Валерия Новодворская - Поэты и цари
Зинаида Николаевна оставила потомству несколько фраз, которые ложатся в бунинские «Окаянные дни». Они – как укол рапирой. «У России не было истории, и то, что сейчас происходит, – не история. Это забудется, как неизвестные зверства неоткрытых племен на необитаемом острове». «Деревню взяли в колья, рабочих в железо. Жить здесь больше нельзя: душа умирает».
Они сделали свой выбор, эти двое. И надеюсь, что победители через столько лет не выкопают их останки на Сент-Женевьев-де-Буа, не возьмут в плен посмертно, не притащат в заквагоне в Россию и не дадут бессрочное заключение на том кладбище, которое выберут сами, как это уже сделали с кое-какими эмигрантами. Они должны остаться в свободном Париже на свободном уютном кладбище, где их скорбные души не оскорбят обелиски с красными звездами, где покоятся добрые христиане.
И еще Зиночка оставила нам описание поразившего ее электричества, и от него она пришла к мысли о дуализме бытия, о том, что сила отрицания так же нужна, как некий позитив. В конце концов она поняла мужа: Христос и Денница – это Атланты, которые держат небо, и никто не должен уходить, иначе небо рухнет.
«Две нити вместе свиты, концы обнажены. То „да“ и „нет“ – не слиты, не слиты, сплетены. Их тесное плетенье и темно и мертво, но ждет их воскресенье, и ждут они его. Концы соприкоснутся, проснутся „да“ и „нет“, и „да“ и „нет“ сольются, и смерть их будет свет».
ЗАРЕЗАННЫЙ ЗА ТО, ЧТО БЫЛ ОПАСЕН
Мы приступаем к витражам нашего Храма, Храма русской литературы, к нашей главной национальной идее, к нашему самому удачному национальному проекту, частице нашего Священного Огня, который посвященные жрецы (как писатели, так и читатели) поддерживают у алтаря третий век. Из всех поэтов, чье Слово, чья жизнь и чья мука пошли на наши витражи, самый нездешний, экзотический, сказочный, нарядный, как бабочки тропических стран, и неустрашимый, как персонажи мифов и легенд, – это, конечно, Николай Гумилев. Он родился поэтом, жил, как поэт, любил, как поэт, и умер, как поэт. Царство его было точно не от мира сего. В его витраже можно увидеть разливы Нила, Сфинкса, золотые пески Сахары, драконов, исландских конунгов, белоснежных единорогов, африканских людоедов, сомалийскую луну, синие листья венерианских деревьев, нежный профиль жирафа и добродушные морды львов. И море, изумруды и сапфиры моря, его холодный сияющий нефрит, его тайны и сокровенные бездны. Его капитанов. И неудивительно: с одного бока семья Николая Гумилева была морской. И даже с другой стороны морские ветры и штормы вплетались в мирное течение провинциальной обывательской жизни почтенных личных дворян, выходивших в отставку в немалом чине.
Отец поэта, Степан Яковлевич Гумилев (1836–1910), очень огорчил своих родителей из духовного звания. В 18 лет он бросает семинарию и поступает на медицинский факультет Московского университета. Окончил в 1861 году, и хоть и не плавал, но был назначен в Кронштадт на должность военного врача. Паруса были рядом, в гавани, а море плескалось под окном. Здесь же доктор и женился – на Анне Ивановне Львовой. (От первого брака у него родилась дочь Александра, ни в чем и никем не замеченная.) От второго должен был родиться великий поэт. Анна принесла мужу в приданое роскошное происхождение. В предках ее числился князь Милюк. Дядя поэта Гумилева тоже не подвел: он был контр-адмирал, служил во флоте 35 лет. Супруги Гумилевы не нуждались, но жили скромно, без шика. Их дочь умерла рано, сын Дмитрий (1884–1922) станет офицером, а после – земским чиновником. Его тоже унесет огненное крыло Октябрьской смуты: в 38 лет умирают не от хорошей жизни. Голод, страх, гибель брата, аресты и чистки – эта новая жизнь была немилосердна к бывшим офицерам и бывшим дворянам (Анне Ивановне было трудно дотянуть до 1941 года, и только вера не дала ей наложить на себя руки).
И вот 3 апреля 1886 года в Кронштадте, в доме Григорьевой по Екатерининской улице родился наконец сын Николай. И крестным отцом его стал дядя Лев Иванович, тот самый контр-адмирал. Вы поняли, откуда это: «И тогда в этот путь без возврата на просторы бескрайних морей мы поставили в устье Евфрата паруса четырех кораблей»? В день его рождения был шторм, и первое, что услышал ребенок, – это крик чаек и грохот разбивающихся о камни пристани валов.
Николенька был очень хилым, жалким, полуживым ребеночком на тонких ножках. Его все жалели и любили. Родные боялись, что он «не жилец». Ничто не выдавало в нем будущего «конкистадора в панцире железном».
К этому времени Гумилевы присмотрели себе дом в Царском Селе. Скромный дом рядом с роскошью и величием монархов и их дворца. Тогда в Царском Селе жили в основном отставные военные и обедневшие аристократы. На них можно было положиться, они искренне любили царей и престол. А бедное дитя, наш Николенька, все хворал, до 10 лет не мог выносить даже шума. От него ребенок впадал чуть ли не в кому и засыпал. Буквы «л» и «р» он совсем не выговаривал, да и вообще говорил с трудом. Затрудненность речи у него останется на всю жизнь. Только ее будут принимать за аристократическую надменность («Не удостаивает… еле цедит слова…»). Ребенок мало говорил, но много читал и много думал. Потом уже станет ясно, что он выстраивал свой мир гораздо лучше настоящего. Стихи стал писать с шести лет. Еще слабые, но мистические, нездешние. В 1890 году умные родители покупают усадьбу – Поповку. Детям нужна травка, нужны деревья, особенно младшему. Два дома, флигель, пруд, парк. Вселенная юного поэта. Ему хватило. Его страсть к природе превосходила тургеневскую и есенинскую, вместе взятые. «Я за то и люблю затеи грозовых весенних забав, что людская кровь не святее изумрудного сока трав». В 1898 году Гумилев поступает в подготовительный класс Царскосельской гимназии (12 лет – поздновато, но здоровье не позволяло раньше). Однако «наш задохлик» опять заболевает бронхитом, и ему нанимают учителя. Учитель, Багратий Иванович Газалов, молодой пылкий грузин, готовит питомца в элитную гимназию Гуревича, потому что семья переезжает в Петербург. Николай учится во втором классе, усердно, но без фанатизма. Зато увлекается зоологией и географией. Квартира наполняется разными тварями: морскими свинками, белыми мышами, птицами, белками. Это ненадолго. А вот география – это навсегда, до гроба. По атласу он прослеживает маршруты знаменитых путешественников. Теперь он знает, кем хочет стать. Но маршруты его путешествий никто никогда не сможет проследить, ибо страна Фантазия не нанесена на карты. Мы не сможем увидеть его Египет. «Но ведь знает и коршун бессонный, что страна – это только река, окруженная рамкой зеленой и второй, золотой, из песка». Или его Африку. «Про деянья свои и фантазии, про звериную душу послушай, ты, на дереве древнем Евразии исполинской висящая грушей». Потому что гению дано особое зрение, а не какие-то жалкие земные глаза. И там, где мы видим кучу песка, жару, жажду и гибель среди пустыни Сахары, Гумилев увидел сказочное великолепие. «Солнце клонит лицо с голубой вышины, и лицо это девственно юно, и, как струи пролитого солнца, ровны золотые песчаные дюны. Живописец небесный вечерней порой у подножия скал и растений на песке, как на гладкой доске золотой, расстилает лиловые тени».
Нестерпимая, мучительная, оглушающая красота – вот чем будут отличаться стихи Гумилева. И ведь не случайно он полжизни станет возить с собой первую детскую книжку: сказки Андерсена. Сказка прекрасная и благородная, сказка для добрых христиан, написанная Гансом Христианом Андерсеном, из сказочной страны Христиании (Дании), – это станет его стилем и его методом. И метод этот будет зваться «акмеизм». От «акме» – по эллинам, это вершина жизни. Ее достигают в 35 лет. Николай Гумилев придумает акмеизм, станет главой поэтического цеха и, по строгим законам жанра, достигнет акме и умрет в 35 лет. Похоже, в Чека тоже учили греческую историю… Акмеизм – это жизнь без будней, праздник, порыв, взлет. И чтобы ни посадки, ни похмелья, ни депрессии, ни мытья посуды, ни старости. Бог дал Николаю Гумилеву волшебный поэтический дар, а Чека позаботилась о том, чтобы он не успел спуститься со своей вершины… Но это еще далеко. Еще 23 года, вся жизнь. Странно, но в 12 лет Гумилев с упоением играет в солдатики, придумывает новые стратегии, увлекает этим других гимназистов. В общем-то он очень штатский человек. А вот тайное общество – это в его вкусе. Мальчики собираются при свечах, в подвалах, на чердаках, ищут клады и организуют «заговоры». Зачитывается он Майн Ридом, Жюль Верном, Фенимором Купером, Гюставом Эмаром. Почти все мальчишки романтики, но Гумилев так и не повзрослеет. Останется мальчишкой на всю жизнь.
У поэта были замечательные родители. Не вмешивались в жизнь мальчика, а ласково помогали. Записали к букинисту, в Поповке для игр давали мальчишкам по лошади, на свои деньги издали первую книгу стихов… Болезненный Николенька отличался абсолютным бесстрашием и всегда был предводителем. Его любили, уважали и побаивались: добрый мальчик был страшно вспыльчив.
