Алексей Слаповский - День денег
Мигом пролетели они несколько кварталов и остановились возле обычнейшего девятиэтажного дома.
Мигом отставник залетел в подъезд и мигом вылетел:
– Все нормально, тебя ждут, и выбор есть! Квартира семнадцать, назовешься Владиком. Я ж забыл спросить, как тебя зовут. Тебя ждать?
– Нет.
– Как хочешь.
И, взяв за труды достаточную сумму, довольный отставник укатил.
Парфенов поднялся на третий этаж, позвонил в дверь семнадцатой квартиры, назвался Владиком, его впустили.
Впустил мужчина в джинсах и майке, живот нависал на джинсы, от мужчины пахло чем-то кислым, но потом Парфенов понял, что это запах всей квартиры.
– На сколько? – спросил мужчина.
– Часа на два.
– Обоих?
– Кого?
– Девушек обоих?
– Обоих, – усмехнулся Парфенов.
– Семьсот пятьдесят, – явно наобум сказал мужчина, с трусливой наглостью глянув на Парфенова.
Но тому неохота было изображать из себя знатока. Он вынул пачку денег, отлистнул семь сотенных и пятидесятку.
– Туда, – указал мужчина.
(Квартира представляла собой двухкомнатную «распашонку»: посредине кухня и санузел, а по бокам комнаты. Сутенер находился в одной из комнат, а «обои» – в другой.)
«Обои» эти хоть и были малочисленны, но представляли собой лаконически воплощенное стремление угодить всем вкусам. Одна, естественно, блондинка (неестественная), вторая – брюнетка (кажется, природная). Одна повыше, ближе к топ-модельному стандарту, но, само собой, статнее, вторая – гибче и мельче, зато красивенькая, с орехово-зелеными, подлость такая, глазками.
В комнате был широчайший диван, ничем не покрытый, зеленого цвета, во многих местах залоснившийся, – и больше почти ничего не было. Ну и телевизор, конечно, с видеомагнитофоном, оттуда ритмические стоны звучали. Девушки лежали на диване в мятом полупрозрачном белье, которое должно было казаться эротичным, в опостылевший телевизор не смотрели, а смотрели так как-то… в никуда. Вот мужчина вошел – стали смотреть на него. Не старый еще, хорошо. Не сильно пьяный, тоже хорошо. Одет не сильно круто, тоже хорошо. Интеллигент, в общем, как они таких называли. Не самый худший вариант (хотя некоторые из них так распоясываются – почище загулявшего братана какого-нибудь).
В дверь постучали.
– Не желаете напитков? – спросил мужчина голосом официанта.
– Желаем! – тут же откликнулась блондинка.
Слово ее произвело неожиданное действие. Мужчина влетел, поставил наскоро на пол поднос с бутылками и какой-то дрянью-закуской, подскочил к блондинке, схватил ее за ухо и стал крутить с криком:
– Я тебе сколько говорил, подлюка! Ты к концу дня опять лыка вязать не будешь? Работать я буду за тебя?
– Я пошутила! – верещала блондинка.
– То-то, – сказал мужчина, вытирая пальцы о штаны. А потом нагнулся и что-то пошептал ей в наказанное покрасневшее ухо. Она кивнула.
Все это выглядело как дело семейное, обычное, при котором посторонних не стесняются, поскольку они, войдя сюда, тут же как бы становятся членами семьи. И именно поэтому мужчина сказал Парфенову совершенно по-свойски:
– Ей не давать, заметано?
– Ладно, – кивнул Парфенов.
Мужчина вышел.
Повисла пауза.
Всем было скучно. Ни Парфенову, ни девушкам не хотелось начинать того, ради чего они были здесь.
Вдруг блондинка вздохнула, разделась (такими бытовыми движениями, как в бане раздеваются), легла на спину, резко подняла вверх ноги и брякнула их, раскидывая, о постель так, что та вся заколыхалась. Ее подруге это показалось почему-то очень смешно, она аж повалилась от смеха.
Полежав так некоторое время, блондинка поднялась, села и сказала:
– Мущин, а мущин! Налей полстакашка, а? У меня день рожденья сегодня, а он даже в день рождения меня оскорбляет!
– И мне немножко! – просюсюкала черненькая.
Что ж, налил им Парфенов винца, а себе – водки. Чокнулись.
– Юля.
– Галя.
– Пал Палыч.
Девушки, выпив, закусили дольками соленых огурцов, а Парфенов выбрал апельсин.
Ему тепло стало и хорошо.
Намеревался он совсем другое делать: раздеть этих шлюх, излапать их, изнасиловать, унизить словами и движеньями, довести до того, чтобы пощады запросили.
И – расхотел.
И – сидят, выпивают (он вдогонку тут же еще выпил), разговор завязался.
– На улице такая прелесть! Золотая осень! – сказала Юля. – А этот сучец нас даже погулять не выпускает. Собак, и тех выгуливают.
– Хочу собаку, – печально сказала Галя, – чтоб меня любила, а других грызла.
– А поедем на природу! – сказал Парфенов. – Недалеко, в пригород. Постоим, воздухом подышим, осенним лесом полюбуемся. А?
Девушки переглянулись.
– Я оплачу!
– Нет, – сказала Юля. – Он не разрешит.
– Жаль. На природе, знаете, думается хорошо. О себе. О жизни.
И Парфенов взял да и рассказал этим девушкам о себе и о жизни, о том, что на самом деле он хотел стать когда-то матросом торгового флота и избороздить все моря и океаны, а потом сбежать (еще в советское время) с корабля, устроиться портовым грузчиком, потом начать собственное дельце, слегка разбогатеть, поселиться на берегу в какой-нибудь камышовой хижине и писать книги, как писатель Эрнест Хемингуэй. Знаете такого?
Девушки не знали.
Парфенов близко к тексту рассказал им один из своих любимых рассказов «Кошка под дождем». На девушек это произвело почему-то такое впечатление, что они заплакали. Заплакал и Парфенов.
– Что мы всякое фуфло пьем? – сказала Юля. – У меня день рождения или нет? – И она достала начатую бутылку «Мартини». Налила всем. Сказала:
– За вас! – и подняла стакан.
– Спасибо, – сказал Парфенов и отпил из стакана.
И еще лучше, еще теплее стало ему. Он погладил по колену маленькую девушку.
– Ты на мою дочь похожа!
– У вас есть дочь?
– Нет. Но я хотел. И тебя хочу.
Парфенов потянулся к девушке и упал, потеряв сознание.
Глава тридцать шестая
Невскрываемый портфель
Долго ли, коротко, а выпивка кончилась. Она всегда кончается, сколько б ее ни было. И наличности у Змея не осталось. Он пошел к матери, чтобы у нее взаймы спросить, но она куда-то отлучилась, скорее всего к соседям телевизор смотреть. Можно бы и поискать, и подождать, пока вернется, но – время не ждет, гости не ждут! А ведь деньги есть: его доля в бронированном портфеле. А портфель в сарае, во дворе, под ящиками с картошкой. Он возьмет немного, разве друзья осудят его? Возьмет из своих.
Змей сбегал за портфелем, принес его.
– Чего у тебя там? – спросил кто-то.
– Да деньги.
И только сейчас Змей вспомнил, что ключи от портфеля у Писателя. Или у Парфена. Оба близко живут, можно сбегать, но, опять-таки, зачем время терять? Вот есть же тут Боря Кузьмин, слесарь, который двумя проволочками вскрывает любые замки. Особенно сложные – тремя.
Кузьмин взял, осмотрел и, к общему удивлению, спасовал.
– Это как сейф, – сказал он.
Стали пробовать.
Немизеров принес зубило и попробовал зубилом. Не вышло.
Боровков попробовал клещами. Не вышло.
Дмитровский попробовал коловоротом. Не вышло.
Аня Сарафанова попробовала на зуб.
Вера Лавлова попробовала серной кислотой (хранила на случай – сжечь харю той бабе, которая посмеет строить амуры ее мужу, когда она выйдет замуж).
Надюша Свирелева попробовала утюгом.
Роман Братман попробовал теоретически опустить портфель в море на глубину 10 000 метров (любил научную фантастику), где его разорвало бы от давления.
Эдик Бойков попробовал авторучкой.
Валера Володько попробовал кулаком.
Игорь Букварев привел своего ротвейлера и попробовал ротвейлером.
Горьков попробовал любимыми своими зубоврачебными плоскогубцами.
Петухов попробовал силой интеллектуального анализа, прищурив один глаз для концентрации мысли.
Ольга Дмитрук, бухгалтер, уставшая от точной тонкости цифр, попробовала ломом.
Саша Филинов попробовал домкратом.
Витя Шушаков попробовал сыронизировать, но его не поняли.
– Да ну его к черту! – обиделся он и пнул портфель ногой. Тот закувыркался по лестнице – и вдруг раскрылся, и из него посыпались деньги в невообразимом количестве.
– О! – обрадовался Змей. – Сейчас выпьем!
Нехорошая тишина была ему ответом.
– Ребята, имейте совесть… – сказал он.
Но все, кто был тут, ломанулись вниз, на ходу растопыривая руки (что показывает их совершенную неопытность в обращении с деньгами, потому что ловить их удобнее сведя руки вместе).
Все хватали доллары, отпихивая друг друга, в результате чего Немизерову оторвали карман.
Боровкова ударили в ногу.
Дмитровскому заворотили салазки.
Аня Сарафанова потеряла покой.
Роман Братман потерял лицо.
Вера Лавлова утратила былую нежность.
Надюша Свирелева усомнилась в способности любить.
