Евгений Алехин - Третья штанина
И тут я встретил Сему с романо-германской филологии и с ним этого панка, Айса. Сема был в универе в потертых триконах, тапочках, майке и дубленке. Айс такой крашенный в рыжий цвет тип, если его волосы поставить, будет ирокез, Айс все время в черных очках. Лицом напоминает парня из звездных войн (эпизод первый), у которого висели уши за спиной. Видно, они пили полночи в общаге. Там живет Сема. Мы перешли дорогу, в «Каравае» купили бутылку или две (упущение памяти) водки и полтора литра пива. У меня не осталось ни рубля. Ладно, романтика, поэзия, дома не ждут. Мы пошли в общагу.
– Так, – говорит Сема, – там у меня эти засранцы сейчас не на учебе. Те, которые со мной живут. Они возбухают, если у меня пить.
Мы на пятом этаже попробовали зайти в пару комнат. Нас не приняли. Сема говорит:
– О, а можно зайти к девчонкам на четвертый этаж.
– К каким? – спрашиваю.
– Ну, там, Аня, Юля, еще кто-то… С филологического, как ты.
– Четыреста двадцать шестая, что ли?
– Да-да.
Туда нас пустили. Там двое спали на полу: Юля с Мишей. Аня на кровати внизу. Надя на кровати вверху. Мы сели, нам дали кружечку и банку с рассолом. Мы сидели и тихонько пили. Спиртное скоро кончилось, Сема пошел, не знаю куда, спать. Айс оказался здоров закладывать.
– А пойдем, – говорит Айс, – попробуем настрелять денег.
– Это как?
– А-а, пройдемся по универу.
Мы пошли по переходу из общаги в первый корпус. Тут сразу встретилась моя одногруппница Таня. Десять рублей есть. Я подходил к знакомым только. Айс работал шикарно. Подходил к любым:
– Девушки, извините, пожалуйста, у вас не найдется рублей пять, нам необходимо.
Он склонял немного голову набок всегда, когда говорил. И вытягивал губы. Ему невозможно было отказать.
Потом из первого корпуса мы дошли до шестого. И там на первом этаже меня выловил охранник, парняга в ленинской кепке:
– Ты опять пьяный?
– Да нет.
Я не узнавал этого охранника. А он, видно, вчера со мной дело имел.
– Стой-ка тут.
Он позвонил куда-то по местному телефону с вахты.
Я, охранник и Айс вышли покурить рядом с крылечком. Из седьмого корпуса шел мой вчерашний друг: Лысый. Ему звонил Кепка. Лысый отвел меня метров на пять и говорит:
– Ты опять пьешь?
– Да нет, я уже собирался домой. Сейчас пойду в первый корпус, возьму куртку в гардеробе и домой.
– Ты кончай это. Ну, правда.
– Все, я иду.
– Подожди… Только иди не через корпуса. По улице обойди.
У меня, кажется, появился чуть ли не второй папа. Мы пошли с Айсом сразу в магазин. Я был без куртки, но мне было все равно. Денег у нас было нормально. Мы купили полторашку «Алко» и двухлитровую пива. Нужны были сигареты, хватало только на «Балканскую звезду».
– Чего травиться? – сказал Айс. – Сейчас на нормальные найдем денег.
– Извините, у вас не будет рубля два-три, а то нам на сигареты не хватает? – c таким текстом он обращался к людям. Я удивился, что его не посылают. Через пять минут денег у нас было уже достаточно на нормальные сигареты. Мы купили их и пошли в общагу. Айс засунул бутылки в рукава куртки и ходил, как Моряк Папай.
– У нас столько алкоголя, – с нежностью говорил мне уже не Айс, а парень из звездных войн.
В переходе мне опять встретился охранник в кепке. Я начал ему чуть ли не клясться, что сейчас же возьму куртку и пойду домой. По ходу, я уже надоел Кепке, и он отстал. Мы выпили все в общаге, и к обеденному времени я был уже прекрасен. Потом Айс куда-то делся. И я куда-то делся. В Астрал?
3
В триста тридцать пятой комнате на третьем этаже жили историки: Андрей Проказов, или – Дрюча, Юра, такой большой толстоватый, грубоватый, добрый и симпатичный парень, Миша, губастенький, с чудесной фигурой человека из рекламы трусов; с Мишей я знакомился, по его словам, раз восемь, прежде чем запомнил его. Он обычно ночевал в четыреста двадцать шестой, спал с Юлей на полу.
Юра учился на втором курсе. Миша был отчислен, и в общаге находиться не имел права. Но охранники об этом не знали. Они его запомнили в лицо с прошлого года и пропускали.
Дрюча учился второй раз на втором курсе. Его тоже отчисляли год назад. Познакомился же я с ним, когда еще только поступил в универ первый раз, то есть больше года назад. Я проснулся у Базана в комнате пьяный. Там были Базан и Дрюча. Я удивился в Андрее сочетанию небритости и смазливости. Дрюча чего-то там жаловался Базану на несчастную любовь. Я вспомнил, что у меня еще есть водка, и сказал ему:
– Ну так, на, выпей, несчастный.
И налил ему две трети стакана. Он, сохраняя трагедию на лице и не морщась, выпил. Этим он покорил мое сердце.
В общем, Проказов мне теперь разрешил пожить у них в комнате какое-то время, о чем, возможно, потом и жалел.
У историков был Первый Снег, они все пошли веселиться, поэтому я остался один и лег спать пьяный после такого веселья с Айсом.
Я проснулся все еще один в комнате триста тридцать пять. Был уже вечер, уже стемнело. Я вспомнил про ссору с отцом. Отец, наверное, волнуется. Надо позвонить ему на днях, но, блин, где мне жить теперь? Ладно, пока об этом не надо думать.
Я еще не протрезвел, но уже чувствовал сушняк. В комнате не нашлось ничего пригодного для питья, кроме воды в пластиковой бутылке, но вода была вонючая. Я открыл дверь, чтобы сходит в умывалку, попить. Дверь комнаты Проказова была прямо напротив лестницы. По лестнице поднималась симпатичная девушка. Я ее видел раньше. Она была подруга моей однокурсницы Бегезы (это фамилия). Они как-то раз стояли возле шестого корпуса и строили из себя лесбиянок, а я им аплодировал.
Теперь эта Бегезина подружка шла мне навстречу по лестнице, и я подумал, что она очень мила.
– О, привет. А ты не ко мне идешь? – спросил сразу я у этой девушки.
– Привет. Нет.
– Давай, да. А то я скучаю тут один.
На мое удивление она сказала:
– Хорошо. Сейчас, только схожу и вещи заберу у подруг, вон в той комнате.
Я пошел в умывалку, глотнул водицы, хорошенько прополоскал рот. Я думал, что ее попа полновата, а грудь маловата, но в этом есть утонченное обаяние.
Мы с ней сидели и разговаривали. Ее зовут Маша.
– А ты ведь на моем потоке учишься?
– Нет, я, вообще-то, на историческом.
– Тоже на первом курсе?
– Да.
– М-м. А ты с Первого Снега шла?
– Ага.
Я встал и начал ходить по комнате.
– А я вот, как тебя сейчас увидел, понял: все – судьба. Правда ведь? Давай будем с тобой любить друг друга большой и светлой любовью.
– Ну, не знаю.
– Да-да. Разве не ясно, что так все и должно было быть. Только мы пока не будем целоваться, а то от меня, наверное, перегаром прет, жуть.
– Да я и не предлагала.
Потом мы говорили о всякой ерунде. О книгах. Она любит Эдгара По. Эдгар По? Пусть, отчего не любить. Он славный, этот Эдгар По. Чудный, отчего ж его не любить. Она спросила, может, включим музыку? У нее есть кассета с собой. Только я, наверное, не люблю Носкова. Нет, отчего не любить. Я люблю Носкова, как мать. Особенно ту песню люблю, ну, ту, помнишь? Она подумала и сказала, какую песню я люблю. Ну, конечно, конечно, я люблю эту песню, так я отца и бабушку даже не люблю, как эту песню.
Потом в дверь постучали. Там стоял парень, около тридцатника, невысокий, плотный, краснолицый, но приятный.
– А где Проказов? – спросил он.
– Я за него.
– А где он?
– Там у них Первый Снег или типа того. Не будет, думаю, его сегодня. Бухать будет.
Краснолицый огорчился:
– А я из Белова (город такой у нас в области), как и он. Выпить хотел с ним.
– Ну, выпей с нами. Я за него.
Он зашел – Боря. Женя, Маша. Он раньше тоже учился на историческом здесь. Отлично, пили крепкое вино. Боря много говорил про исторический факультет, поднимая палец и подчеркнуто четко произнося слова:
– Историков, что хорошо, учат учиться. Всех других просто учат, а историков учат учиться. Историк готов ко всему в жизни…
Боря говорить любил, и говорил. Мы все выпили, и он ушел.
– Я уже начал ревновать, – говорю Маше.
– Это еще к чему?
– Ну, что вы историки, а я нет. Я уже ревную, даже когда с тобой кто-то говорит.
Я хотел поцеловать ее.
– Но ты же сказал, что от тебя пахнет перегаром.
– Хорошо.
Я пошел, взял на полке зубную пасту, набрал ее в рот. Набрал в рот воды из кружки, которую я наполнил, когда был в умывалке. Я полоскал рот и думал, куда бы сплюнуть. Было некуда. Я пошел к окну, залез на табурет, но упал. Маша веселилась, упал и магнитофон с подоконника, Носков замолк. Я поднял табурет, встал на него. Открыл форточку, залез на подоконник и сплюнул в темный октябрьский вечер.
Мы целовались, лежали на кровати и целовались. И она говорила, что никто не называл ее своей девушкой. А я говорил: только ты же не будешь мне изменять? И говорил, что буду писать нежные сопливые стихи, исписывать рулоны туалетной бумаги. Никто никогда не посвящал ей стихов, говорила она. У нее на спине, ближе к попе, оказалась татуировка, значок супермена. И милые белые трусики с кружевами. И я говорил, что вот так, мы теперь будем любить друг друга вечно, только не вздумай мне изменять. И мы могли бы заняться сексом, но я зачем-то сам сказал, что лучше это сделать через две недели, мне казалось, что так должно быть. И мы опять целовались, с такой страстью и, как мне казалось, в то же время в нежной невинной атмосфере, а потом ей надо было уходить. И я завидовал Носкову, которого она уносила с собой в сумочке.
