Маргарет Этвуд - Мадам Оракул
Фелиции, естественно, не понравятся обновки Шарлотты. «Если вы, Редмонд, намерены сделать эту девушку своей содержанкой, — обронит она так, чтобы слышала Шарлотта, — то я бы предпочла, чтобы вы поселили ее в каком-нибудь другом месте». Фелиция была цинична и давно привыкла к эскападам мужа.
Я спрятала рукопись в бельевой ящик, надела свой маскировочный наряд и, тщательно заперев дверь, отправилась в Рим.
Водить машину в Италии — нервное занятие, с машинами люди обращаются так, словно это лошади, и передвигаются, руководствуясь не дорожными знаками, а тем, куда им нужно попасть. Дорога — то, куда вас направляет чужая воля, дорога — личное оскорбление. Подобная позиция всегда восхищала меня — до тех пор, пока я не садилась за руль. Тогда ухе приходилось подергаться. Шоссе от города представляло собой череду резких зигзагов, без ограждений и знаков со стороны обрыва. Я беспрерывно сигналила; из-под колес разлетались куры и ребятишки.
Я без происшествий добралась до Тиволи и по длинному пологому склону покатила вниз, к равнине. Вдалеке показался Рим. Чем ближе я подъезжала, тем больше вокруг было невозделанной земли, тем чаще вдоль шоссе мелькали огромные трубы и обломки какой-то строительной техники: красные, синие, оранжевые, похожие на кости динозавров. Рабочие что-то рыли, копали, переворачивали вверх дном и бросали; окрестности были очень похожи на Северную Америку, на любой большой и грязный город. Скоро дорогу запрудили грузовики, маленькие и большие, с прицепами; они везли новые трубы, новые машины, в город и из города. Я не понимала, что это символизирует — рост или упадок. Почем мне знать, может, Италия на пороге хаоса, и не сегодня-завтра здесь начнется голод, вспыхнут забастовки… Читать газеты я не могла, так что, несмотря на трубы и машины, беды этого государства оставались для меня невидимы. Я, будто в кинопутешествии, безмятежно плыла мимо: небо голубое, свет — золотой. Дорога в Рим проходила между огромных многоэтажек, но, глядя на балконы в кружевах выстиранного белья, я не представляла, что за жизнь идет там, внутри. В своей стране знала бы, а здесь была глухонемой.
Прорвавшись сквозь невероятную толчею на дорогах, я нашла место для парковки. Офис «Америкен экспресс» был переполнен; у турникетов стояли длинные очереди — женщины в таких же, как у меня, очках, мужчины в мятых летних костюмах. Из-за нестабильности американского доллара банки отказывались обналичивать дорожные чеки. Лучше бы взяла канадские, подумала я. Потом дождалась своей очереди, получила деньги и отправилась на поиски пишущей машинки.
Я купила подержанную «Оливетти», пользуясь языком жестов и весьма ограниченным словарным запасом, и вышла из магазина, придавленная машинкой, но легкая, как танцовщица. Я радовалась своей анонимности: меня никто не знал, не замечал; я шла в потоке людей, которых никогда больше не увижу.
Неожиданно мне вспомнился Артур. Мы бывали здесь вместе, шли по этой же самой улице; я буквально ощутила его присутствие. Мы держались за руки. Останавливались, сверялись с картой, вот тут, перед магазином; здесь и пахнет так же. Это было ил и я все придумала? Неужели мы действительно бродили вместе по лабиринту римских улочек, катались без цели в > арендованном «фиате»? Ехали по Аппиевой дороге с ее надгробиями и даже, по слухам, привидениями? Спускались в Катакомбы, забитые высохшими обломками древних христиан, и целых полчаса бродили под руководством того коротышки, болгарского священника? Ходили кругами вдоль стен Колизея и не могли найти нужный вход, а с обеих сторон, качаясь и громыхая, неслись грузовики с железом и цементом, с колоннами, львами, военными трофеями, рабами? Ноги ныли, но я была счастлива. Тогда со мной был Артур, а сейчас его нет; мы шли по улице, похожей на эту, но вдруг нахлынуло будущее и разбросало наев разные стороны. Артур далеко, за океаном, на пляже, ветер треплет его волосы, я едва различаю его черты.
Он удаляется от меня, все быстрее, быстрее — прочь, в страну мертвых, страну невозвратного прошлого.
13
С Артуром мы познакомились в Гайд-парке. Это вышло случайно: я столкнулась с ним на участке между двумя ораторами — антививисекционистом и человеком, предсказывавшим скорый конец света. Я тогда жила в Лондоне с Польским Графом, решительно не понимая, как это получилось.
Двумя годами раньше, когда я вышла за порог родительского дома и осторожно, чтобы не разбудить мать, закрыла за собой входную дверь, подобных — да и, собственно, никаких — планов у меня не было; только чемодан в одной руке и сумочка в другой. В чемодане лежало то немногое, что я еще могла носить: юбки на ремнях, блузки, которые можно собрать и заправить внутрь; за год мне пришлось выкинуть почти всю старую одежду. Я ушла из дома в конце июня, незадолго до своего девятнадцатилетия, успев написать экзаменационные работы за тринадцатый класс. Я знала, что как минимум четыре из них провалила, но результаты должны были сообщить только в августе. Впрочем, они меня уже не интересовали.
В чемодане находилась лисица тети Лу, а в сумочке — ее свидетельство о рождении и наша фотография с Национальной выставки. У меня было около тридцати долларов: семнадцать собственных и примерно тринадцать — из коробочки для мелочи, которую мать держала на кухне; их я собиралась вернуть. Я пока не имела права получить наследство, поскольку еще не похудела до нужного веса, но в банке хранились мои трудовые сбережения, и утром можно было кое-что взять.
Я доехала на автобусе до центра и поселилась в отеле «Ройял Йорк». Я нервничала, поскольку ни разу в жизни нежила в гостинице, и при заполнении документов назвалась именем тети Лу — не хотела, чтобы мать меня нашла. Это было глупо; именно оно в первую очередь привлекло бы ее внимание, но тогда я об этом не подумала, а волновалась совсем о другом: вдруг портье откажется селить меня из-за того, что я несовершеннолетняя. Я готовилась махать тетиным свидетельством о рождении и доказывать, что мне сорок девять.
Но портье лишь спросил:
— Вы одна?
— Да, — ответила я. Он внимательно оглядел раззолоченный холл через мое плечо, убеждаясь, что я не вру. Мне тогда не пришло в голову, что портье принял меня за проститутку. Я отнесла свой успех не за счет пустого холла, а за счет белых перчаток, которые надела как символ взрослости и социального статуса. «Истинная леди никогда не выходит из дома без перчаток», — говорила моя мать. Тетя Лу перчатки регулярно теряла.
(Думаю, именно отель «Ройял Йорк», этот сказочный островок мишурной псевдороскоши XIXвека, с его красными коврами, канделябрами, лепниной, ламбрекенами, огромными зеркалами и отделанными медью лифтами, можно считать колыбелью моего творчества. С моей точки зрения, подобное великолепие предназначалось не для солидных бизнесменов с их невзрачными женами — реальных постояльцев гостиницы, — но для совершенно иных существ. «Ройял Йорк» требовал декорума, бальных нарядов, вееров, платьев с открыты ми плечами, как на шоколадных коробках «Лора Секорд», летних коллекций, кринолинов, элегантных джентльменов. Я невероятно расстроилась, когда отель реконструировали.)
Отделавшись от коридорного — он долго не уходил, включая и выключая свет, открывая и закрывая жалюзи, пока я наконец не вспомнила про чаевые, о которых читала в книгах, — я первым делом выдвинула все ящики бюро. Безумно хотелось воспользоваться аристократически изящными письменными принадлежностями, но, увы, было совершенно некому писать. Я приняла ванну, израсходовав сразу все полотенца с монограммами, вымыла голову и накрутила волосы на бигуди с пластмассовой сеточкой. Раньше я носила короткую стрижку, что лишь подчеркивало округлость моего лица. Мать то и дело советовала, как улучшить мой облик; ей нравилась прическа «паж», потом «пудель»… Я категорически все отвергала, но в последний год начала отращивать волосы, и сейчас они доходили до плеч, темно-рыжие, прямые. Я закалывала их за уши. Покрыв голову аккуратными барашками, я встала перед большим зеркалом на двери ванной и осмотрела себя в полный рост — так агент по продаже недвижимости осматривает болотистый участок, видя внутренним взором будущую застройку У меня, бесспорно, оставался лишний вес, кожа еще висела мешками, на бедрах были растяжки. Из зеркала смотрело лицо тридцатипятилетней домохозяйки с четырьмя детьми и гулящим мужем: лицо женщины, уставшей от жизни. Но зато — зеленые глаза, маленькие белые зубы и, слава богу, никаких прыщей. Оставалось сбросить лишь восемнадцать фунтов.
Утром я купила газету и просмотрела объявления о сдающихся комнатах. И нашла то, что нужно, на Изабелла-стрит. Позвонила хозяйке, сказала, что мне двадцать пять, я служу в конторе, не пью и не курю. Потом убрала волосы назад, надела белые перчатки и отправилась смотреть комнату. Назвалась мисс Л. Делакор. В тот же день я открыла счет в банке на это имя и, предварительно сняв все деньги, закрыла прежний, чтобы мать меня не выследила. Так официально появилось на свет мое второе «я». Меня поражало, насколько легко люди мне верят, хотя, с другой стороны, почему они должны были что-то подозревать?
