Амин Маалуф - Лев Африканский
Вернувшись из паломничества, я вспомнил то смутное чувство страха, которое испытал за Мариам. Что это было? Предчувствие нападения львов на нашу хибарку? Тогда я так и подумал. В двенадцать лет я был уверен, что если сравнивать зверя и человека, то первый зловреднее.
ГОД ОГЛАШЕНИЯ
907 Хиджры (17 июля 1501 — 6 июля 1502)
Жених Мариам был старше ее в четыре раза, раза в два выше и во столько же толще, обладал неизвестно как нажитым состоянием и улыбкой тех, кто слишком рано узнал, что жизнь — это состязание: кто кого перехитрит. В Фесе его звали Зеруали, многие ему завидовали, поскольку молва гласила, что в прошлом бедный пастух, он выстроил себе самый большой дворец в городе, больше был только султанский. А как иначе, кому же охота лишиться головы.
Происхождение его капитала было тайной для всех. Первые сорок лет жизни он бродил с козами по горам Бени Зеруаль в Рифе, в тридцати милях от моря. Позднее мне представился случай побывать в этих местах и наблюдать необычные явления: в глубине долины в земле есть жерло, внешне похожее на грот, из которого постоянно вырывается пламя и вокруг которого образовалась темная лужа тягучей жидкости с едким запахом. Многие чужеземцы приходят туда взглянуть на это чудо, бросить в него деревяшку или ветку и понаблюдать, как все это тут же сгорает. Некоторые думают, что это вход в Преисподнюю.
Неподалеку от того места находятся потаенные колодцы, в которых римляне якобы зарыли свои сокровища перед тем, как покинуть Африку. Напал ли бедный пастух на один из этих тайников? Так, во всяком случае, шептались задолго до того, как этот Зеруали ворвался в мою жизнь. Как бы там ни было, но вместо того чтобы промотать все найденное, как обыкновенно поступают те, на кого сваливается нежданное богатство, он разработал план. Для начала распродал часть сокровищ и явился однажды разодетый в пух и прах на аудиенцию к фесскому султану.
— Сколько золотых динар приносит тебе Бени Зеруаль в год? — спросил он у того.
— Три тысячи, — ответил султан.
— Я буду платить тебе шесть тысяч, причем вперед, если ты сдашь мне гору в аренду.
И Зеруали добился всего, чего хотел, да еще получил в придачу отряд солдат для помощи в сборе податей и изъятия с помощью угроз и пыток у жителей, населяющих гору, их накоплений. В конце года он вновь предстал перед своим господином.
— Я ошибся. Доход составил не шесть, а двенадцать тысяч динар.
На султана это произвело впечатление, и он сдал Зеруали весь Риф, а в придачу отрядил с ним сотню арбалетчиков, три сотни конников и четыре сотни пеших, чтобы тому было легче справляться с населением.
В течение пяти лет налогов и податей было собрано неизмеримо больше, чем прежде, но жители Рифа стали бедствовать. Многие подались в другие провинции страны, некоторые прибрежные города подумывали даже перейти под власть кастильцев. Чувствуя, что дело дрянь, Зеруали уступил свою должность наместника, покинул Риф и устроился на житье в Фесе. Сохранив добрые отношения с султаном, он выстроил дворец и стал ворочать делами, жадный, безжалостный, но ловкач и мастер на хитроумные выдумки.
Мой отец свел с ним знакомство через посредничество одного богача — переселенца из Андалузии, и изложил ему свой проект выращивания шелковичных червей. Зеруали проявил живой интерес, задал множество вопросов по поводу гусениц, кокона, слизи, выделяемой гусеницами, прочности шелковой нити и попросил одного из своих советников запомнить все вплоть до мельчайших деталей. После чего выразил удовлетворение от будущего сотрудничества с таким знающим человеком, как мой отец Мохаммед.
— Наш союз — союз ума и денег, — смеясь, заключил он.
На что отец ответил, что всему Фесу известны ум и деловая смекалка Зеруали.
— Ты вот прочел столько книг, а знаешь ли, что сказала мать одного султана прежних времен при рождении сына? «Я не желаю тебе ума, ибо тебе придется поставить его на службу сильным мира сего; я тебе желаю удачи, чтобы умные люди служили тебе». Наверное, того же пожелала и моя мать, — смеясь отвечал Зеруали.
Отцу показалось, что из всего этого выйдет толк, хотя его собеседник и попросил под конец время на обдумывание: он хотел поставить в известность султана, заручиться его согласием, а также посоветоваться с ткачами и купцами, вывозящими товар за границу. Однако, желая показать Мохаммеду свою заинтересованность, он заплатил ему вперед четыреста золотых, а также намекнул на возможность породниться.
Несколько месяцев спустя — кажется, стоял месяц шаабан этого года — Зеруали призвал моего отца к себе. Сообщив ему, что его план принят, он предложил ему взяться за подготовительные работы: определить, где уже имеются сады шелковицы, наметить, где разбить новые, набрать квалифицированных работников, построить первые червоводни. Сам султан заинтересовался этим делом, загоревшись наводнить Европу и мусульманские страны натуральным шелком и тем самым отбить у купцов охоту ездить за ценным товаром в Китай.
Отец весь светился от радости. Его мечта была близка к осуществлению, причем сверх всяких ожиданий. Он уже видел себя богачом, возлежащим на огромных шелковых подушках, в выложенном майоликой дворце, знатнейшим человеком Феса, гордостью переселенцев, близким к султану человеком, благодетелем школ и мечетей…
— Чтобы скрепить наш договор, что может быть лучше, чем кровный союз? Нет ли у тебя дочери на выданье? — спросил Зеруали.
Мохаммед, не долго думая, пообещал ему руку Мариам.
Я узнал об этом случайно, спустя несколько дней, и отныне многое в моей жизни должно было измениться. Сара-Ряженая явилась со своим товаром в гарем Зеруали.
Разговорам о новой женитьбе их мужа и шуткам по поводу его мужской неутомимости не было конца. Обсуждалось и то, как это скажется на теперешних фаворитках. У Зеруали уже было четыре жены — ровно столько, сколько было разрешено иметь по закону одновременно; значит, ему предстояло расстаться с одной из них. И он, и его жены имели опыт в таких делах. Разведенная получала дом, а то и продолжала проживать под одной крышей с бывшим супругом; поговаривали, что некоторые после расторжения брака беременели, и это ничуть не волновало Зеруали.
Разумеется, Сара поспешила доложить об услышанном моей матери. Я как раз только что вернулся из школы, грыз финики и вполуха слушал женскую болтовню. Как вдруг услышал имена, насторожился и подошел ближе.
— Они даже придумали для Мариам прозвище: Шелкопряд.
Я попросил Сару пересказать мне все слово в слово.
— Ты думаешь, сестра будет счастлива с этим человеком? — В моем голосе звучала тревога.
— Счастлива? Лишь бы хуже не стало, женщинам и этого довольно.
Ответ показался мне слишком общим и уклончивым.
— Расскажи мне об этом Зеруали!
Мои слова прозвучали подобно приказу, исходящему от мужчины. Сара усмехнулась, но ослушаться не посмела.
— Репутация у него не безоблачная. Но если не очень придираться… Баснословно богат…
— Говорят, он ограбил жителей Рифа.
— Все знатные роды поднялись на грабеже провинций, и никто отродясь не отказывал на этом основании выдать дочь или сестру за их отпрысков.
— А каков он по отношению к своим женам?
Она демонстративно оглядела меня с головы до ног, особенно задержавшись на легком пушке, пробивавшемся на моем лице.
— Что ты понимаешь в женщинах?
— Я знаю то, что должен знать.
Она было засмеялась, но осеклась, видимо, вид у меня был очень решительный, и повернулась к моей матери, как бы спрашивая, стоит ли продолжать вести со мной подобную беседу. Та кивнула, и Сара, переведя дух, тяжело положила руку мне на плечо.
— Жены Зеруали живут все вместе в гареме — старые и молодые, свободные и рабыни, белые и черные, их там не меньше сотни, и все они беспрестанно интригуют за право провести ночь со своим господином, за привилегию для своего сына, за то, чтобы заполучить в свою комнату ковер, за драгоценность, духи. Те, что ждут от мужа привязанности, никогда ее не дождутся, те, которым нужно больше других, кончают жизнь удушенными, те, что хотят жить без нужды, без усилий, ни к чему не прикладывая рук, разве что они могут быть счастливыми. Из каких твоя сестренка?
Я впал в ярость:
— Не кажется ли тебе возмутительным, что девочка тринадцати лет послужит премией старому торгашу при заключении сделки?
— В моем возрасте если что-то меня и возмущает, так только наивность.
Я обернулся к матери и злобно бросил ей:
— И ты тоже считаешь, что этот тип имеет право отнимать у мусульман их сбережения, иметь сотню женщин вместо четырех и обращать в шутку заповеди Господа?
Она укрылась за стихом из Корана: «Человек становится бунтовщиком, стоит ему ощутить достаток».
