Виктория Хислоп - Нить
Все было за то, что Катерина, пожалуй, права, и ее мать с сестрой – в Афинах. Американка сказала Евгении, что там тоже сотни тысяч беженцев, и у многих еще нет постоянных адресов, но она постарается чем-нибудь помочь. А пока Евгения заверила Катерину, что они не отступятся от поисков. На следующей неделе женщина с девочкой отправились в другие лагеря, подальше.
В желающих присмотреть за Марией и Софией недостатка не было. То они ходили обедать к Ольге с Димитрием, то кирия Морено приглашала их к себе и угощала совсем другой едой. Саул Морено обычно приходил с работы в пять часов, и они все усаживались плечом к плечу вокруг стола на кухне, а маленькая бабушка, иногда одетая в свой меховой жакет, тихонько жевала что-то в углу. Беспорядок тут был какой-то уютный, а еда еще лучше.
Когда совершенно вымотанные Евгения с Катериной вернулись после своих безуспешных поисков, в доме не было никакой еды. И в течение нескольких дней Морено звали их к себе обедать. И Евгении, и девочкам нравилась атмосфера этого дома, и бабушка в своем традиционном наряде, и обрывки стихов на ладино.
Саул Морено рад был публике и с удовольствием пересказывал истории о переселении евреев из Испании. В один из вечеров он особенно проникся грустью по тем временам, которых не застал, но наследием которых не переставал восхищаться. Он потихоньку признался Евгении, что двадцатый век пока не стал для них золотым и что до 1912 года, пока город еще входил в Османскую империю, им жилось лучше. Мусульманские правители относились к евреям с большей терпимостью, чем православные греки, которые сделали официальным выходным воскресенье, пренебрегая важностью Шаббата.
Дети уже болтали ногами, покашливали и ерзали на стульях, заскучав от этих разглагольствований.
– Я не говорю, что сейчас плохо живется, – продолжал Саул, наклоняясь к Евгении. – Но все-таки не то, что было до пожара. А потом еще все мусульмане уехали, как вам известно. Это тоже был не подарок. После всех этих перемен мы остались в меньшинстве, а это, разумеется, породило новые сложности.
– Ну, будет, дорогой, не расстраивайся. – Кирия Морено погладила мужа по плечу. – И сейчас все не так уж плохо. Не стоит донимать бедную Евгению такими скучными разговорами.
Элиас подавил зевок и тут же получил тычок под ребра от старшего брата.
– Мне совсем не скучно, – возразила Евгения. – Когда знаешь, что мы не первые приехали сюда, не имея крыши над головой, становится легче.
– Вы определенно не первые. Может быть, и у вас будет свой золотой век, как у нас был.
– Сомневаюсь, – сказала Евгения. – Но и сейчас жить можно. Вот если бы еще хоть к кому-нибудь вернулись мужья…
Пока Евгении не было дома, там накопилось дел. Вымыв полы, она принялась за самую трудную работу – стирку постельного белья. Сообразив, что это прекрасный случай устроить возню и поколотить друг друга мокрыми тряпками, Мария с Софией охотно взялись выкручивать огромные белые хлопковые простыни. Катерина же потом помогала Евгении их развешивать. Когда работа была закончена, они вернулись в дом.
– Катерина, – сказала Евгения, – давай напишем письмо твоей маме? Та американская леди обещала помочь его доставить.
Простыни, вывешенные на балконе, сохли на свежем воздухе.
За много миль от них, в Афинах, мама Катерины тоже развешивала белье. В обитом изнутри плюшем здании Афинского оперного театра она пристраивала влажную блузку на барьер балкона.
Беженцев разбросали по всей столице: разместили в школах, театрах, церквях – повсюду, где можно было найти место для детей и взрослых, пристроить какие-никакие пожитки и переночевать.
Оперный театр был последним зданием, чьи двери распахнулись для беженцев. По ночам люди спали рядами на твердой покатой сцене или поперек скрипучих бархатных кресел в партере. Большим семьям предоставили в качестве временного жилья бельэтаж. Весь театр им завидовал – там было больше уединения, да еще и ковры на полу.
Когда-то прекрасное здание теперь походило на мусорную свалку, и запах там стоял как из открытой канализации. Водопровода не было, а когда кто-нибудь пытался развести костер, чтобы приготовить поесть, к отвратительной смеси запахов добавлялась еще и вонь тлеющего бархата.
Зении с малышкой отвели место в бельэтаже вместе с другими матерями с младенцами. Там же оказалось несколько ее соседок из Смирны. Они не разлучались с самого дня побега. Эти женщины расспрашивали Зению о том, как она потеряла дочь, заверяли, что они непременно найдут друг друга, обещали помогать ей всеми силами. Но ей было трудно забыть, что эти самые люди не выпустили ее из лодки, когда она поняла, что Катерины с ней нет. Женщина до сих пор недоумевала, зачем послушалась их тогда. Простить такое было трудно, и горечь на душе не проходила.
За эти месяцы Зения поняла, почему все так беспокоились, что лодка перевернется. Они боялись не за себя. Эти люди успели спасти мощи и несколько икон из их церкви в Смирне и с тех самых пор планировали построить новую церковь и принести в нее частицу старой. Бесценные осколки прежней жизни лежали тогда на дне лодки, и беглецы никак не могли допустить, чтобы кто-то помешал их спасти. Только поэтому они и встали между Зенией и Катериной.
Зения старалась выкинуть эти мысли из головы. Она тосковала по убитому мужу и пропавшей дочери и каждый день уходила из шумного и грязного Оперного театра в ближайшую церковь. Она целовала стеклянный экран, стоявший между ней и иконой Панагии, и думала, сколько же отпечатков губ на этом стекле – ее. Каждый день она просила об одном: открыть ей правду. И горевала, даже не зная, жива ее любимая дочь или нет.
Удалось ли Катерине спастись от жестокой мести турецких солдат? Зении нужно было только одно: «да» или «нет». Слухи о массовых изнасилованиях и отрезанных головах быстро расползлись за пределы Смирны. Она хотела только знать, жив ее ребенок или умер, каким бы страшным ни был ответ.
Поговаривали о новых домах для обитателей Оперного театра, и эти вести вызвали радостное волнение. Зения мечтала, что в новом доме будет камин, туалет на улице, стол и стулья, кроватка для малышки и диванчик для Катерины. Словно для того, чтобы подстегнуть ее фантазии, одна из соседок по бельэтажу рассказала, что есть люди, которые могут помочь ей разыскать дочь.
– Может быть, им удастся найти ее и передать письмо. Возьми да напиши, посмотрим, что из этого выйдет. Хуже ведь не будет, правда?
На следующий день Зения отыскала дорогу в Комиссию по расселению беженцев.
– Моя девочка еще маленькая и читать толком не умеет, – объяснила она женщине, сидевшей за столом, – но, может быть, кто-нибудь где-нибудь увидит ее имя и догадается…
– Да, – сказала женщина и повторила слова Зении с сильным французским акцентом: – Может быть, кто-нибудь где-нибудь догадается…
Она равнодушно взглянула на письмо и бросила его в стопку на столе.
«Катерине Сарафоглу, – было написано на конверте. – Из Смирны».
Зения мало надеялась, что письмо дойдет до адресата, но что еще она могла сделать? Это было все равно что выпустить наугад стрелу в темноту.
Глава 12
Несколько лет Катерина старательно писала письма, однако ответа все не получала. Но это ее не останавливало. Заодно и хороший повод поупражняться в письме. Месяц за месяцем ее горячее желание разыскать маму слабело, зато почерк становился тверже. В этих письмах без ответа она писала обо всем, что делала, о том, как проводила дни. Это был дневник совершенно счастливого ребенка.
Каждое письмо Евгения относила в контору Комиссии по расселению беженцев, а оттуда их, в свою очередь, передавали на почту. Евгения заметила, что их знакомой американки там уже нет, и поняла, что служащих сокращают. Жизнь беженцев начала устраиваться. Правда, многие до сих пор еще жили в лагерях, но большинство благополучно переселили в специально построенные деревни на севере. Кухни, где раздавали бесплатный суп, еще работали, но почти все люди уже сами зарабатывали себе на жизнь: перебирали табак или изюм, ткали, шили. Те, у кого была какая-то профессия, наконец-то смогли устроиться.
Ольга одолжила Евгении денег на покупку ткацкого станка, и маленький домик наполнился ритмичными звуками снующего туда-сюда челнока.
– Деньгами отдавать не надо, – сказала Ольга, – но можете когда-нибудь потом, когда мой дом будет готов, соткать мне туда что-нибудь.
Евгения улыбнулась. Денег, которые она зарабатывала, едва хватало на еду и одежду, и она была очень благодарна Ольге за ее доброту. Особняк понемногу отстраивался, но времени до того дня, когда нужно будет выплатить долг, оставалось еще немало.
Катерина любила смотреть, как у нее на глазах растет ковер. Близнецам это было не так интересно. Ткацкий станок напоминал им о доме, о прежних временах, до приезда в Грецию. Стук челнока и вид шерстяных мотков, сваленных кучами у матери под ногами, переносил их в почти уже забытое прошлое, и они сами не знали, были ли эти смутные воспоминания сладкими или горькими. Самые яркие впечатления оставил побег. За несколько минут до этого мать сидела за станком и ткала.
