Александр Васинский - Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века
Она смотрела ему в глаза холодно, серьезно.
— В нашем движении произошел раскол. Нам нужна сильная женщина-лидер.
— Что-о-о? — Уд запрыгал на одной ноге к двери. Он вдруг вспомнил, как ночью все ее тело от шеи до лодыжек было покрыто ротиками-присосками, и его вырвало прямо под ноги, на палас. Салат из спаржи, мусс из белого шоколада и орехов и еще эта… как ее?., вишневая мякоть…
Глава IX
Неудержимо, неповторимо,
Все пролетело… далече… мимо…
С. Есенин1
Правильно люди говорят: беда одна не приходит. Когда Коля, едва держась на ногах, добрел около полуночи до дома, в ручке двери он обнаружил какую-то бумажку. Повертел в руке, отпер входную дверь, включил в прихожей свет. Ему пришлось немного подумать, прежде чем он вспомнил, почему дверь в его комнату распахнута и с какой стати на столе стоит бутылка французского вина.
Подошел к Нининой комнате, подергал за ручку: ну, конечно, она еще не пришла, она еще кружит головы полковникам…
Коля посмотрел, что ему мешает в пальцах, глянул на руку, заметил бумажку — это была телеграмма. Приблизил к лампочке, сощурил один глаз, чтобы буквы не двоились и не прыгали, и стал трезветь. Его тетю Лену Савушкину положили в Реутово в горбольницу № 7. Коля не то что обрадовался известию, а как бы камень с плеч у него упал, облегчение, что не надо оставаться здесь, что можно уехать… Он вылил французское вино в раковину, накидал свои вещи в чемодан. Прошел через сад за домом к улице. Метро еще работало. Курский. Он успел на последнюю электричку до Реутова.
Тетя Лена, старшая сестра его матери, была ему за мать все детство и юность. Работала она сначала в школе, потом в аптеке, замуж не выходила. Они всегда с тетей были близки, но, когда Коля уехал в Москву, чувства, конечно, ослабли, они не то что пошли на убыль, они, может, пребывали в глубине сердца в прежнем объеме, но из-за разлуки не имели случаев проявляться и были вроде как в простое.
Их одноэтажный домик был недалеко от железнодорожного вокзала, в зоне так называемого частного сектора, и Коля вскоре стоял перед калиткой, закрывавшейся просто «на гвоздик» с веревочкой. Ключ от веранды лежал за притолокой, как и десять лет назад.
Прежде чем войти в дом, Коля посетил деревянный скособоченный туалет-будку в конце огорода. Как и много лет назад на гвоздик, вбитый в доску двери изнутри, были наколоты аккуратно порванные на квадратики газетные листочки. Коля снял верхний листочек, повертел в руках, и при свете спички по обрывкам текста понял, что газета была очень старая: во фрагменте статьи еще фигурировало правительство Гайдара.
Грустью веяло от газеты, гвоздя, покосившейся будки… Когда Коля вошел в горницу, заметил, что печка небеленая, всюду, правда, было убрано, чисто, но как-то по-больничному, стерильно, как бывает в доме, где нет и не было мужчины и детей. Больница, он знал, находилась в другом конце города, но еще стояла ночь, собаки, чей лай по цепочке сопровождал его от вокзала до дома, быстро угомонились, досыпая в своих будках. Коля сидел на кухне, прилег грудью на столешницу, дорога его все-таки сморила… А когда очнулся от собачьего лая, увидел, что уже светало… Все он сразу вспомнил про себя, и вчерашний страшный день, и юбилей, и Нину, и тетю Лену, и мутная тоска опять поднялась у него со дна души, взвеялась вдруг грязнящим непроглядным облаком, так баламутит воду донная рыба, стремглав зарываясь в ил…
Протер глаза. Перед собой, на столешнице, увидел таракана. Тот сидел на выступе сучка в доске и смотрел на Колю, шевеля усиками. Коля дунул, таракан ни с места. Коля несильно ударил по столу: тот же эффект.
— Ты здесь живешь, это я приезжий, — сказал Коля. Таракан, услышав человеческий голос, казалось, насторожился. Коля смотрел на него с интересом. Странно: почти десять лет он проработал в конторе «по тараканьему профилю», а живого таракана вблизи да еще не под служебным углом зрения не разглядывал. Они у него все больше фигурировали в процентах и цифрах. Коля ни разу не был даже в инсектарии, где на подопытных испытывают новые ядохимикаты и приманки. Туда ездила обычно Хрипунова.
— Ну, чего? — Коля разглядел на столешнице катышек хлеба, подкатил его подушечкой пальца поближе к таракану и ногтем легонько почти вплотную к нему подтолкнул: насекомое не шелохнулось. Явно не еда, а человек интересовал его. От такого внимания, от всех потрясений последних дней на Колю напала слабость, он всхлипнул и рассказал затихшему животному и про табличку «мест нет», и про страшного одноглазого флейтиста, и про полковничий бал… Он спохватился, когда кухонный стол косой полосой света перечеркнуло солнце: пора было ехать в больницу.
Собираться ему было минуту: кулек апельсинов и персиков он взял с собой еще в Москве с юбилейной вазы, а «Боржоми» наметил купить по дороге: возле автобусного парка должны были быть, по идее, подобные ларьки. Но в этот день его опять достали сюрпризы и выверты обыденной жизни. В автобусе билеты проверял какой-то больной старик, он едва передвигался, бормоча, как заведенный, одно слово: «Предъявите». Кто предъявлял, кто нет. Две девушки сидели на местах для инвалидов и пассажиров с детьми. На его «предъявите» одна девушка, что сидела с краю, сказала, что они имеют право. Той, что сидела, круто повернувшись к окну, тоже сказал: «Предъявите». Девушка с края сказала ему в ухо, что ее подруга у окна беременная. Старик к той опять: «Предъявите». Тогда та, что сидела у окна, перегнулась к нему всем телом и прошипела с труднопредставимой ненавистью:
— Что, что, скажи, что тебе предъявить, козел ты долбаный?!
Контролер то ли не расслышал, то ли удовлетворился, пошел по салону дальше. Возле Коли (а Коля билет предъявил еще до вопроса) старик контролер обратился со своим вопросом к какому-то скрюченному человеку, который хотел, но очень боялся раскашляться.
— Предъявите, — второй раз сказал ему контролер.
Человек медленно распахнул полу бледно-зеленого плаща, и все увидели, что в левой части груди у него стоймя стоит прозрачная плексигласовая пластинка, за которой бьется красно-синее настоящее сердце. Ему, судя по всему, сделали сложную операцию.
Коля, как тогда в Москве, вышел не на своей остановке и поплелся к больнице пешком.
Глава X
И его душа вкусила блуда и неистовства гибели.
Томас Манн. Смерть в Венеции1
Когда Лапиков и охранники помогли боссу зайти в салон лимузина (они ждали его у подъезда Афродитиного дома с семи утра, но Уд освободился только в девять), босс первым делом выгнал телохранителей, закрыл створчатые щитки, отделявшие салон от кабины водителя, и, оставшись с Лапиковым наедине, устроил ему и — заочно — Юджину страшный разнос за Афродиту.
— Радиоперехваты у них!., осведомители!., картотека!.. — Уд был вне себя. — А ключевой информацией не владеете. Я сколько тебе плачу, Лапиков? Я много тебе плачу и этому журналисту очень много плачу. Вы хотите жить на зарплаты бюджетников? Или вы, нарочно меня подставили? А?!! Да эта дочь России почище кузькиной матери!..
— Босс, простите. О чем вы? Что произошло?!
— Вы нарочно мне эту лесбиянку подсунули? Активистку эту паскудную? Извращенку бесполую!
Лапиков побледнел. Он пустился в оправдания, говорил, что ни по одному из агентурных каналов не проходила информация о ее нестандартной сексуальной ориентации, он сам потрясен, клялся, что такие проколы больше не повторятся. Уд немного отошел, вернул охранников.
— Ладно, поехали, — сказал босс.
Лапиков глазами спросил: куда?
— Француз, — вслух сказал босс. Лапиков показал на сверток, они оба поняли, что там белые брюки и водолазка. Уд, нагнувшись, пошел в ванную принять душ и переодеться.
2
Искал я, истощая зренье,
Свой лик до миросотворенья.
Йетс
Фотосъемка готовилась по заказу престижного французского журнала «Эль» (для русской версии) в связи с тем, что по итогам выборочного опроса двух тысяч семисот шестидесяти девяти российских женщин из различных регионов страны на конкурсе «Мужчина года» Уд Кичхоков занял второе место, пропустив вперед себя только бывшего генерала-пограничника Николаева и намного опередив занявшего третье место актера Машкова. Этот актер долгое время ходил в сексуальных символах, и именно ему многие эксперты прочили победу, считая, что против опального генерала работает чрезмерная для военного человека интеллигентность, а против Уда — сомнительная репутация алкогольного магната. Но у женщин свои, то есть непредсказуемые критерии, и именно в таком порядке — Николаев, Уд, Машков — они распределили места среди фаворитов.
