал я, — зачем ты просила бога о настоящих вопросах?
— Ну, это так грустно, вот и все.
— Что грустно?
— Люди.
— Ага, понимаю. А что такого грустного в людях?
— Люди должны становиться мудрее, когда стареют. Босси и Патч так делают, а люди почему-то нет.
— Ты так думаешь?
— Ну да. Их коробочки становятся все меньше и меньше.
— Коробочки? Не понимаю.
— Вопросы лежат в коробочках, — объяснила она. — И ответы, которые они получают, должны по размеру подходить коробочкам.
— Это, наверное, трудно. Продолжай, пожалуйста.
— Это трудно сказать. Это вроде как ответы того же размера, что коробочки. Это как эти… измерения.
— А?
— Если ты задаешь вопрос в двух измерениях, то и ответ тоже будет в двух измерениях. Коробочка, понимаешь? Из нее не выбраться.
— Кажется, я понимаю, о чем ты.
— Вопросы доходят до самого до края и там останавливаются. Это как в тюрьме.
— Я думал, мы все вроде как в тюрьме.
Она покачала головой.
— Нет. Мистер Бог такого бы не сделал.
— Наверное, нет. А каков тогда ответ?
— Дать мистеру Богу быть. Он же дает нам быть.
— А мы что, не даем?
— Нет. Мы кладем мистера Бога в маленькие коробочки.
— Да ну, не может быть!
— Да, мы все время так делаем. Потому что мы на самом деле его не любим. Мы должны дать мистеру Богу быть свободным. Вот что такое любовь.
Анна все время искала мистера Бога и страстно хотела научиться лучше понимать его. Ее поиск был серьезный, но веселый, ревностный, но с легким сердцем, благоговейный, но дерзкий, а еще очень целеустремленный и во всех направлениях сразу. То, что один плюс два давало три, было для Анны неоспоримым доказательством бытия божьего. Не то чтобы она хоть на мгновение сомневалась в его существовании, но это был именно знак того, что он действительно существует. Билет на автобус или цветок на газоне тоже были такими знаками. Как она дошла до такого видения мира, я понятия не имею. Одно я знаю точно — оно у нее было еще до того, как мы встретились. Мне просто крупно повезло, что я был рядом с ней, когда она делала свои «разработки». Слушать ее было радостно, будто тебя запускали в свободный полет; смотреть на нее — значило с головой уйти в одно только зрение. Доказательства бытия божьего? Ха, да куда только ни посмотри — не найдешь места, где б их не было… и вот тут-то все начинало выходить из-под контроля.
Доказательства могли выглядеть как угодно. Те, кто воспринимал только одну какую-нибудь разновидность доказательств, назывались тоже как-нибудь по-особенному. Перестрой доказательства в новом порядке, и название тебе будет уже другое. Анна полагала, что бесконечное множество индивидуальных комбинаций доказательств легко и непринужденно приводит к образованию «сквиллионов» соответствующих им названий. Еще больше усугубляло проблему наличие многочисленных церквей, храмов, синагог и мечетей и всех прочих мест поклонения, причем научные лаборатории тоже занимали почетное место в списке. Никто в здравом уме и положа руку на сердце не мог сказать, что все другие не поклоняются богу и не любят его, даже если и называют каким-то другим именем — например, Истина. Она никогда не смогла бы сказать, что бог Али был слабее и меньше по значению, чем мистер Бог, которого она так хорошо знала, равно как и не пожелала бы утверждать, что мистер Бог куда круче и важнее, чем, скажем, бог Кэти. Говорить о разных богах не было никакого смысла; такие разговоры могли привести только к съезду крыши. Нет, для Анны могло быть либо все, либо ничего. У нее был только один мистер Бог. И поэтому все разнообразные места поклонения, все разнообразные имена, которыми называли себя поклоняющиеся, все разразнообразные ритуалы, которые они совершали, имели одно-единственное объяснение — разные комбинации доказательств бытия мистера Бога.
